Game over

— Красиво все-таки тут ночью, — выдыхаю я сигаретный дым, специально целясь в окна квартиры стужевских родителей. Что я тут делаю — знают только боги. И то, мне кажется, сами не до конца понимают. Где-то в голове теплится мысль, что я просто пришла проверить, что они живы, что Клим в целости и сохранности доставил их домой и только это. А не слабая надежда увидеть черный Стужевский мустанг и самого бывшего. Херово это все как-то. Неправильно. Ненормально. Рука сама собой тянется за фиолетовой пачкой «вкусненьких», как любит говорить Кира, сигарет. Жаль, сейчас нет каких-нибудь борцов с единственной мыслью «Зародыш — тоже ребенок!» в голове. Я бы с радостью поорала бы сейчас на кого-нибудь. Помахала бы руками. Выместила куда-нибудь это странное чувство в груди. Аборт назначен на четырнадцатое число. Через три дня. Всего-лишь три дня, и я снова буду одна. Совсем одна. Мысль оставить этого ребенка противна мне. Я не хочу детей. Не хочу никого. Зачем этот ребенок этому миру? Для чего? Страдать из-за матери психопатки? Расти без отца и всю жизнь провести в странных поисках и ненависти? Я не хочу этого для своих детей. Не хочу. — Тебе не кажется, Ярослава, что ты в тупике? — Кажется. — Отвечаю я пустоте. Голос Стужевский. Он преследует меня уже на протяжении шести лет. Говорит со мной. Задает вопросы. Сам же на них отвечает. Этот голос — мой единственный собеседник. — Но что я могу сделать? — Убить себя? — Голос безразличный, без эмоций, без ударений. Но я всегда различаю вопросы. Всегда подсознательно отделяю их. — А смысл тебе жить? Смеюсь. Смеюсь, потому что ответить мне нечего. Действительно нечего. Я не знаю, зачем я живу. Подтягиваю колени к груди, укладывая на них подбородок, и чувствую, как по щекам текут слезы. — Я не знаю. Но знаешь, умирать так страшно… — Знаю. — Недолгая пауза. — Знаю. Но причины тебе жить не вижу. — Я тоже. Но ты же сам знаешь, я не смогу сделать это с собой. Я слишком много пережила, слишком часто случайно и счастливо выживала, чтобы сейчас так тупо уйти из жизни. — Ты бесполезна, Ярослава, — на этих словах из груди вырывается жалобный скулеж, и я прячу лицо в коленях, прикрывая щеки волосами. — Если на войне ты была неоценима: прекрасная, бесчувственная машина для убийств, без капли жалости и сочувствия! — В безучастном голосе чувствуются нотки восторга. — То здесь, в мире, который ты оградила от войны ценой жизни детей-смертников и твоих солдат, ты никому не нужна. Никому. Такие пустышки, как ты, никогда никому не нужны. Согласно киваю своей шизе, полностью подтверждая ее слова. Устала. Господи-Боже, как же я устала! Упираюсь руками в колени и рывком поднимаюсь. Настоебало мне сидеть и скулить. Настоебало быть слабой и никчемной. Надо выживать. Надо снова жить. Хватит пиздострадать! Родная лестничная клетка встречает уже знакомыми и родными бабками, которые держатся за крашенные головы и на все лады причитают, как молодежь охуела в край, а из квартиры сверху доносятся уже надоевшие басы. — Что, опять? — Устало спрашиваю я, открывая дверь квартиры. Удивительно, что замки все на месте. Неужто Кира приезжал? — Да, Ярослава! Опять бесы окаянные разбушевались. Как только родители уезжают, так Денис вечеринку устраивает! — Кот из дома, мыши в пляс! — негодующе ей поддакивает ей вторая женщина и смотрит на меня выжидающе, мол, «пойдешь разбираться или нет?» — Сейчас схожу, поговорю. Бабки радуются, а я проклинаю тот момент, когда вообще выбрала эту квартиру, польстившись на тихий спальный район. Дверь в квартиру шкета уже новая, стальная, более массивная и безопасная. Устало вздыхаю, закатывая глаза к потолку и достаю связку отмычек, чтобы уже через пару минут вырубать громкую музыку в пустой квартире. — Таки здравствуйте! — говорю в пустоту помещения и недоуменно оглядываюсь. Не могли они свалить куда-то, не вырубив музыку. И тут, уже на пути к выходу, в нос бросается знакомый запах обезболивающих таблеток. Я пробовала пить их раньше, но именно из-за запаха отказалась — слишком химического и едкого. Клим всегда чуял его за версту, как собака, и давал мне пиздюлей. И правда — паренек нашелся в своей спальне, картинно раскинув руки и держа в одной пустую бутылочку из-под таблеток. Какая прелесть. Не учитывая того, что ресницы у «бессознательного» тела чуть подрагивали, а под кроватью валялись сами таблетки. — Ох ты ж мой бедненький. — Картинно