«Слишком мало любви в этом мире, чтобы отвергать её, когда она расцветает». —The Hobbit of My Affections by Christina*
Поинтмен быстро завернул за угол и прижался спиной к остаткам рушившегося дома. Удерживая палец на курке автомата, он просто ждал, совершенно неподвижный, лишь только грудь его тяжело вздымалась. Он весь обратился в слух, готовый в любой момент уловить даже самый слабый шорох, однако тишина вокруг оставалась неизменной. Тогда он осторожно выглянул из-за угла и посмотрел вниз, в тот проулок, который он только что миновал. Из трубы, что темнела между двумя ржавыми и измятыми мусорными контейнерами, беспрестанно капала на землю вода, образуя маленькую лужу. Шуршал непрочитанными пожелтевшими страницами давно забытых газет жаркий ветер. Небо над головой по-прежнему было испещрено неестественным красным светом, а отбрасываемые наземь тени были слишком длинными, словно напоминая о том, что всё происходящее было чем-то гораздо более разрушительным, чем обычный закат. Ни души — живой или мёртвой — видно не было. Поинтмен удовлетворенно опустил оружие и повернулся, чтобы продолжить свой путь по пустынным улицам города. Тупицы из Армахема снова столкнулись с сопротивлением этих «зомби», что были когда-то гражданами Фэйрпорта, и это в какой-то мере оправдывало их отсутствие. Впрочем, непрекращающиеся атаки культистов истратили и боеприпасы Поинтмена, причём сделали они это так же быстро, как схватки Альмы разрушили едва ли не половину мира вокруг. И в тот момент, когда полностью опустел дробовик, Поинтмен был вынужден использовать последнюю осколочную гранату, чтобы отбиться от очередной орды нежити. Думать о том, что было бы, не найди он новые боеприпасы, не хотелось: спасибо и на том, что Армахем, кажется, окончательно сбились с его следа. Когда Поинтмен наконец-то добрался до следующего переулка, будто по команде вспыхнули где-то на периферии его зрения крошечные алые точки. Снайпер. Многолетняя военная выучка тотчас же дала о себе знать, а внезапный прилив адреналина пробудил сверхчеловеческие рефлексы. Мир вокруг деформировался, и время, казалось, замедлило свой ход. Медленно и гулко застучало сердце, зазвенела в ушах кровь. Ведомый инстинктом, Поинтмен бросился к ближайшему укрытию и даже не моргнул, когда пуля просвистела совсем рядом с его шеей и врезалась в стену — прямо туда, где секундой раньше была его голова. Неожиданно правое бедро взорвалось кричащей, ослепляющей болью. В глазах на мгновение потемнело; выступили слёзы. Простреленная нога подвернулась, и он, споткнувшись, рухнул за разбитой машиной. Мозг, казалось, выключился от удара, и несколько мгновений Поинтмен лежал, обессиленный, на потрескавшемся асфальте, не имея возможности даже шевельнуться. Наконец, стиснув зубы и морщась от едва ли не агонической боли, он сумел приподняться на руках и перекатиться на спину. Его грудь часто вздымалась и опадала, а когда он заставил себя сесть, чтобы осмотреть ногу, то едва не потерял сознание. Бедро было сплошь залито кровью. Рана выглядела просто ужасно, пульсация в ней с каждой секундой становилась всё невыносимее. От разлившегося в воздухе терпкого запаха крови легче не становилось. Поинтмен с болезненным шипением пододвинулся, прижавшись спиной к покорёженному автомобилю, но даже такое простое движение бросило его в холодный пот. Боль, словно нож, проникала в его тело всё глубже и глубже, и трезво мыслить из-за этого было почти невозможно. Ясно было одно: шанса выбраться, пока за ним следит притаившийся где-то снайпер, не было, и на этот раз даже мать не сможет помочь ему. Бдительный ум Альмы сейчас был занят той крошечной душой, что она несла в себе и что так сильно ослабила её. Муки его матери, пускай и сильные, были скачкообразными и хаотичными. Они бешеными волнами проносились над городом, словно дикий зверь, бегущий без цели до тех пор, пока не рухнет от истощения. Поинтмен понимал, что она не придет… Как и то, что мысль об этом не должна заставлять его чувствовать себя таким покинутым и брошенным. Здание прямо перед тобой. Второй этаж, второе окно справа. Он один. И он боится. Голос Пакстона Феттела прозвучал в затуманенной голове как никогда ясно и уверенно. И в этот раз Поинтмен ничего не имел против. Недолго думая, он перетянул со спины лазерную винтовку, задумчиво провёл одним пальцем по царапинам на металлическом корпусе. Всё-таки хорошо, что он взял эту пушку с собой, смирившись с её невероятно тяжелым весом. Взгляд его скользнул к серповидному экрану. Заряда хватит всего на три луча. Не воодушевляет, впрочем… какое это имеет значение? У него в любом случае будет лишь одна попытка. Инстинкт самосохранения вкупе с высоким болевым порогом позволили ему перевернуться и уткнуться коленом здоровой ноги в асфальт. Поинтмен прижался лбом к холодному металлу и сделал несколько глубоких вдохов, собирая последние силы. Сейчас его рефлексы не могли ему помочь. Только не с такой ногой. Ему нужно было сыграть на эффекте неожиданности. Невидимый пока снайпер, разумеется, знал, что ему удалось зацепить врага. Знал он и то, что тот не сможет бежать, что цель его в таком положении могла решиться лишь на отчаянную контратаку. Мозг неистово заработал: Поинтмену приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы сдерживать поток мыслей. Он медленно поднял голову. Второе окно справа, сказал Феттел. Значит, единственным его, Поинтмена, шансом на точное попадание был выстрел, произведённый либо над крышей автомобиля, либо справа от неё… Но это — именно то, чего ожидает его оппонент. Если Поинтмен высунет