XVI

Последние полчаса колеса кареты гулко стучали по узким улочкам, и вот она уже не без усердия взбирается на небольшой каменный мостик. Пассажир придвигается к окну и открывает занавеску. Редкие прохожие испуганно посматривают на экипаж — в этот богом забытый городок давно никто не заглядывал. Карета останавливается через пару минут, и мужчина с усталым вздохом выходит — здесь его уже ждут. — Пройдемте, — еле слышно клокочет сутулый мужчина, присланный, чтобы встретить долгожданного гостя города. Внутри здания душно, и стоит полный смрад — сейчас этого уже никто не замечает, но всегда чувствительное обоняние приезжего мужчины заставляет его поморщиться и отказаться от идеи снять капюшон мантии, покрывающий голову. — Наконец-то вы доехали к нам, падре! — восклицает очередной высокопоставленный болван, каких столичный епископ видел сотни, — как же мы вас заждались! Мужчина учтиво кивает, пропуская оскорбительное для его сана «падре», и пронзительно смотрит на местного «коллегу». — Ах, мне рассказывали, что вы благородно немногословны, — расшаркивается ординарий. — Многоречие признак скудоумия, — с малозаметным прищуром отмечает гость и с еще менее заметной неохотой спрашивает, — с какой целью меня вызвали в Салем? — Ох, вы же знаете, — горячо шепчет церковнослужитель, — какие сейчас времена… Страшное творится! Ведьмы! Болезни! За что нам Всевышний послал такое наказание? — мужчина смеряет ординария строгим взглядом, и тот осекается, — Салем наполнился слухами о могущественной ведьме, падре Хейл! Приехала она к нам издалека и заразу притащила! Люди мрут селениями — все деревни в округе опустели! Он молчит некоторое время и снова спрашивает: — Когда я увижу её? — Завтра, падре Хейл, завтра прямиком в Вашу обитель доставим, — тараторит местный сановник. Епископ коротко кивает и выходит из дома ординария без помощи аколита, больше напоминающего побитую собаку, чем помощника священника. Щедро предоставленный в личное пользование экипаж — единственное, что отличает этот город от остальных точно таких же. Одинаково недалекие церковнослужители, одинаково лелеющие лишь свои высокопоставленные саны, и одинаково запуганные болезнями и тёмным колдовством местные жители. Хейл скептически осмотрел каменный дом на отшибе, где только что остановилась карета и хмыкнул — удачное место, чтобы незаметно для городских провезти нашумевшую ведьму. Видимо, местный ординарий особенно крепко держится за свой сан. Мужчина дожидается, пока его скудный багаж перенесут в дом и оставят его в полном одиночестве — дорога из родных мест выдалась долгой — нужен крепкий сон. Хейла будит грохочущий стук в дверь, а за окном светает — природа только готовится проснуться. Времени надевать мантию нет, и мужчина открывает дверь, запоздало понимая, что в такую рань даже соседи стучаться не могут. Да и соседей нет — отшиб, как-никак. У молодой рыжей особы широко распахиваются глаза, а два крепких мужика вталкивают её в дом и торопливо уходят, с треском захлопнув дверь. — Ведьма, значит, — привычным жестом скептически прикладывает палец к губам Хейл. Девушка молчит. Стоять в ночной сорочке кажется глупой идеей — мужчина надевает будничную коричневую мантию. — Раздеваетесь при мне… Соседи увидят — камнями закидают — негоже с ведьмой спать, — отмечает девушка, молча наблюдающая за манипуляциями Хейла. — Нет соседей у меня. Не видела? Отшиб, — спокойно отвечает мужчина и поправляет кручёный пояс. — Меня перевозят с закрытыми занавесками и за лишние движения бьют, — выдаёт она таким тоном, будто так и должно быть, и резким движением задирает подол черного платья — бархатную на вид кожу пересекают тонкие полосы шрамов. — Болваны, — он что закатил глаза? — Так что… Будем делать? Обряды, жертвоприношения? Мужчина удивлённо замирает. — Что? — Как проверять меня будем на этот раз? Хейл уверенно подошёл ближе — так к ней никто не подходит. От неё пахнет цветами. Прекрасными и нежными, как её кожа и волосы, цветами. Так не пахнет даже самая богатая городская жительница — от них исходит резкий шлейф попыток замаскировать грязь, копившуюся на теле месяцами. Он осматривает её со всех сторон и просит открыть рот — в некоторых случаях ведьмы подгнивают. Идеальный ряд белоснежных зубов отрицает всякую принадлежность девушки к колдуньям, и мужчина делает полшага назад, чтобы видеть общую картину. — Когда жечь меня будем? — интересуется она, и Хейл игнорирует вопрос, задавая свой. — Как тебя зовут? — Лидия. Лидия Мартин. — Какой город по счёту ты меняешь? — Салем для меня четвёртый. Он пронзительно смотрит на девушку: — Почему тебя подозревают в колдовстве, Лидия? — Неудачно попалась сельским бабам на глаза, — с грустной усмешкой отвечает она. Хейл