вздыхаю я и думаю, что делать дальше: демонстративно свалить домой или пойти искупать его в холодной воде. Есть варик получше — напоить его средством для рвоты, а потом закрепить каким-нибудь слабительным, чтоб неповадно было. — Сейчас, тётя Ярослава тебе поможет! В аптечке нет ничего нужного, но если смешать вот этот порошочек, раздавить эти таблеточки и добавить этот сиропчик, эффект будет даже лучше, чем я хотела! Больной с радостью выпил всю мою мешанину, млея под моей рукой, что поглаживала его черные, лезущие во все стороны волосы. Господи, прямо как у Стужева в семнадцать. Мне аж поплохело на минуту, но рука не дрогнула, как было раньше, когда я вспоминала о парне. — В общем так, симулянт, — мышцы лица Дениса дрогнули и парень широко раскрыл свои синие глазищи. Еб его мать, и почему я раньше не замечала это пиздецки дикое сходство? — Через полчаса тебя должно прихватить — проблюешься, два дня с унитазом пообщаешься во всех направлениях и, может, тогда поймешь, что не стоит нарушать общественный покой. — Что?.. — хотел было начать парень, но тут же схватился за лицо, прикрывая рот. О, понеслась! И парень понесся. А я лишь радостно хмыкнула, напоследок покрепче хлопнув входной дверью. Моя собственная квартирка поприветствовала меня тишиной, спокойствием и свистом чайника на кухне. — Интересное кинцо тут намечается, — хмыкаю я, наблюдая всю мою старую компанию в маленькой кухоньке. Тут были и сидящие на диване Игнат с Эвелиной; Ваня, что метался вокруг стола, хмуря свои светлые брови; Ростислав, как всегда пышущий недовольством всего на свете; Аля, нервно наводящая всем чай; Клим, что лишь со всей стандартной гиеньей улыбкой осматривал всех вокруг, сидя на кухонной тумбе. И Стужев, которому места не хватило, и он своей тушей подпирал подоконник. Собственно, тему собрания мы и так знаем, но я просто не вижу смысла это обсуждать, поэтому сразу иду в атаку. Сразу бью. — А хули собрались? И че всех моих ебырей бывших не позвал, Вань? — обращаюсь я к бывшему другу, потому что уверена, что именно он решил собрать весь этот сучий совет. — Ярослава, мы собрались по очень важному делу… — Начал Росс, как единственный, как он сам думает, способный на меня повлиять. Вот, кажется, и собрались все самые главные пролайферы защищать права зародыша внутри меня. — Да что ты, ебанный рот, говоришь? Ты сначала со своими делами разберись, а потом уже в мои лезь. Разборщик хуев. У самого хуй на плече болтается, а он мне тут что-то заливать собрался. — Близнец, гневно сверкнув глазами, закрыл рот, как никто другой понимая, что говорить мне сейчас что-либо бесполезно. — Кто следующий? — Ярослав… — Ты, Алюсик, тоже сначала порядок в своей жизни наведи, потом я с радостью тебя выслушаю и пошлю туда же, куда и братца своего. Дальше. — Ярик, — только было я собралась открыть рот, как Эвелина, поддерживаемая мужем, вытянула вперед ладонь, — ебало завали и меня послушай. Я полностью на твоей стороне. Когда получила сообщение с текстом «Рыжая собралась делать аборт, приходи отговаривать», я пришла чисто ради того, чтобы поддержать тебя, потому что прекрасно понимала, что они сейчас накинутся, как коршуны. И я стою полностью на твоей стороне. Какой бы выбор ты не сделала. — Да как ты не понимаешь! — взорвался брат, бросая гневные взгляды на девушку, что одним своим видом давала понять, что слушать его даже не собирается. — Это же ребенок! Твоя кровь и плоть! Наша! Ребенок, блядь, Ярослава! Ты должна дать ему шанс! — Угу, а мне шанс никто не хочет дать? — и рты все сразу прикрыли. — Шанс ребенку? Это не ребенок. Пока набор клеток. Это раз. Два — это мое тело, что хочу, то и делаю. Три — я уже лет десять как на таблетках. Сдохнуть должна со дня на день, а ребенок, если и родится живым, будет с таким набором отклонений, что не каждый врач в своей жизни не то, что видел, даже не слышал. А теперь вопрос, дорогие мои отговариватели, кто возьмет себе этого ребенка, когда я сдохну? Кто будет с ним носиться? Ты, Ростислав, который еще не нагулялся? Или ты, Вань, который дома не появляешься? Или Аля, которой только двадцать четыре и нет нихуя? Вы готовы бросить всё, бросить свою старую и крутую жизнь и сидеть с чужим ребенком? Любить его, одевать-обувать? Положить жизнь ради него? И не возненавидеть его через год, а через два вообще сдать куда-нибудь подальше, лишь бы больше не видеть? Готовы? По вашим вмиг