голову из укрытия хоть на пару дюймов, то коварный тонкий луч красного света будет последним, что он увидит в этой жизни. Оставался только один вариант. Левая сторона. Угол будет неудобным, а позиция противоречить здравому смыслу, но… это может купить решающую секунду времени. С мрачной решимостью Поинтмен подполз к левому краю автомобиля, стараясь ничем себя не выдать и вместе с тем не навредить пострадавшей ноге ещё больше. Затем он подобрался и сконцентрировался. Усилием воли ему удалось заставить тело и ум вновь настроиться на боевой режим. Хотя на это и потребовалось больше времени и сил, нервная система всё же ответила. Боль забылась, и Поинтмен почувствовал каждый изгиб, каждую кривую пистолета в своих руках, каждый туго натянутый мускул тела, каждый удар часто-часто бьющегося сердца. Почувствовал даже саму кровь, что горячим потоком неслась по его венам. Он почти видел мысленным взором волнение своего противника, его расширенные зрачки и попытки выбрать, куда стоит смотреть в первую очередь — вдаль или вблизь. Мёртвая тишина висела над городскими руинами. Сейчас. Мир вокруг, казалось, замер ещё раз, когда Поинтмен выскочил из своего укрытия, инстинктивно смещая вес тела на здоровую ногу и в то же время будто забывая про раненую правую. Острый натренированный глаз его тут же нашёл в разбитом окне сгорбленную за винтовкой фигуру, облаченную в камуфляж и маску. Ещё не остановившись, Поинтмен повернулся вправо и вскинул оружие на уровень глаз. Годы обучения и практики позволили ему в считанные мгновения безошибочно определить через трансфокатор местоположение противника. До смешного медленно голова снайпера и его руки с зажатыми между них винтовкой только начинали поворачиваться в сторону Поинтмена, когда он прицелился и выстрелил. Лиловый луч вырвался из камеры пушки и рванулся вперёд, расплавляя пойманную врасплох жертву и превращая её в облако крови, плоти и мозгов. Скелет, устрашающе оскалившись, завалился назад, теперь уже на красную от крови стену, безмолвно засвидетельствовав смертоносную силу оружия. Когда Поинтмен остановился, опустив пушку, эффект замедления исчез. Острая боль в бедре возвратилась, усилившись во стократ. Она жгла, будто кислота. Пот маленькими бисеринами украсил лоб Поинтмена, и он почувствовал вдруг, что вот-вот упадёт. Тогда, чтобы избежать этого, ему пришлось прислониться к ближайшему фонарному столбу. Нужно было убираться отсюда и очень быстро. Снайпер мог предупредить своих товарищей по рации, и это не сулило ничего хорошего. Но даже если он и не сделал этого, улицы города всё равно были далеки от того, чтобы называться безопасными. Над головою яростно клубились облака. Алые, испещренные полосами молний, они опускались всё ниже в своём неестественном беззвучном трансе. Затишье перед бурей. Время было на исходе, но сначала Поинтмену нужно было найти убежище, где он смог бы спокойно позаботиться о проклятой ноге. Повсюду, насколько хватало глаз, были видны только провалы, каменные обломки да стальные стержни, пронизывающие асфальт тут и там, но пара зданий каким-то образом умудрились остаться в сравнительной целости. Поинтмен закинул лазерный пистолет за спину, вместо него взяв в руки свою ставшую почти родной штурмовую винтовку. Прихрамывая и шипя от всё усиливающейся боли, он преодолел мучительные десять ярдов до ближайшего здания. Огонь уничтожил все опознавательные знаки на фасаде, но в целом строение оказалось в довольно хорошем состоянии и вполне могло сойти за временное пристанище. Окинув взглядом прилежащую местность и удостоверившись, что его никто не видит, Поинтмен ударом приклада отворил деревянную дверь и заковылял внутрь.***
Прежде чем переступить порог, он успел мельком увидеть разрушенный холл, однако в тот момент, когда дверь за ним захлопнулось, всё погрузилось во мрак — чёрный, как смола. Почему-то Поинтмен засомневался, что непроглядная тьма царила вокруг только лишь из-за заколоченных досками окон. Подозрения подтвердились, когда одна из дальних ламп на потолке вдруг ни с того ни с сего ожила. Перед глазами словно застыла какая-то непонятная пелена, и особенно мутно было по краям. Может быть, это мать снова пытается связаться с ним? Тусклая пыльная лампа освещала лишь самый конец невозможно длинного коридора. Он был очень похож на тот, что Альма однажды показала сыну много месяцев назад, правда, за исключением того, что в этом коридоре стены были покрыты обшарпанными «цветочными» обоями, придававшими ему сходство с каким-нибудь заброшенным отелем или старомодной психиатрической лечебницей. Двери без опознавательных знаков выстроились в ряд по обеим сторонам всего коридора; та дверь, что была за спиной, исчезла: её заменила голая стена. Поинтмен осторожно двинулся вперёд, в конец коридора, на всякий случай держа оружие наготове. Его движения странно замедлились, а тело как-то потяжелело. Он догадывался, что всё это — лишь очередное видение, но хромота и нехватка боеприпасов заставляли нервничать и чувствовать себя слишком уязвимым и беспомощным. Он успел сделать всего три шага, когда впереди что-то зашевелилось. Поинтмен пригляделся и вдруг увидел стоящий в круге тусклого света силуэт обнаженной молодой женщины. Бледное лицо её было скрыто тенью и частично растрёпанными чёрными волосами, однако Поинтмен знал, что она смотрит прямо на него. Ноги сами понесли его вперёд, по этому длинному коридору с ржавыми дверьми. Он миновал таких дверей, должно быть, с целую дюжину, прежде чем понял, что расстояние, разделяющее его и силуэт, ничуть не уменьшилось. В этот же