вновь окидывает её изучающим взглядом: — Ты умеешь готовить? — Конечно! Зелья, адское варево… Что интересует? — Завтрак. — А если отравлю? — Попробуй. Он ест с таким видом, будто каждый день трапезничает в компании подозреваемых в колдовстве молодых девушек, и это абсолютно нормально. Её нервы натянуты до предела, но этого ничто не выдаёт. Только богатый опыт в чтении женских эмоций помогает ему это понять. — Расскажешь, когда будешь готова. Я буду в этом городе ещё неделю, — коротко произносит он, убирает со стола и, кажется, собирается уходить. — Я остаюсь здесь? — непонимающе переспрашивает Лидия ему в спину. — Как хочешь, — он пожимает плечами — что за священник такой? — можешь хоть всю неделю здесь жить. Не уверен, что тебе есть, куда вернуться, или сильно хочется вновь терпеть побои. Дверь за ним закрывается бесшумно. Лидия бегло осматривает потолок, стены, мебель, быстро роется в столе для письма и аккуратно интересуется содержимым двух сумок, стоящих в углу кровати. Мантия серая, мантия чёрная, мантия бордовая, сорочка белая, сорочка белая, сорочка белая. Все-таки странный он священник: лишнего не говорит, девушки не остерегается и даже оставил её у себя. А главное — ухоженный, чистый. Как и она — будто не из этой эпохи. Девушка ждёт его несколько часов кряду и засыпает в одной из его мантий — с наступлением темноты в доме резко похолодало, а они кажутся такими бархатными на ощупь. Он возвращается так же тихо, как и ушёл. Замечает её на своей кровати и проходит к столу. Раскладывает раздобытые травы, корешки и бутылочки с мутными жидкостями. — Во сне ведьму убить легче? — интересуется женский, чуть хриплый ото сна голос. — Если я был стопроцентно уверен, что ты ведьма, ты бы сейчас не вела со мной разговоры. — Вот как… Он снимает мантию и вешает её на зеркало туалетного столика. — Жаль, что соседи не увидят, — снова начинает она. — Я все ещё жду ответа на свой вопрос, — в очередной раз игнорирует он и ложится рядом, смотрит на неё, — не трать слова напрасно, Лидия, — её имя звучит от него как-то особенно вкрадчиво. Утром он в кровати один. Но не в доме. Она готовит. — Тебя мучают кошмары? — интересуется он, появляясь в дверном проеме. — А тебя? — парирует она и ставит на стол приборы. — Иногда, — Хейл смотрит ровно, ожидая такой же прямоты. — Постоянно. Он идёт в комнату и возвращается со вчерашними травами, корешками и бутылочками. Быстро шинкует что-то, растирает, надавливает до бледного сока и заливает кипятком. — Выпьешь на ночь, — распоряжается он и приступает к завтраку. — Мой ребёнок. Он родился мертвым, — тихо произносит она, когда он отодвигает от себя пустую посуду, — мой муж в тот вечер выгнал меня на улицу, и вся деревня слышала, как он кричал на меня и обзывал меня ведьмой. А потом он умер. Умер, потому что много пил. Но виновной посчитали меня. Я постаралась покинуть деревню, но слухи распространялись быстрее, чем я успевала добраться до нового места. В дверь трижды громко стукнули, и он молча посмотрел на неё — не выходи. — Я приехал, чтобы проверить, как вы справляетесь, — прохрипел уже знакомый аколит. — Я работаю, — строго заявил епископ и захлопнул дверь, едва ли не убив прислужника. За спиной раздался неровный женский смех — она не смеялась так давно, что выходило неумело. Он оборачивается к ней — лёгкий прищур глаз выдаёт хитрый огонёк. — Собирайся, мы едем в город. — Готова хоть сейчас, падре Хейл, — наигранно вскрикивает она и также наигранно кидается к двери. Он хватает её за запястье. — Не играй со мной, девочка, — предупреждающе вкрадчиво произносит он и сует ей свою бардовую мантию, — ты же не хочешь, чтобы тебя узнали? — Откуда ты знаешь, как меня зовут? — интересуется мужчина, не отвлекаясь от изучения отметин на девичьем теле. — Трусы, которые привезли меня. Они шептались о том, какой ты чересчур высокомерный, — легко отвечает она, совершенно точно не сопротивляясь тому, что он рассматривает ее красивое тело. — Стоило мне только выставить их ординария идиотом, — он усмехнулся. — Для этого не нужно много усилий, — отбривает Лидия и по-хейловски поправляет пояс мантии, стараясь даже в ней выглядеть более соблазнительно. Мужчина окидывает её беглым взглядом: — Я бы на твоём месте накинул капюшон, судьба удачно одарила тебя таким цветом волос. — Ты и на своём месте в нем, — игриво полуулыбается она. — Идём. Будь то столица или окраина, нет ни одного городка, где не было бы базара. Даже в такое тяжёлое время здесь царит суматоха, возня и гомон. Фигуры в мантиях ходят вдоль палаток и тихо перешёптываются. Запах пряностей смешивается с рыбным, а тот в свою очередь подхватывает аромат помоев и окутывает всю базарную площадь — Хейл морщится. — Я думала, я