Шах

Иван плавно касается кончиками пальцев королевы и ставит её через всё поле для захвата чужой ладьи. До хода его взгляд сконцентрирован лишь на доске, а после ― лишь на Альфреде. Что-то неуловимое в том, как он сидит, терпеливо ждёт чего-то. ― Шах, ― говорит Иван ровным голосом. Жара великолепна, выжигает весь воздух в лёгких. Дрожащие пальцы Альфреда двигаются вдоль члена. Он стискивает зубы, глотая рвущиеся наружу ругательства, и продолжает, выгибаясь всем телом. Свободной рукой сжимает простыню ― одурманивающе мягкая, так приятно трётся о кожу, ― и он цепляется за ткань сильнее. Образы всплывают в голове ― целый фейерверк разных образов, с которыми он ничего не может сделать. Альфред пытается представить, каково это, когда губы Ивана скользят по его челюсти к шее, а затем по плечу, когда пальцы убирают прилипшие ко лбу волосы, ласково их перебирают. (Это одержимость Иваном ― словно болезнь. Из-за него всё нутро горит ― нескончаемый жар…) …И он дрочит сильнее. Он пытается представить красивых девушек ― бессмысленная затея. Округлая грудь, изящные ножки, длинные ресницы… (Но все образы превращаются и искажаются в то, что отравляет его язык проклятьями.) Иван передвигает королеву ― элегантный и сильный ход. Он наблюдает за Альфредом. ― Шах и мат, ― улыбается он тихо и отстранённо. Альфред представляет губы Ивана у основания шеи, представляет сильные и ровные толчки его бёдер, представляет, как впиваются в кожу его ногти, скользят по самым чувствительным местам на теле… …Но вместо этого картинка меняется. (Красивые девушки с красивыми формами. А Иван улыбается ему с той стороны шахматной доски.) Совсем не хватает воздуха. Он представляет тяжёлую руку Ивана на своей груди, скользящую к горлу ― наглые пальцы оказываются во рту. Одна рука крепко сжимает его плоть, скользит от самой головки и до основания, а второй ― Иван начинает душить, прижимаясь всем своим телом. Пальцы так сильно обхватывают шею, что Альфред не может ни думать, ни видеть… Не может даже вдохнуть… Всё тяжелей и тяжелей. Альфред беспомощен. Иван рассматривает Альфреда через шахматную доску. ― О чём думаешь? ― спрашивает Иван с этой его вечной улыбкой. Но Альфред не отвечает ― просто захватывает коня Ивана, молясь, чтобы рука постыдно не задрожала. Нужно сконцентрироваться на игре. Таково условие. Альфред коротко смотрит на Ивана, а тот пристально глядит в ответ. ― Ни о чём, ― он наконец справляется с собой. Иван закрывает глаза, когда берёт королеву Альфреда. Иван разглядывает Альфреда, оценивает. Альфред шумный, даже когда молчит. Его глаза говорят за него, движения предают хозяина. Когда он врёт, губы дрожат, а рука касается лица. И вот этот едва заметный миг, когда глаза Альфреда смотрят на Ивана и тут же опускаются. Иван и это замечает. Альфред слишком шумный ― слишком шумный, чтобы игнорировать. Яркий. Сильный. Иван ничего не может с собой поделать. Он видит. Он замечает. Только в определённые моменты, совсем ненадолго ― а видятся они редко с глазу на глаз, лицом к лицу, ― мысли Альфреда меняются. И Иван это замечает. Годы терпения и разочарования, того, как взгляд Альфреда скользит по лицу Ивана, по его телу, а затем снова устремляется на шахматную доску ― именно в эти моменты в глазах Альфреда разгорается похоть, желание. Это не то чувство, которое вспыхивает за одну ночь. (На это уходит слишком много времени, Иван всё раздумывает. И это займёт ещё больше времени, ведь желание в Альфреде мелькает с такой же периодичностью, что и отрицание.) Он выжидает. Он разглядывает. (Медлит ― всегда медлит.) Альфреду слишком не терпится сделать ход, и