миг единственный источник света погас с глухим щелчком, отзвук которого эхом прокатился по пустому коридору. Поглощённый тьмой, Поинтмен остановился и стал ждать. Звук собственного дыхания, в тишине непривычно громкий, сильно нервировал. Десять секунд, показавшихся настоящей бесконечностью, не происходило ничего. Затем включилась другая лампа, на сей раз прямо над головой. Жёлтый свет, исходивший от неё, был слишком слаб: он не мог даже коснуться стен по обе стороны от Поинтмена и был теперь чем-то вроде острова в море непроницаемой тьмы. Ещё один зловещий щелчок, и свет снова погас. Вглядываться во мрак теперь было совершенно бессмысленно, и Поинтмен напряг слух, стараясь услышать приближающийся звук шагов, скрип двери, шёпот в темноте — что угодно. Третья лампа вспыхнула не более чем в трёх шагах от него, и худое, больше похожее на скелет тело матери вдруг оказалось прямо перед ним. Поинтмен невольно подскочил, едва не нажав на спусковой крючок, но уже в следующее мгновение первоначальный испуг сменился замешательством, стоило ему попристальнее вглядеться в неё. Что-то было не так. Бледные руки Альмы, сцепленные над круглым животом, были красными от крови. Её глаза — две впалые чёрные дыры на лице — немигающе уставились в пол. Поинтмен тоже посмотрел вниз и увидел огромную лужу крови под её ногами. Он скользнул хмурым взглядом по струящемуся меж её худых ног тёмно-красному ручейку, протянул к матери руку в перчатке, ещё не зная, что собирается делать, но с желанием сделать хоть что-то, когда резкий звон вдруг пронзил его барабанные перепонки. Альма неистово задёргалась, её рот открывался в беззвучном крике, а тело корчилось, похоже, в родовых схватках. Поинтмен с ужасом заметил, что стены будто обросли живой плотью и теперь бились в конвульсиях вместе с матерью в каком-то больном ненормальном ритме. Животный стон боли и отчаяния прервал пронзительный шум в ушах, и тогда мать вдруг принялась царапать и рвать свой живот, вспарывая длинными ногтями кожу, раздирая её на куски. Поинтмен мог только беспомощно наблюдать, как её руки, подобно паукам, проникли внутрь зияющей раны и медленно начали вытаскивать что-то из влажного кровавого чрева. В конечном счёте из изуродованного живота показалась пуповина, в то время как отвратно подрагивающее нечто, прикреплённое к ней, уткнулось в сгиб руки Альмы. Поинтмен хмуро изучал взглядом это нечто, больше похожее на живой ободранной плоти. Оно было почти полностью, за исключением тощей спины, скрыто отбрасываемой тонкими изгибами тела матери тенью. Почему-то Поинтмен не мог отвести глаз от существа, и он знал — просто знал — что оно чувствует на себе его пристальный взгляд. Но потом оно обратило к нему своё лицо. Поинтмен вскрикнул бы, если бы мог, но его глаза только широко распахнулись, когда он увидел, что у существа было лицо Харлана Вэйда — вместе с его очками и усами. Вид этого холодного, отчуждённого выражения вызвал ответную реакцию в подсознании Поинтмена, наполнив всё его существо гневом и отвращением. Затем по коридору прокатился ненавистный голос: — Ты. — Даже несмотря на то, что в слове был всего один слог, Харлан сумел наполнить его презрением и пренебрежением. Недолго думая, Поинтмен поднял винтовку и прицелился между мерзких мёртвых глаз существа, но оно только коротко и насмешливо засмеялось. — Это было бы слишком просто. Мешать наши самые большие страхи и сожаления вместе с такой приземленной вещью, как пуля… Неужели ты всё ещё веришь, что это работает? Поинтмен невольно оскалился на своего старого мучителя, крепко сжимая в руках винтовку, но Харлан, похоже, не впечатлился. — Я вижу… Ты всё ещё думаешь обо мне, как о враге. Мы недооценили всей масштабности нашего провала. Даже первый прототип, оказывается, не неуязвим для неизменной склонности человека отрицать свои собственные недостатки, возлагая вину на других. Ты же не думал, что всё будет кончено только потому, что я мёртв? Разве ты не видишь, что без меня ты… потерян? Машина без машиниста. Оружие без хозяина. Голодная лабораторная крыса, безрассудно и отчаянно нажимающая на кнопки уже после эксперимента. Поинтмен угрожающе сощурил глаза и перевёл взгляд на мать. Альма была будто в трансе: склонив голову, она смотрела несчастным взглядом мимо мерзкого существа в своих руках куда-то в небытие. Со всеми её сверхъестественными силами, монстр, который должен был быть ей отцом, даже теперь имел эту способность подавлять её человеческое «я», доводя до состояния избитой собаки. Вся сцена вызвала у Поинтмена такое отвращение, что ему на миг стало дурно. — Я мог бы дать тебе целый мир. Теперь ты ничто. Бездумно гонишься за жалкой иллюзией, мечтаешь о семье, которой у тебя никогда не будет. Ты правда веришь, что для такого, как ты, есть место на этой земле? Или ты планируешь бегать всю свою жизнь? Поток слов продолжал литься изо рта Харлана, будто чёрная смола, разлагая воздух вокруг. Поинтмен раздумывал, не пустить ли всё-таки пулю в урода, когда мир вокруг него вдруг затрясся до самого основания. Ослепительно белый свет сорвался с потолка и осветил весь коридор, в то время как мощный поток воздуха с силой отбросил волосы Поинтмена назад, подобно взрывной волне. Подняв руку, чтобы защитить слезящиеся глаза, он попытался посмотреть на ослепительное сияние. Пронзительный, исполненный муки женский вопль хлыстом расколол воздух, и видение стало сначала ярко-белым, затем — чёрным. А потом всё рухнуло.***