одна так тонко чувствую запахи. У всех здесь будто носа нет, — Лидия откидывает капюшон, чтобы взглянуть на спутника. — Ценю твою жертвенность, но не стоит главной окрестной ведьме показываться в толпе измотанных страхом горожан, — он торопливо делает шаг к ней, чтобы вернуть капюшон на место. — Ведьма! — испуганным шепотом пытается вскрикнуть торговец посудной лавки, возле которой они остановились. Хейл устало вздыхает, а его рука тянется к поясу, где находятся несколько малюсеньких бутылочек, весело позвякивающих при ходьбе. — Право, уважаемый, не стоит так нервничать, — вкрадчиво начинает епископ и откупоривает сосуд. Мартин чует терпкий травяной запах, но не смеет даже шевельнуться, — вам нужно успокоиться. Лидия, — мужчина оборачивается, — а, впрочем, ты и так стоишь на месте… Продолжай, ты молодец. Так вот… О чем я? Вам нужно успокоиться. У меня есть великолепный отвар трав с лучших лугов Европы. Хлебните, — Хейл не дожидается ответа и резко заливает в торгаша варево. Тот смотрит на него секунд пять, и взгляд его начинает мутнеть, — Вам стоит прилечь, — уверяет мужчина и оттаскивает паникёра за палатку, где так удачно примостился кособокий пенёк — видимо, здесь вырубили лес. Хейл придерживает тушу, которая уже готова обрушиться прямо на землю, — вот так. Все хорошо, не нервничайте, — вновь медленно повторяет он и возвращается к девушке. — А священникам разрешено убивать? — Только неверных, — прищуривается он, — и ведьм. И я не убил его — он ещё нас переживёт. Фигуры в идентичных мантиях с низко опущенными капюшонами быстро делают необходимые мужчине покупки и уходят прочь от пышущей липкими гнилыми запахами толпы. Они в пяти минутах ходьбы от дома, когда девушка спрашивает: — Как твоё имя? — За минуту до смерти мать назвала меня Питером, — после небольшого молчания отвечает мужчина. — И ты не прикажешь меня сжечь? — очевидно, её все ещё это беспокоит. — Если бы было необходимо, ты бы давно уже была грудой обугленных костей и горсткой пепла. Оставшийся путь они проходят в тишине. На ночь Лидия выпивает заготовленную утром жидкость — она не оправдывает ожидания девушки и не оказывается ни ядом, ни просто невыносимо горьким варевом. Питер снова ложится позже неё, и в этот раз он не слышит её учащенного дыхания, по которому он понял, что девушку преследуют кошмары. Мужчина закрывает глаза в надежде на крепкий сон — крайне редко выдаётся хорошо выспаться вне родной постели. Хейл не знает, сколько часов он успевает проспать к тому моменту, когда режущий уши крик начинает переходить в ультразвук. Он резко садится — опрометчиво. — Лидия. Лидия, успокойся, — громче и настойчивее повторяет он и мягко кладёт руку ей на спину. Девушка замолкает, её руки судорожно сжимают тяжёлое одеяло, а по щекам скатываются крупные слёзы. — Такое уже случалось, — тихо и испуганно шепчет она, — а потом мой мальчик умер. Я знала, что он родится мертвым. И знала, что мой муж умрет. Знала. Все знала. Во сне, только что, я видела свою родную сестру. Он смотрит на неё своими невыносимым взглядом. — Я не знаю, что ты, — начинает Питер и аккуратно стирает мокрую дорожку на щеке девушки шершавым пальцем, — но я тебя не выдам. Лидия поворачивается к Хейлу. Тусклая луна заглядывает в окно и также тускло освещает его профиль, выделяя каждую его отдельно взятую черту. — А священникам разрешено целовать ведьм? — Только самых красивых и несопротивляющихся, — приглушённо отвечает мужчина с фирменным прищуром и после секундой паузы сминает её пухлые горячие губы своими. Вопрос «разрешено ли священникам спать с ведьмами?» также находит ответ этой ночью. Утром девушка просыпается одна. Одна во всем доме. Лидия опускает босые ноги на ледяной пол и сидит так несколько минут — неплохой способ отрезвить голову. Мартин медленно поднимается и осматривается — он собрал вещи. «Видимо, здесь его работа окончена». Первые несколько часов девушка планирует побег — церковная мантия хорошее прикрытие от посторонних глаз. Если Хейл передумал и вернется, затем, чтобы придать ее суду, то по приходу её он здесь не застанет. Со вздохом она снова устало опускается на постель — болит голова и мысли в ней путаются. На низком прикроватном столике ёмкость со свежим отваром. Девушка заливает его в себя и отбывает в царство Морфея на ближайшие два-три часа. Он возвращается затемно, хлопает дверью, как никогда не делал, и резким, командным тоном, каким никогда не говорил, объявляет: — Собирайся. «Передумал», — разочарованно проносится в рыжей голове, и девушка молча причесывается — она была готова к любому итогу. Всем её страхам суждено развеяться. Он задергивает занавески внутри кареты и успокаивающе кладёт руку ей на колено. Они уезжают из Салема.