он случайно задевает рукой костяшки пальцев Ивана. Их взгляды пересекаются. Он отворачивается, а Иван наверняка улыбается. ― Ой… (Альфред обязан справиться с этим ужасом.) Они оба верны своим привычкам. Уединяются, чтобы сыграть партию. Шахматная доска каждый раз готова к их поединку. А когда они не могут встретиться, то созваниваются, по телефону диктуя ходы. Иногда месяцами. Иногда годами… Но пыль никогда не залёживается на шахматной доске. Она потрёпанная, родная. И всегда рада их видеть. Ну хоть кто-то рад. (С этой жаждой, с этим желанием… Альфред должен перебороть свой страх.) ― Меня всё в тебе раздражает, ― говорит без вступления Альфред. Они готовят доску к новой игре: у Ивана белые фигуры, а у Альфреда ― чёрные. Иногда они меняются. Альфред ненавидит чёрные фигуры точно так же, как и Иван ненавидит белые, которые слишком сильно напоминают ему о зиме и снеге. Но они сделают что угодно, лишь бы сделать друг другу больно. Иван отвечает не сразу. Он не переводит свои мимолётные желания в слова, хотя и подумывает над этим. Подумывает также превратить слова в действия, а действия в… ― Ты первый, ― произносит Альфред. Игру Иван находит занимательной. Жмёшь на рычаги, раздвигаешь границы, которые они сами придумали и расставили ― и которые созданы лишь для того, чтобы быть снесёнными. Ивану нравится думать. Конечно же, игра в шахматы ему тоже нравится. Он улыбается. Флирт и издёвки ― за гранью его способностей, но с таким вспыльчивым идеалистом, Альфредом, который сидит прямо перед ним, они просто-напросто бесполезны. («Америка». Идеализм.) Из-за отвлечённого взгляда соперника на лице Альфреда цветёт отвращение ― болезнь, растягивается и скручивается, а желание жгучее и непристойное… Жестокость, считает Иван. Возможно, это из-за жестокости его глаза, устремлённые на Альфреда, мигают, пока тот делает свой ход. Иван перемещает пешку. И Альфред задумывается, словно он не собирается сделать того же хода, что и обычно ― возьмёт пешку, чтобы сравняться с соперником. Снова их взгляды пересекаются. Тупик. (Уже очень скоро.) Рука Альфреда движется вдоль члена неуверенно и порывисто. Когда наступает это состояние, без шанса на освобождение и облегчение, внутри всё горит и жалит. (Ему интересно ― оставляет ли Иван синяки. Интересно ― хочет ли он синяков на своём теле.) Образ Ивана мелькает в сознании. И тогда приходит боль. (Уже очень скоро.) Спокойно и без усилий, пальцы бесшумно сметают с доски ладьи, слонов и королев. Между ходами Альфред опускает подбородок на руку и закрывает кулаком губы. Неподвижен. Иллюзия спокойствия ― если Иван посмотрит, а он всегда смотрит, то увидит лёгкое содрогание плеч. (Самоутешение. Не убирай руку от лица, не думай о том, что что-то скажут.) Сидит так близко к тому, кого желает, но никогда не позволяет себе это показать. Если всё так и дальше продолжится, то он, возможно, сломается. Возможно, это станет непреодолимой гранью. (Насколько сильно болит?) ― Твой ход, ― произносит Иван, когда взгляд Альфреда слишком долго задерживается на нём. Альфред хмурится и отворачивается ― рука отодвигается от лица. ― О чём-то задумался? ― весело спрашивает Иван. Альфред не отвечает, но тут же мрачнеет. ― Нет. ― Соображаешь? ― не отстаёт Иван. ― Да какое тебе дело? ― бормочет Альфред. ― Шахматы ― упрощённая война, ― отвечает невозмутимо Иван: его не беспокоят слова соперника ― он уже считает время, ждёт, когда всё закончится. ― Физическая. Альфред ворчит. Не соглашается, но и не оспаривает. Как правило, побеждает Иван. Альфред всегда злится из-за поражения, никогда не проигрывает с достоинством. Но