В ушах у Поинтмена всё ещё звенело, когда он поднял голову и открыл глаза. Взгляд его встретил полуразрушенную, но самую обычную на первый взгляд стену. Мутной пелены перед взором больше не было, как и замедленности в движениях. Видение кончилось. Он устало вздохнул и повернулся, ожидая увидеть небольшой потрепанный холл, каким он был изначально. Но чего он точно не ожидал увидеть, так это призрачную, охваченную пламенем фигуру Пакстона Феттела, стоявшего в самом центре комнаты. Тот смотрел мимо него, уставившись туда, где только что стояла их мать. Его белесые глаза были странно расфокусированы, а на ухмылку, что почти постоянно играла у него на губах, не было даже намёка. Феттел перехватил пристальный взгляд своего старшего брата, но вместо того, чтобы ответить ставшим уже привычным блеском в глазах (Поинтмен обычно называл такой блеск либо озорным, либо сумасшедшим), мрачно воззрился на него и снова отвернулся, принявшись взволнованно расхаживать по комнате. — Схватки могут стать ещё сильнее, но страдания ослабили её, — пробормотал он. — Не только физически, но и ментально. Они сделали её… восприимчивой. Потому что это видение… оно не её. Не только. Это он вторгся в её ум, заразил её, как болезнь. Последние слова были произнесены с пропитанной ненавистью усмешкой. Поинтмен вдруг почувствовал странный приступ сочувствия. Он мог бы глубоко ненавидеть Харлана Вэйда, но, как первый прототип, он никогда в полной мере не ощущал на себе всю силу жестокости этого человека, и даже его далеко не счастливая юность была ничем по сравнению с бесконечными наблюдениями, тестами и экспериментами, что Феттелу приходилось выносить с ранних лет. Как и матери. Поинтмен помнил, что иногда Феттела мучили пару часов, а иногда эксперименты длились до нескольких дней. Часто брат возвращался в их общую камеру с ушибами или истекающим кровью, иногда — вовсе в бессознательном состоянии. Помнил Поинтмен и своё замешательство и страх, которые испытывал каждый раз, когда это происходило. Феттел никогда не говорил с ним о вещах, которые с ним делали за пределами камеры. Всё, что Поинтмен знал в то время, так это то, что его сокамерник до ужаса боялся Харлана Вэйда. Мальчик всегда цепенел, когда слышал эхо шагов в коридоре, независимо от того, насколько он был поглощён игрой секундами ранее. Он всегда вздрагивал, когда слышал за дверью бесстрастный голос этого монстра, беседующего с очередным безликим и безымянным учёным. Но больше всего это отражалось в его глазах. И несмотря на склонность к убийствам, садизму и каннибализму, которые Феттел приобрел, уже будучи взрослым, ни минувшее время, ни Армахем не способны были стереть эти воспоминания из его головы. В его глазах отражался всё тот же былой ужас, когда он продолжил: — И теперь он использует ее, чтобы добраться до нас, чтобы управлять нами, чтобы сделать нас своими еще раз. Поинтмен резко вскинул голову, чувствуя, как закипает в жилах его кровь. Нет. Те дни давно в прошлом. Он ни за что не позволит этому монстру снова завладеть ими. Удивлённый нахлынувшим вдруг желанием защитить, он посмотрел на Феттела, который с интересом рассматривал его, кажется, даже чувствуя смятение старшего брата. Перехватив его пристальный взгляд, Поинтмен потянулся, чтобы снять нож с пояса. Подняв его на уровень своего лица, он медленно провёл лезвием около своего горла. Жест красноречиво говорил сам за себя: если психическое проявление Харлана Вэйда можно убить, то он, Поинтмен, это сделает. Если нет, то он скорее умрёт, чем снова попадется в руки деда. Ему не сломить нас. Зрачки Феттела слегка расширились, когда он увидел этот немой, но безошибочно определяемый акт неподчинения. Губы его искривились в хищной усмешке, и он мрачно рассмеялся: — Блудный сын вернулся. Берегитесь, враги семьи. Поинтмен проигнорировал выпад брата, вкладывая нож обратно в ножны, но в тайне с удовлетворением отмечая изменившуюся атмосферу. Настроения Феттела имели забавную привычку накладывать отпечаток и на Поинтмена: в этот раз тень Харлана Вэйда на мгновение заставила его снова чувствовать себя подобно одиннадцатилетнему мальчишке — испуганному и беспомощному в темноте. Феттел прошёл к двери и оглянулся через плечо. — Давай, брат. Мы нужны ей. Нужно найти её раньше, чем это сделает он. Поинтмен кивнул, рассеянно поднимая с пола винтовку. Когда он сделал попытку последовать за братом, боль жестко напомнила ему о том, почему он искал убежище в этих руинах. Всё то время, что Поинтмен стоял на месте, он, должно быть, неосознанно перемещал вес своего тела на здоровую ногу, но стоило ему шагнуть, переступить на другую ногу, как боль в нанесенной снайпером ране огнем вспыхнула во всей правой половине тела. Ноги его тотчас подкосились, и он упал на одно колено, упершись ладонями в пол. Когда боль немного унялась, он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, после чего передвинулся к стене позади и прижался к ней спиной, осторожно сгибая правое колено и оценивая нанесённый снайпером урон. Остатки его изорванных камуфляжных штанов с одной стороны насквозь пропитались кровью. Поинтмен вздрогнул, осторожно ухватывая пальцами потёртые края ткани, разрывая её и оголяя рану. Каждый видимый квадратный дюйм кожи был липким от подсыхающей крови, но Поинтмен знал, что умереть от кровопотери ему точно не грозит. При нормальных обстоятельствах пуля пятидесятого калибра разорвала бы большую часть ноги, но тело Поинтмена, в сравнении с телом обычного человека, могло выдержать вещи и гораздо более страшные, к тому же, излечивалось оно куда быстрее. Поинтмен всё же мог худо-бедно опираться о пол и двигать раненой конечностью, и поэтому он пришёл к выводу, что кости