Осколки страха

Мэри приходит нечасто. Но и тогда в воздухе появляется неприятный холодок, щекочущий шею даже под надежно завязанной ленточкой, бумбокс Джорджи начинает хрипеть, он сам – орать, а яркие губы Вивиан бледнеют и сохнут, как осенние листья. Нерисса старается бесшумно задвинуть ящик стола и тщательней, чем обычно, завершает макияж, не сводя глаз со своего отражения в зеркале. Мэри приходит нечасто, но лучше б не приходила вообще. Ее появление может значить все что угодно: пора собирать плату, одна из них в чем-то провинилась (редко), одна не из них в чем-то провинилась, и босс выбрал нетривиальный способ заставить ее замолчать (еще реже). Мэри никогда не приходит просто так, потому что скучает; ее можно бы посчитать обычной клиенткой, но это почти верная смерть. Нерисса не настолько глупа – по крайней мере, пытается в это верить. А раз так, с чего бы ей помогать шерифу, сунувшему нос в дело, о котором и причастные предпочитают не вспоминать, и почти наверняка разбудившему верную смерть? Нерисса не умирает с голоду, Джорджи исправно предоставляет ей выходные, и она могла бы даже снова отпустить волосы – Мэри как-то обмолвилась, поглаживая ее по волосам, что такую красоту под нож жалко. Ни Вера, ни Лили о такой свободе и мечтать не могли. Конечно, Нерисса – умница. Она не пытается прыгнуть выше собственной головы. Ее губы хранят тайну надежней, чем узел ленточки на шее, ее хвост был превращен в ноги затем только, чтобы не спускать весь заработок на приличный гламур, ее сердце холодно и глухо к голосам смертных, как океанские глубины. Но тогда ее рукам совершенно незачем дрожать, а тюбику помады – с оглушительным стуком падать на пол и закатываться под стол, если из соседнего помещения всего лишь доносится голос Мэри. Нерисса ныряет под стол, сбив за собой расческу, и, едва нашарив тюбик, неловко изогнувшись, выползает обратно. Внутри становится гулко и холодно при мысли о том, что с ней сделает Мэри, если поймет. Когда она садится, желтые глаза глядят из зеркала. - Не стоит, - сухо предупреждает голос Мэри. – Нет, очень тебя прошу, не дергайся. Я провела несколько часов с этим трясущимся идиотом, я видела, как он на коленях вымаливал свою жалкую жизнь, и клянусь, Нерисса, если ты сейчас закричишь, я убью тебя. Молния прошивает позвоночник, колючая и злая. Нерисса плотнее сжимает губы, ставит помаду на столик – каким-то чудом не вверх ногами – открывает пудреницу, берет пуховку и прикладывает к щеке. И все. Пальцы примерзли, рука одеревенела, немигающий взгляд Мэри следит за ней из зеркала, и Нерисса понимает, что всему конец. Чему «всему»? Что у ней осталось такого, что жалко было бы терять? - Молодец, - довольно мурлычет голос за спиной, и, о чудо, лицо Мэри пропадает из зеркала, и вот она сама, настоящая, пахнущая сигарным дымом и дождем, крепко берет Нериссу за подбородок и целует в губы. Нерисса роняет руку с пуховкой. Не будь Мэри, она и сама рада была бы упасть. - Бедная моя, - бормочет Мэри, поглаживая ее по щеке. – Здорово ты струхнула, а, Нерисса? Ну и зачем ты за ним побежала? Хотела поглядеть, как я убиваю? Говорила же я тебе, что не хочу, чтоб ты это видела… надеюсь, шериф запомнит свой урок, ведь не всегда ты рядом окажешься… Слезы выступают на глазах. Нерисса машинально пытается их сморгнуть, машинально ненавидит себя за слабость, а в голове молотом стучит одно: Мэри не знает, Мэри не знает, Мэри не знает. Ведь, уж конечно, даже Кровавая Мэри не была бы так небрежна с предательницей. Она по-прежнему не издает ни звука. - Стойкая, - смех Мэри – скрежет битого стекла, и привычно ноют ступни, - за то и люблю, - и, наклонившись ближе, она совсем легко касается губами безвольных губ Нериссы. Обжигая щеку дыханием, холодно – зеркало бьется – произносит: - Но больше не смей мешать мне работать. Отстраняется, передернув плечами, сбрасывает куртку. Тусклый свет лампы отражается в потемневших глазах. Нерисса разлепляет губы и выдавливает одно слово: - Здесь? - Здесь, - подтверждает Мэри, - я так хочу. – Ее резкие движения, ее голос – все намекает, что лучше не становиться у нее на пути, у нее с ее желаниями, которые всегда исполняются. Нерисса знает это и многое другое, она и вправду умная, хотя до Веры ей далеко, но сейчас и здесь ее рука перехватывает руку Мэри, когда та тянется к бретелькам платья. - К черту Джорджи, он не посмеет… - Не здесь. Мэри удивляется медленно – она привыкла к подчинению и страху. В этот момент ее лицо, узкое веснушчатое лицо с выступающими скулами, становится лицом маленькой девочки, которую не приняли всерьез. Но Нерисса не боится и не чувствует ничего. Лили умерла и похоронена, Вера сгинула и не оплакана. Осталась одна только глупая Русалочка, которая променяла голос глубин на пару слабых спотыкающихся ног. - Не здесь. Здесь я не работаю… я только готовлюсь. Мэри долго глядит на нее – Нерисса не отводит глаз – а потом вдруг широко, дико и безумно улыбается, хватает ее за плечи и вздергивает вверх. - У всех у нас есть свои маленькие секреты, верно? Хорошо, Нерисса, я не буду трогать твоих… но ты мне за это заплатишь, - добавляет она почти нежно, приблизившись так, что их лица почти соприкасаются. Нерисса невольно задерживает дыхание, Мэри ухмыляется. Что-то теплое опускается на плечи. - Дождь, - поясняет Мэри, пока Нерисса молча просовывает руки в рукава и застегивает на себе ее куртку. Мэри улыбается и предвкушает. Нерисса молчит и внутренне ждет. Хорошо, когда любишь свою работу. Хорошо, если такая работа есть. Нерисса готова. Нерисса берет Мэри за руку. - О-о, воображаю, как вылупится Джорджи, - фыркает любимая телохранительница Скрюченного Человека. Перед Волком храбрость пригодится.