сейчас почему-то сидит неподвижно. Иван принимает свои победы с такой же улыбкой, с какой принимает и поражения. Будто он уже давно знает исход партии. (Возможно, действительно знает.) Альфред вскрикивает, хотя и старается сдержать голос, кусает подушку в тот момент, когда изливается в руку. Он не осмеливается выдыхать ничьего имени, боясь услышать ответ… (…зная точно, что услышит.) Альфред выигрывает редко, но ему нравится это чувство превосходства над Иваном. Но соперник выглядит непобеждённым ― непроницаемая скала. За этой маской точно что-то скрыто, и Альфред видит ― видит, точно зная, когда надо смотреть. То, как мигают глаза Ивана. То, как смотрит на него, сжав перед собой руки. То, как улыбается, когда Альфред делает свой ход ― и как улыбка становится шире перед самой победой Америки. Соперник затаил дыхание. А Альфред пытается представить, как Иван покусывает его нижнюю губу… (И пошлая картинка вырисовывается в сознании прежде, чем получается её заблокировать.) ― Россия, ― произносит Альфред, и Иван поднимает на него глаза. Молчит, не знает, что сказать. Но тут слова сами вырываются: ― Просто дыши. Иван его слушается. Иван вдыхает и выдыхает. Инстинктивно. Иван чувствует себя полностью открытым. И самое ужасное то, что Альфред этого даже не замечает. Дышит. Возможно, если они посмотрят друг на друга, то все их секреты, шрамы и скелеты в шкафу сразу станут известны обоим. Или, возможно, Иван не настолько наивен (возможно, он просто хочет таким казаться). Возможно, в глубине души Альфред уже осознаёт все свои грязные фантазии: то, как выгибается в пояснице, дыша часто, зазывающе глядя на Ивана, который растягивает его и своими пальцами, и своим языком. Это благословение и проклятье, что Альфред настолько заглядывает вглубь, упуская остальные детали. Это благословение и проклятье, что он не видит сквозь Ивана в той степени, в какой Иван видит сквозь него. И есть несколько вещей, в которых Иван уверен: Яркость взгляда Альфреда в пылу битвы, во время триумфа, в попытке скрыть собственное напряжение, спрятанное внутри. Он уверен в удивительно сильном рукопожатии Альфреда. В запахе смерти. В том, как всё внутри него спуталось и стянулось. Он знает, что Альфреда не остановить. Знает, что разум Альфреда продолжает работать даже во сне. Что сердце его отчаянно зовёт. Он не отступает. Он продолжает двигаться. И из-за этого призраки прошлого его постоянно настигают, а он раз за разом отпихивает их вместо того, чтобы бороться с ними. Невинные мгновения превращаются в худшие кошмары. Складывание носков может напомнить об ужасах войны. Перемещение коня мимо пешки Ивана возвращает к моментам, когда они сражались плечом к плечу. Небо над головой заставляет задуматься о том, что он сделал с другими и что сделал с самим собой. Иван знает, что у Альфреда бывают вспышки ярости ― был свидетелем, сидел в первых рядах. Он знает, что Альфред жаждет власти, жаждет истребления слабости и уязвимости в других. И в этом отношении они не такие уж и разные, по мнению Ивана. ― Ты снова отвлёкся, ― произносит Иван, поднимая руку. Взгляд Альфреда на пальцах Ивана; лицо краснеет, и он отворачивается, переполненный омерзением, отвращением, стыдом. Стыдом… Он пытается отогнать образы, казалось, прилипшие к внутренней стороне век. Руки дёргаются в тот момент, когда он вспоминает, как сжимал пальцы вокруг своего члена. ― Не выдумывай, ― отвечает, снова себя сдерживая. Есть несколько вещей, которые Альфред знает наверняка. Прежде всего, уже давно его перестали волновать победы Ивана в шахматах. Он прячет ранимость, пинает её туда, где ей самое