пуля пощадила. Он осторожно провёл пальцами по нижней стороне бедра и обнаружил выходное отверстие. Очень хорошо. Последнее, что ему было нужно, так это застрявшая в теле пуля. — Ненавижу признавать это, но смерть имеет свои преимущества. Феттел подошёл ближе, чтобы взглянуть на то, как Поинтмен осматривает свою рану, и даже задрожал от удовольствия, когда тот осторожно надавил на кожу вокруг пулевого отверстия. Маленький темной-красный ручеек потёк по его уже окровавленной коже, показывая, что рана ещё была, но уже начинала затягиваться. Теперь всё, что Поинтмен мог, это замотать рану и надеяться на лучшее. Он порылся в карманах и извлёк оттуда бинт. Когда он обернулся назад, то замер. Что-то в выражении лица Феттела изменилось. Его пронзительный взгляд, пристальный и немигающий, был прикован к бедру Поинтмена. Он выглядел почти загипнотизированным. Почти… голодным. — Вкус крови показал мне их однажды, — тихо заговорил Феттел отстраненным голосом. — Самые сокровенные людские мысли. Их затаённые секреты. Но самое лучшее… это тёмные страхи. — Он зло засмеялся, по-прежнему изучая взглядом ногу Поинтмена. — Когда есть возможность взять что-то, я всегда беру. Так что мне интересно… Поинтмен дёрнулся: ему не понравились сказанные слова. Но прежде, чем он успел подняться, Феттел небрежно взмахнул рукой, и Поинтмена придавило к стене. Брат моргнул, встречаясь с ним безумным взглядом. — Прошу прощения за это, брат, но возможность слишком хороша, чтобы отказываться от неё. Когда Феттел приблизился, Поинтмен изо всех сил пытался сбросить с себя ментальные оковы: он слишком хорошо помнил то, что осталось от Чарльза Хабеггера и Элис Вэйд после того, что брат с ними сотворил. Теперь, когда он знал о том, что мать забеременела, уже будучи мёртвой, он сомневался, что призрак её сына остановит его собственная смерть. Однако его усилия оказались напрасными. Под стук бешено колотящегося в груди сердца Поинтмен не мог ничего сделать — только готовиться и смотреть, как Феттел опускает лицо к его раненому бедру. Однако к тому, что произойдет дальше, он оказался совершенно не готов. Глаза его потрясенно распахнулись, когда брат начал слизывать струйку крови, что всё ещё медленно катилась по его ноге. Язык Феттела ловко, нетерпеливо проскользнул по голой коже, оставляя после себя ощущение странного покалывания. Прежде, чем Поинтмен успел понять, что произошло, Феттел уже вновь сидел прямо, прикрыв глаза. Он провёл языком по губам и издал стон, полный иступленного восторга. — Ах, да. Даже теперь голоса не умолкли. — Феттел радостно вздохнул. — И нет ничего, кроме вкуса собственной крови. Этот вкус… он до жути знакомый. Настолько сильный, настолько наполненный жизнью и яростью… и одиночеством. Поинтмен почувствовал, как по телу проносится холодок, как тревожная дрожь осознания бежит вниз по спине. Феттелу не нужно было есть плоть его жертв. Всю их жизнь, самую их душу ему способны были открыть всего несколько темно-красных капель… И по причинам, которые были неизвестны даже ему, Поинтмен боялся того, что могла рассказать его собственная кровь. — Они заставили забыть тебя, кто ты, — объявил Феттел задумчиво, вновь открывая глаза, чтобы взглянуть на него. — Заставили забыть о твоей собственной семье, а затем приказали начать на нас охоту. На меня… и на неё. И ты никогда не колебался. Поиски матери были единственной общей нашей целью, но всё это время ты убеждал себя, что мы действуем по разным причинам. Поинтмен обвиняюще скрипнул зубами и отвернулся, но Феттел легко скользнул между его ног, чтобы присесть перед ним. Вынужденный снова повернуть голову, Поинтмен встретился глазами с прожигающим его взглядом. Независимо от того, что именно кровь поведала его брату, собственные слова, похоже, приводили того в полный восторг. — И всё же, по мере того, как мы приближаемся к ней, ты начинаешь задаваться вопросом… действительно ли твоё решение было обусловлено «заданием», которое тебе дала эта женщина, или же тобой двигали… личные мотивы? Ты спрашиваешь себя, почему ты здесь. И в глубине души… ты боишься узнать ответ. Не отрывая от него взгляда, Феттел наклонился вперёд, так, что их лица оказались на расстоянии в несколько дюймов друг от друга. Он снова облизнул губы, будто отчаянно силясь захватить последние капли крови своим языком. Поинтмен напрягся, но остался совершенно неподвижным, не желая выказывать своё смятение и волнение. Голос Феттела понизился, стал насмешливым: — Но, возможно, сильнее этого сомнение… Ты всё ещё не можешь решить, правильно ли поступил, когда выстрелил в меня. Кровь никогда не лжёт, брат. Я могу чувствовать сомнения, чувство вины… сожаление. Я был всем, что у тебя было. Твой младший брат. И часть тебя по-прежнему считает, что всё могло быть иначе. Он придвинулся ближе, теперь нависая прямо над Поинтменом. В его поведении проскользнул намек на робость, которая превратила жест скорее в интимный, нежели опасный. Предчувствие плохого на миг сменило любопытство. — По-прежнему может быть, — прошептал Феттел, едва ощутимо касаясь губами лица Поинтмена, который машинально, но мотнул головой в сторону. — Чшшш, брат. Не сопротивляйся, — успокаивающе сказал Феттел, не продвигаясь вперёд, но и не отступая. — Ты думаешь, что это неправильно? Они так или иначе испортили наши представления о том, что правильно, а что — нет. Скажи мне, за тридцать с лишним лет жизни ты когда-нибудь использовал свои чувства для чего-то, кроме боя? Рассматривал своё тело как источник получения удовольствия, а не боли? Известно ли тебе, каково это — когда-то