опустившимся рожам, я вижу, что нет. Я не вижу смысла в этом собрании. Это не ваше тело, это не ваш ребенок, и решать, слава богу, не вам! Я все сказала. И распаляться на эту тему я больше не собираюсь. Собрание объявляю закрытым. И я просто ухожу, оставляя когда-то самых близких мне людей продолжать дальше переругиваться между собой. Точнее как, орать на Клима и Эвелину, что они не имеют права так делать. Будто они все имеют право хоть на что-то в мою сторону! Тоже мне, блядь, собрание корпуса мира. — Хай бог вас всех простит, — тихо говорю я, выдыхая струйку сизого дыма в пустоту балкона. Тренькнул телефон, оповещая меня о сообщении. «Ярослава Арсеньевна, в виду определенных обстоятельств вашу процедуру придется перенести на это же число следующего месяца. Приносим глубочайшие извинения. На ваше здоровье это никак не повлияет…» И тд и тп. Класс. Просто класс. Чувство безысходности надавило неожиданно. Оно просто упало на меня огромным камнем, придавливая к холодному полу и заставляя спрятаться в собственных коленях, как я часто делала раньше, в глубоком детстве. Хлопнула дверь балкона, но я даже не посмотрела на входящего, мне было вообще никак не до этого, а на голову мне упала огромная толстовка, пропитанная стужевстким одеколоном, который я ему когда-то подарила, и тяжелая рука, не давая мне выглянуть из-под кофты, прижала к телу. — Не снимай толстовку. Если снимешь, опять орать начнешь, а оно нам обоим нахой не надо. Я просто пришел… поддержать. Я знаю тебя слишком давно и хорошо, чтобы пытаться хоть что-то вбить в твою пустую голову. Но просто на секунду задумайся о том, чтобы дать этому ребенку шанс. Ты прикинь, будет у тебя такое же ебнутое существо, как ты сама. Рыжее и голубоглазое, с шилом в жопе и вечными проблемами. И прежде, чем посылать меня нахуй, просто подумай о том, что ты будешь делать, когда избавишься от него? Просто вот что? Опять слоняться без дела? Страдать хуйней? Пытаться убить себя? А может, этот ребенок — просто шанс тебе выжить? Вот тот самый якорь, которого тебе не хватало. А я уверен — не хватало. Стимул слезть с таблеток, начать жить нормально. Как думаешь? Может, попробовать? — А что делать, если не понравится? — максимально тихо спросила я, чтобы Стужев, не дай бог, не услышал, что я просто истерически рыдаю, давя всхлипы, которые могли меня выдать. — Понравится, как может не понравиться? — Я знаю, что он улыбается. Он всегда улыбается, когда успокаивает меня, потому что знает, что я не могу не улыбаться ему в ответ. — А вдруг не справлюсь? Это же ребенок, Стужев! Настоящий, живой, мать его, ребенок! — Ты не можешь не справиться. Ты же Яра! Ты можешь справиться с абсолютно всем на этом свете. А уж с ребенком-то и подавно. Тем более, ты будешь не одна. Эвелина на твоей стороне. Ростислав, каким бы дауном он бы не был, тоже. И я, в конце концов. Ведь Ярик, ты же знаешь, что чтобы между нами не было, стоит тебе только попросить, я приду. В любой ситуации. Чтобы между нами не было. Только позови. — Че ж тебя не было-то, когда я шесть лет назад тебя звала? — немного зло усмехнулась я ему в шею, полностью перебравшись к нему на колени. Но Никита меня не услышал, он продолжал гладить меня по спине, успокаивая, положив свою голову мне на макушку. Доигралась ты, Ярослава. Конкретно так доигралась. На все сто. Авантюра, на которую я сейчас собиралась подписаться была в чистом виде слабоумием и отвагой. Потому что даже если слезу с таблеток, я сдохну лет через шесть. Дотяну до тридцатки — можно памятник ставить. А с другой стороны ребенок. Ну вот ребенок. Целый, живой ребенок. Мой. Маленький рыжий Романов…. Страшно. Ебанный в рот, да как же страшно! Как же страшно решиться на то, о чем я, возможно, буду жалеть всю жизнь. Но Никита прав — этот ребенок, мой единственный шанс не сторчаться. И у меня в любом случае есть ровно месяц, чтобы понять, нужно оно мне, или ну его нахер. Месяц на то, чтобы кардинально изменить свою жизнь. Буквально перевернуть все с ног на голову. Отказаться от всего, к чему я привыкла. Но только стоит ли оно того? Хочу ли я этого? Надеюсь, за этот месяц я найду ответ на этот вопрос. А пока почему бы просто не наслаждаться объятьями Стужева, осознавая, что он все так же у моих ног. Все так же любит меня, хоть и не признается в этом. Но мне это и не надо. Я и так все прекрасно вижу. — Романова, а давай попробуем начать все сначала, а?