место. Он точно знает, как собственное тело будто током прошибает, когда Иван, переставляя фигуру, касается его пальцев ― одновременно и случайно, и предумышленно. Он осознает своё абсурдное желание прижаться к телу Ивана, коснуться его лица… (Эти мысли он тоже быстро запирает куда подальше ― они просто-напросто не нужны.) Он помнит, что надо дышать. Вдох. Выдох. Ненависть ― единственное, что он испытывает к Ивану. Только ненависть. Но ещё, глубоко внутри, он знает, что ненависть часто путают совсем с другим чувством. ― Я ненавижу тебя, ― говорит Альфред. ― Правда, было бы куда проще, если бы это действительно было так, ― отвечает Иван. Это даже не вопрос. Плечи Альфреда напрягаются, а Иван снова улыбается. Двигает свою ладью. ― Шах и мат, товарищ. ― Его голос почти нежен. Альфред прижимает ладонь к стене, выгибается, выкрикивая и тут же прикусывая губу. Почти на другом конце света Иван сидит, сцепив руки в замок, тяжело дышит, думая о конкретном человеке. (Шах.) По телефону голос Ивана звучит глухо. Хрипло и тихо. ― Ну, я подвинул его, ― говорит Альфред, уставившись на шахматную доску. Меж бровей появляется морщинка. Пока они играют по телефону, ему не нужно сдерживать эмоции. ― Твой ход, ― заявляет весело Иван. ― Да знаю я, заткнись! ― взрывается Альфред, отвечая грубее, чем хотелось бы. Сглатывает. ― Не важно, я всё равно знаю, каким будет твой следующий ход, ― звучит из трубки будто насмешка. Глаза Альфреда сужаются: ― И куда же? ― Ты всегда двигаешь свою пешку к моей. Значит, Е7 на Е5. Альфред хмурится и убирает руку с пешки, которой только что коснулся. ― Нет. Я двигаю пешку моей королевы на одну клетку. Так что вот. ― Хорошо, ― отвечает Иван. ― Перестань говорить так, будто всё знаешь обо мне! В этот раз ты проиграешь! ― Я иногда забываю, что знаю о тебе такие вещи, которых ты сам о себе не знаешь, ― снова обманчиво весело отвечает Иван. (О, эти вещи, о которых знает Иван. Тайное влечение. Желание. Потребности. Эмоции, которые легко можно прочитать на лице Альфреда, чувства, которые он с таким отчаяньем прячет в себе. Иван знает: всё это когда-нибудь изменится.) ― Какого хуя ты только что сказал, коммуняга?.. ― бормочет Альфред, чувствуя, как вспыхивают щёки. ― Ты ни хера обо мне не знаешь! ― Ты не ненавидишь меня. ― Катись ты! ― рычит Альфред. ― Ты ненавидишь свободу и капитализм. Ты просто геморрой для моего народа! Конечно, я тебя ненавижу! ― Я знаю, что это неправда. В ответе Альфред отчётливо слышит улыбку. Смех дрожащий, неубедительный. ― Ага, конечно… Альфред кладёт трубку, но Иван продолжает улыбаться в пустоту. Альфред ещё очень долго после телефонного звонка не может вспомнить, как дышать. Во время их следующей встречи Альфред не осмеливается оторвать взгляда от шахматной доски. (Уже очень скоро.) ― То, что ты испытываешь ко мне, ― говорит как-то раз Иван, ― это не ненависть. Альфред поднимает голову и хмурится: ― Что?.. ― То, что ты испытываешь ко мне, ― весело повторяет Иван, ― это не ненависть. ― Да иди… ― На самом деле, даже печально, ― обрывает Иван Альфреда и тянется к своему слону, ― что ты не понимаешь ― это взаимно. Вот. Наконец сказано. (Уже очень-очень скоро.) Молчание затягивается, и Альфред просто смотрит на Ивана, а тот смотрит в ответ. ― Эм, что? ― Смех нервный и дрожащий. Альфред слегка придвигается к Ивану, что, конечно, не остается незамеченным. Шахматная доска между ними ― она и мост, но она и стена. А потом без предупреждения он вытягивает руку и проводит костяшками пальцев по щеке Альфреда ― нежно. ― Ты… ― начинает он, но давится слюной и замолкает. Альфред отстраняется ― на