кто-то нежно касается твоей кожи? Мне — нет. Поинтмена разрывали противоречивые чувства. Действия его брата должны были удивить, обеспокоить его, но этого не произошло. Он никогда не был к другому человеку так близко. Даже без дыхания, которое могло бы коснуться его лица, и тепла, исходящего от не-тела перед ним, эта неизведанная близость даровала ему ощущение… уюта. Какого-то подобия человечности. Феттел всегда умел слышать за его молчанием слова. И теперь, когда он снова заговорил, его тон был не столько убедительным, сколько требовательным. — После всего, что мы пережили, я бы сказал, что немного братской любви и привязанности вполне могут быть надеждой, оставленной нашей семье. Это кажется тебе неправильным? Феттел несколько неуверенно поднял руку, чтобы провести ею вдоль стороны лица брата, и замер в изумлении, когда Поинтмен не сделал попытки уклониться. Помолчав, Феттел спокойно сказал: — Мы не принадлежим ему. Мы принадлежим матери, семье… друг другу. В этот раз именно Поинтмен преодолел и без того крошечное расстояние, разделявшее их, и накрыл рот Феттела своим, вызывая у того тихий удивленный вздох. Рука, о которой было забыто, соскользнула с его щеки; на Феттела вдруг нахлынуло сомнение и неуверенность, но в конце концов, поддавшись, он тоже прижался, пусть и довольно нерешительно, к его губам. Запретное прикосновение пробудило в Поинтмене неизведанное до сего момента чувство. Рты мягко, даже нежно двигались в едином ритме, безмолвно выражая то, что нельзя было выразить. Веки сомкнулись — всё равно оба сейчас были слишком слепы, чтобы видеть. Пальцы в перчатках погладили мёртвую холодную кожу, будто возвращая жизнь тому, что они убили. Тайный танец двух братьев. Соединённых одиночеством. Связанных кровью. Когда они оторвались друг от друга, Поинтмен положил руку на щёку Феттела, в точности повторяя его прежний жест. Сейчас воспоминания о том, что он сделал, стали ещё болезненнее, чем раньше. Взглянув на след от пули прямо перед ним — его рук дело — Поинтмен прижался лбом ко лбу брата, глядя ему в глаза и надеясь, что он поймет. Что сможет простить. Феттел спокойно возвратил ему взгляд, и улыбка тронула его губы, но в этот момент Поинтмен заметил какое-то движение в тени, позади брата. Он заставил себя подобраться и пересесть на корточки, смутно при этом отмечая, что нога болеть почти перестала. Феттел обернулся и, не поднимаясь с пола, скользнул на место рядом с братом, готовый лицом к лицу встретить потенциальную угрозу. С другой стороны комнаты с бесстрастным выражением лица наблюдала за ними восьмилетняя черноволосая девочка в красном платье. Когда она заметила внимание своих сыновей, то медленно пошла вперёд. Своими маленькими босыми ногами она невозмутимо ступала по покрытому обломками и стеклом полу. Альма улыбнулась и протянула свою крошечную ладонь замершим у стены мужчинам. Феттел тоже улыбнулся и протянул руку в ответном жесте, когда образ матери вдруг дрогнул, как на плохой видеозаписи. В тот же миг вокруг сгустились тени, и из трещин в стене начала медленно сочиться кровь. Очертания предметов на периферии зрения Поинтмена вдруг начали искажаться и деформироваться. Пару раз моргнув, он обнаружил, что стены комнаты вновь покрылись слоем отвратно пульсирующей блестящей плоти, сделав её похожей на тот бесконечно длинный коридор из прошлого видения. Сплетающиеся меж собой были вены, оплетающие плоть тут и там, были полны чего-то чёрного, нехорошего, а из болячек и шишек беспрестанно сочился гной. И всё это дрожало, дрожало и пульсировало в болезненном, тошнотворном ритме. Поинтмен схватился за винтовку и поднялся на ноги. Нахмурившись, он покосился на Феттела, чтобы увидеть выражение его лица. Он чувствовал, что это было не обычное видение. Образ матери сменился, являя взору уже взрослую свою форму. Альма упала на четвереньки, и длинные чёрные волосы скрыли её лицо. Она просидела так несколько долгих секунд, а потом откинула голову назад. Когда завеса волос соскользнула с её лица, на братьев воззрились два мёртвых глаза Крипа**. И без того отвратительная сцена дополнилась голосом, заставившим Поинтмена невольно съёжиться. — Теперь ты понимаешь? — злобно спросил голос Харлана Вэйда. — Понимаешь, почему эта жизнь никогда не будет твоей? Неважно, как сильно ты будешь стараться — ничто в этом мире не сможет чувствовать себя в безопасности, пока внутри тебя жива эта скверна. Это — то, кто ты есть. То, кем тебя создали. — Кем ты создал нас, — прорычал позади Феттел, возможно, впервые в жизни посмевший встать супротив кошмара своего детства. — И только. Но ты больше не сможешь навредить нам. Жуткий, полностью лишённый веселья смех вырвался из пасти твари. — Ты думаешь, что, покончив со мной, стерев обо мне память, ты сможешь найти ключ к возможности сбежать от собственного прошлого. Сможешь уничтожить меня. Ведь ничто не может сравниться со смертью, как шанс на жизнь. Как всегда, ты не в состоянии увидеть правду. Но это не про меня. Это никогда не было про меня… Жилистая бледная рука потянулась в сторону двух братьев. — Посмотри на себя. Ты исказил самое чистое и красивое чувство. Извратил его одним из самых гнусных способов, известных человечеству. Просто посмотри на объект своей… «любви»? Твоя плоть и кровь… Позор! Отвратительно. Вот кем ты стал без меня! Он едва успел произнести последние слова, когда пронзительный звон вновь раздался в ушах Поинтмена, быстро превращаясь в неистовый, разъяренный женский крик. Всё здание затряслось, будто во время землетрясения. Поинтмен прижал руки к ушам и сощурился, глядя на завесу белого света, который пронизывал комнату, поглощая всё вокруг. За считанные секунды мир вокруг утонул в этом неестественном сияющем мареве.***
Когда мир вокруг затих, а сияние исчезло, он оказался один в необъятной белой комнате. Место могло бы напомнить пустую, стерильную лабораторию, если бы не отсутствие стен, потолка и даже пола. Вокруг не было ничего, кроме белизны. Бесконечной. Он понимал, что это значит. Он не видел свою мать, но мог ощущать её присутствие. Он узнал её голос, и окружающая обстановка — в отличие от предыдущей — тоже явно была плодом её сознания. Впереди что-то шевельнулось. Поинтмен посмотрел вниз, туда, где должен был быть пол, и увидел следы окровавленных детских ног, медленно идущих к нему. Он напрягся, пока эти слишком яркие на фоне бесконечной белизны алые пятна продолжали приближаться к нему шаг за шагом. Наконец, следы остановились прямо перед ним. Поинтмен не знал, сколько он простоял так в бесплодном ожидании, напряжённый, неуверенный, что ему следует делать. Неожиданно он почувствовал прикосновение невидимых пальцев к своей щеке. Он вздрогнул, но в его голове раздался успокаивающий тихий шёпот. Я здесь… Он больше не причинит вам боли… Я буду защищать вас. Голос Альмы казался слабым, изнеможенным, и Поинтмен понял, что слова давались ей с большим трудом. С мучительным чувством вины он вдруг осознал, что Феттел сказал ему лишь половину правды. Тёмное влияние её отца истощило и измучило её только потому, что она сама захотела этого. Она отвлекала Харлана Вэйда от сыновей. Так и было задумано. Когда её попытки потерпели неудачу, ей пришлось, преодолевая страх, напрямую противостоять отцу. И всё это только для того, чтобы защитить их с братом. Поинтмен с гневом вспомнил слова, которые сказал ему Харлан Вэйд. "Ничто не может сравниться со смертью, как шанс на жизнь". Кроме любви. Тихий шёпот прервал его размышления, а ласковая рука скользнула к подбородку. Не было никаких сомнений в том, что именно Альма имела в виду. Поинтмен прикрыл глаза, не в силах выдержать чувство стыда, которое нахлынуло на него, едва он только услышал в своей голове эти два простых слова. Слишком свежа была память о том, что сказало тёмное воплощение Харлана, прежде чем снова исчезнуть. Сейчас, когда Поинтмен стал старше и сильнее, Харлан Вэйд больше не пугал его так, как прежде, но последние слова его пошатнули что-то глубоко внутри него. И чем больше он думал об этом, чем больше пытался отрицать эти слова, тем всё с большей ясностью он понимал, что дед был прав. Провал Армахем действительно был куда больше, чем они всегда считали. Он прошёл путь от братоубийства до… этой связи с Феттелом. Связи, которой не должно быть между братьями. Больная пародия на любовь. И всё же даже сейчас Поинтмен не мог заставить себя сожалеть о произошедшем. Заменить грех грехом… Наверное, это всё, на что он был способен. Поинтмен позволил себе насладиться нежностью, что даровали невидимые прикосновения матери, хотя он не понимал её. Как она могла видеть в их грехе нечто, что стоило защищать? Ты помог мне увидеть… Вторая рука ласково скользнула по лицу, и Поинтмен неосознанно потянулся вперёд, чувствуя, как нечто обволакивает его разум, проникает внутрь его, превращая их с матерью в единое целое. Мысли Альмы стали беззвучной песней, не откликнуться на которую всем свои существом было невозможно. Мои сыновья нашли свой путь обратно друг к другу… Мои дети пришли домой. Глазами Альмы он увидел размытые образы себя и Феттела, когда они сидели друг напротив друга в той обветшалой комнате. Они смотрели друг на друга, прижавшись лбами, и выражения их лиц были непривычно спокойны и… нежны. Ладонь Поинтмена из воспоминаний всё ещё лежала на щеке брата, и Поинтмен из настоящего только сейчас заметил, что Феттел мелко подрагивал от этого прикосновения. Он казался до странного уязвимым. В первое мгновение Поинтмен хотел отвести взгляд, отвернуться, но чем дольше он глазами Альмы наблюдал со стороны за греховными действиями себя и брата, тем всё меньше понимал, почему. Для неё они были прекрасны. В своих сыновьях она увидела подтверждение тому, что в жизни есть нечто большее, чем смерть. Она увидела то, чего у неё никогда не было. Она увидела одну часть того, что стоит защищать. Присматривай за своим братом… Помни свою семью… Помни, кто ты. Образы перед ним исчезли, на мгновение сменившись чернотой, и перед взором опять возникла белая бесконечность. Поинтмен инстинктивно огляделся в поисках матери, но ничего не увидел, хотя он по-прежнему чувствовал её незримое присутствие. Но те слова были слишком сильно похожи на прощание. В глазах ещё раз на мгновение потемнело, а потом всё окончательно исчезло в ослепительном белом свете. Затем едва слышный шёпот коснулся его разума ласковым поцелуем. Ты всегда был любим… Ты всегда будешь любим.***