самую малость. Но прежде, чем Иван убирает свою руку, хватает её и сжимает в своей: сильно, яростно. И не выпускает её. Взгляд жёсткий, бдительный. ― Что ты… ― Я устал ждать, ― говорит Иван, пожимая плечами. И тогда уже двигается Альфред. Поднимается и резко смахивает шахматную доску со стола. Некоторые фигуры просто откатываются в сторону, а часть со стуком падает на пол. Альфред перегибается через эту мнимую стену, которой когда-то был стол, и впивается в чужие губы. Горячо и порывисто. Они ударяются зубами, кусают друг друга. Пальцы Альфреда зарываются в волосы Ивана, крепко их сжимая. Настолько крепко, даже болезненно, вынуждая Ивана податься вперёд, но тот не двигается. Альфред пытается вести, кусает губы Ивана и язык, глубже вонзает свои зубы, сильнее стискивает пальцами волосы. Они задыхаются. Накал страстей возрастает по мере того, как Альфред толкает Ивана к стене. Из-за скопившегося напряжения бурные эмоции напоминают взрыв. И поскольку энергия высвободилась ― её уже не остановить. Руки Альфреда касаются тела Ивана и скользят вниз, стягивая шарф, расстёгивая пуговицы. Ногти впиваются в кожу. Недостаточно сильно, чтобы пустить кровь, но достаточно, чтобы оставить длинные розовые полосы. (Они просто добавятся к шрамам Ивана. И к шрамам Альфреда.) Но всё это не может длиться вечно. Что-то ломается. Может, из-за чужого запаха. Может, из-за того, как впиваются в спину пальцы Ивана. Глаза открываются шире. Острый, болезненный вдох. Всё меняется. Всё ломается. (Это было неизбежно.) Это словно удушье. ― Что ты со мной сделал? ― спрашивает громко Альфред, но всё ещё не кричит. Глаза широко открыты, испуганные ― как у дикого животного. ― Что ты имеешь в виду? ― спрашивает Иван спокойно. ― Что ты со мной сделал?! ― повторяет Альфред, глаза всё ещё неотрывно глядят на Ивана, руки дрожат. Расстояние между ними кажется огромным. Это не безопасно. Больше не безопасно. Альфред оглядывается. ― Как ты заставил меня это сделать? Манипулятор… Иван наклоняет голову вбок, вид совершенно невинный. Совсем не хватает воздуха. Адская боль. (Удушье. Агония. Альфред что-то кричит, но слова путаются.) Иван предугадывает удар за секунду. Ничего не делает, чтобы избежать с ним встречи. Кулак Альфреда врезается в скулу, задевает уголок губ. Голова дёргается в сторону и ударяется о стену. Иван чувствует, что по губам течёт кровь. И улыбается. ― Что ты со мной сделал?! ― рычит Альфред, повторяя от отчаянья один и тот же вопрос. ― Я ничего не делал, ― отвечает с улыбкой Иван. ― Это всё ты, Америка! Глаза Альфреда все ещё широко распахнуты, в них читается отчаянье. Наверное, плохая идея его провоцировать, но Иван не может себя перебороть. Совсем не хватает воздуха. Альфред уже действует на инстинктах, нанося очередной удар. Иван стирает кровь тыльной стороной ладони. Руки сильно дрожат, но Альфред замахивается, чтобы ударить снова. В ответ лишь ухмылка. Чужие руки скручивают его и прижимают к стенке. Вскрик, попытка вырваться. ― Я ничего с тобой не делал. Ты сам захотел этого. ― Сладкий шёпот на ухо. Альфред зажмурился, стискивая зубы. ― Нет!.. ― Да. ― Я бы ни за что… ― И всё-таки ты сделал это. ― Я… ― И как же я тебя тогда заставил? Как, Альфред? ― спрашивает тихо Иван, лаская ухо своим дыханием. (Совсем нечем дышать. Всё тело горит.) ― Я не… ― начинает Альфред, но Иван наклоняется вперед и касается губами его челюсти. Тот замирает, дыша часто, но вскоре успокаивается. Хватку не ослабляют, тело всё так же сильно вжимают в стену. Альфред коротко смотрит на соперника, а затем, снова закрывая глаза, шепчет в отчаянии: ― Иван… (Шах и мат.)