Яркий свет угас, и Поинтмен оказался всё в той же старой обветшалой комнате. Голова его всё ещё кружилась после синхронизации с матерью. От неё, как и от Крипа, не осталось и следа, и Поинтмен на мгновение растерялся, не зная, вздохнуть ли ему с облегчением или же встревожиться из-за так внезапно обрушившейся на него тишины. Он поднялся на ноги и перевёл взгляд в центр комнаты. Феттел сидел на коленях, лицом к нему, положив руки на бедра. Голова брата была склонена вниз. Он ничего вокруг не замечал, и вид его показался Поинтмену смутно знакомым, хотя он и не сразу понял, чем именно. Когда он пошёл ко всё ещё неподвижному брату, им вновь овладело то странное желание защитить. Желание убить Харлана Вэйда всё ещё жило в нем, но сейчас оно было тенью, отбрасываемой светом гораздо более сильных эмоций. Чувства признания, сопричастности. Всё, что управляло им всё это время, было навязчивой идеей уничтожить прошлое… ценой будущего. Их будущего. Наверное, его мать видела то, что сам он увидеть не смог. Наверное, он и правда вернулся домой. — Она связалась с тобой, — сказал вдруг Феттел, не шевелясь. Поинтмен невольно остановился, услышав в его голосе ядовитые нотки. — Я сидел так же, когда она сделала это со мной, — задумчиво произнёс брат. — Когда её мысли стали моими, когда я и она превратились в единое целое. В первый раз, когда это случилось, я убил семь сотрудников Армахем, хотя был тогда всего лишь мальчишкой. Во второй раз… — Он вдруг оборвал себя, и с губ его сорвался горький смешок. — Ну, мне не нужно рассказывать об этом тебе, верно? Феттел наконец поднял голову, чтобы взглянуть на брата, и насмешка с его лица тотчас пропала. — Будто целую жизнь назад, да? — сказал он. — Впрочем, в моём случае так и есть. Поинтмен недовольно нахмурился в ответ на эту не самую удачную шутку, как на довольно жестокое напоминание, и это не осталось незамеченным, потому что пристальный взгляд Феттела затуманился, а острые черты его лица смягчились, когда их коснулась едва заметная печаль. В течение нескольких секунд его брат, казалось, дрейфовал в омуте собственных мыслей и воспоминаний, пока его белесые глаза с промелькнувшей в них неожиданной злостью вновь не сфокусировались на Поинтмене. — Ты должен радоваться, брат, — прошипел Феттел, насмешливо подчеркнув последнее слово. — Я не стану последним, кто принял смерть от твоих рук. Мать не выживет, а ребёнок никогда не родится. Может быть, она и сможет утащить его с собой, но, впрочем, какая разница? Даже если Харлан Вэйд переживёт нас всех, он не сможет найти душу, за которую сможет уцепиться. Кроме твоей, конечно. Но, в некотором смысле, ты уже мёртв, не так ли? Ведь что такое апатия, если не жизнь, когда внутри ты — мёртв? Слова жалили, будто пчёлы. Не потому, что не были правдой, хотя до недавнего времени было совсем наоборот… Те первые его недели в F.E.A.R. — проведённые будто в изоляции и внутреннем оцепенении — теперь казались Поинтему такими же нереальными и хрупкими, как… сон. Сон, в котором он нанёс слишком реальные раны, залечить которые после пробуждения оказалось невозможно. Слишком поздно. Феттел наблюдал за произведённым эффектом со спокойным, смиренным безразличием. — Вот почему в этот раз мать выбрала тебя. Круг наконец замыкается, — тихо закончил он. — Как я был началом, так ты станешь концом. Первый не может существовать без второго, но они обречены быть противоположностями. Навсегда. Холодная правда, сказанная губами его брата, ударила по внутреннему равновесию Поинтмена даже сильнее всех кошмарных видений, что преследовали и день, и ночь. Руки в перчатках судорожно вцепились в ствол винтовки. Достаточно. Проглотив одолевающие его эмоции, Поинтмен решил сделать то, что, как он надеялся, заставило бы Феттела изменить своё мнение, или, как минимум, сумело бы его заткнуть. Он решил сделать то, что должен был сделать ещё очень давно. С секунду поколебавшись, он протянул брату руку. Феттел открыл было рот снова — разумеется, чтобы сказать очередную колкость, — но вместо этого глаза его распахнулись в удивлении и замешательстве, и взгляд заметался с протянутой руки к лицу Поинтмена и обратно. Поинтмен же твёрдо встречал его взгляд каждый раз и ждал, всё так же протянув руку, будто умоляя брата в очередной раз услышать невысказанное. По-прежнему может быть иначе. Несколько долгих секунд две пары одинаковых голубых глаз вглядывались друг в друга. Затем Феттел нерешительно протянул руку, чтобы ухватиться за брата. Поинтмен уверенно обвил пальцами его запястье и помог подняться на ноги, позволив прикосновению продлиться чуть дольше, чем следовало. Глаза Феттела взволнованно блеснули. Может быть, по-другому было уже сейчас. Поинтмен отвернулся от растворившегося в воздухе фантома брата и направился обратно к входной двери. Как только он отворил обветшалую деревянную дверь, в лицо ему ударил порыв ветра, взметнувший щебень и прочий мусор вокруг него с мощью небольшого урагана. Небо окрасилось в ещё более насыщенный тёмно-красный цвет: казалось, что остатки города купались в свежей крови. Сверкнула молния, прорезав грозовые тучи — мрачные и несущие дурное предзнаменование, кружащиеся в апокалиптическом вихре вокруг пылающей башни. Плиты мостовой обрушились вниз, в охваченные огнём ямы, которые, будто ненасытные твари, в мгновение ока поглотили их вместе с автомобилями и зданиями. Над районом снова повисла тишина. Тишина, предвещающая рождение и смерть. Круг наконец замыкается. Как я был началом, так ты станешь концом. На мгновение задумавшись, Поинтмен взглянул на охваченный огнём пейзаж. Может быть, Феттел был прав. Может быть, они действительно миновали одиннадцатый час. Может быть, это и было причиной, по которой он был здесь. После девяти месяцев, которые он провёл в бегах, скрываясь от ненависти к самому себе, это могло быть его последним шансом сделать всё правильно. Последним шансом не отвергнуть протянутую руку матери. Рассказать ей о том, о чём не хватит времени рассказать. Показать брату, чему он принадлежит. Их упорство в попытках отстоять своё может стоить им жизни. Но они сделают это вместе. Как семья. Впереди, посреди беснующегося моря темно-красного цвета, ядро белого света, казалось, вспыхивало ещё более ярко. Впервые за долгое время Поинтмен улыбнулся.