Кислород

Невообразимых размеров свод купола, за пределами которого неустанно беспрерывно льют кислотные дожди, устланного металлическими пластинами и изъеденного бороздками труб, будто тело артериями, привычно давил над головами людей, сновавших в поисках чего-то, известного только им. И у каждого это «что-то» было своё, настолько сокровенное, что большинство о нём даже не знало — просто металось в хаотичном порядке. К пологу поднимались эклоги* — огромные, плоские, металлические, хаотично разбросанные в воздухе, густо усыпанные шестигранниками домишек кольца, каждое из которых соединено с соседним бетонными лестницами с высокими поручнями-бортиками. Но между собой их давно уже называют более простым и понятным словом — уровни. Морино поднимается по ступенькам старой замусоренной лестницы на двести четырнадцатую эклогу — самые трущобы, район бедноты, низшего класса и военных с их семьями. Ибики ставит один из битком набитых бумажных пакетов на мощёное битой уличной плиткой крыльцо, подпирает сапогом — грузным, со сбитыми носками и полустёртой ребристой подошвой. Стучит сбитыми ещё в детстве костяшками пальцев по на удивление ещё не обветшавшей двери. Слышится шлёпание босых ног, и мужчина наклоняется и берёт в руку пакет. Раздаётся пара щелчков в замочной скважине и скрип рыжего металла петель, на пороге показывается среднего роста женщина с мокрой головой, кутающаяся в свалявшийся махровый халат. Ибики проходит в тесный заставленный всякими мелочами коридор, ставит пакеты на шаткую тумбочку и опускается на маленький, будто сплюснутый, табурет, развязывая шнуровку на военном сапоге. Женщина берёт один из кульков, намереваясь отнести на кухню, но застывает, бросая встревоженный взгляд на потрёпанный рюкзак, который мужчина только сейчас снял с плеча. Влага с волос маленькими бисеринками падает на линолеум, скатывается по шее, ныряя под ворот, и от наклона вниз — по припухлостям щёк и острым угловатым скулам. — Я уже оттуда, — хрипит Ибики и прокашливается. Куренай торопливо берёт пакет и идёт в направлении кухни, часто шлёпая босыми ногами. Мужчина делает глубокий вдох и закрывает на глаза — он вернулся под купол больше часа назад, но до сих пор не может полностью приспособиться к ИСО*: голова кружится, перед глазами пятна — жёлтые, чёрные и фиолетовые, маленькие и большие, но все как один — кривые, расползшиеся кляксы. Ибики делает очередной вдох. Искусственные молекулы заполняют полости лёгких, каждую альвеолу, просачиваются в кровь, соединяясь с гемоглобином — сейчас организм должен перестроиться на новый лад. С каждым разом это все сложнее, и Морино сей факт тревожит: однажды, вернувшись под железный свод, он просто задохнётся, как было с его напарником. Мужчина упёрся ладонями в колени и рывком встал — на мгновение зрение пропало вообще, а голова, казалось, взорвётся, но затем все вернулось в прежнее состояние. Рано или поздно это происходит со всеми военными — ломка. Военные, борясь со стихией, а точнее — со страхом перед ней, выезжают на специальных машинах, способных какое-то время выдерживать кислотный дождь, к пещерам, где добывают различные ископаемые, необходимые для создания синтетических волокон, из которых позже создают пищу, строят, а также выращивают ИСО и, впоследствии, молекулы воды. Но самое страшное — в этих пещерах есть кислород — настоящий, насыщенный, живительный. А здесь, под куполом, приходится дышать ИСО, ибо дожди вместе с кислотой приносят ещё и газ, вытесняющий оксиген, да и растений по разным причинам, увы, не осталось, поэтому и «форточку» открыть, чтобы запустить сюда живительный газ, нет смысла — людям пришлось выращивать свой. Но разве может человек уподобиться Богу? Вот и ИСО хоть и выполнял функцию поддержания жизнедеятельности, но всё равно не мог сравниться с настоящим кислородом. Военные были единственными, кто знал,что это такое — дышать настоящим воздухом. И это было их проклятием — под огромным надутым синтетическим газом сводом начиналась ломка. Шло привыкание, и с каждым новым возвращением становилось все сложнее дышать, ходить, слышать, видеть. Полчаса в пещере — и все проходило. Кто-то сходил с ума и по пути обратно под купол выпрыгивал из машины под кислотный ливень: просто становился под струи, воздевал руки к небу и запрокидывал назад голову. А дождь лился: точно перекись водорода на открытой ране — шипел и пузырился на лице, поднятых вверх руках, теле, разъедая одежду. Кто-то умирал в муках от самой ломки. Мужчина, неся оставшиеся пакеты, заходит в кухню и садится на холодный медный табурет. Перед глазами будто запотевшее стекло — не видно ничего, но он не подаёт виду — расстёгивает молнию на куртке до середины и просовывает руку в большой внутренний карман, выуживая оттуда скрученную в трубочку худенькую стопку бумаг. Юхи внимательно за ним следит и с ужасом понимает: все скоро закончится. Она уже похоронила мужа, умершего во время ломки у неё на руках. Человека, что должен был растить вместе с ней ребёнка, который сейчас спит в его комнате. Ибики был лучшим другом и коллегой Асумы, и после смерти товарища вот уже два года помогал его семье. Куренай страшно и обидно — сколько можно? Сколько ещё дорогих ей людей они заберут. Неужели так сложно разрешить им набирать баллончики кислородом и привозить под купол? Боятся, что и обычные люди начнут на это подсаживаться? Всегда можно найти решение — другое дело, что властям плевать. Куренай гложут эти мысли, свербят в носу нашатырным спиртом, отдают во рту сладковатым медным привкусом, подкатывают к горлу ершистым комом. Но женщина их не озвучит — все и так решено, так что не стоит сегодня поднимать шум — так только самой больнее. Морино всегда помогал и был рядом. Он никогда ничего не просил взамен. Ибики всегда молчал, а если и говорил, то всегда по-существу. Вот и сейчас он протягивает женщине документы и молчит. Куренай листает пластиковую бумагу: дарственная на дом в пользу Юхи Куренай, отказ от получения пая в пользу Юхи Куренай и так далее. — На всякий случай, — спокойно произносит мужчина, стараясь не смотреть на неё. Женщина натянуто улыбается, силясь не сорваться: не зарыдать в голос, не начать бить посуду, истерить осознания неизбежности и собственного бессилия. — Почему ты решил стать военным? — стараясь говорить тише, чтобы не выдать дрожь в голосе. — Ты помнишь старые фильмы? Раньше войны люди вели между собой. Были хорошие и плохие. Военные нашего времени ведут войну против злой природы. Наверное, как-то так мне думалось раньше, — мужчина машинально дотронулся до банданы и тут же отдёргивает пальцы, точно обжёгшись. — Но я изменил своё мнение на первой же поездке. Машина, на которой мы выехали, была неисправна. Она остановилась на середине пути. Крыша начала течь через двадцать минут. Помощь пришла двумя минутами позже. Все, кто был в машине бились в панике, когда с потолка кому-то на руку упала первая капля кислоты. Я сидел и смотрел, как они метались, кричали, толкали друг друга, а кто-то даже выбегал из машины, превращаясь в изъеденные обугленные головешки. В крыше надо мной проело небольшую дырочку — дождь начал капать сначала мне на каску, а потом я почувствовал невыносимое жжение на макушке, — он вновь слегка коснулся кончиками пальцев платка на голове. — Но я не мог пошевелиться. Я просто смотрел на этот хаос не в силах оторвать взгляд. Зрелище было одновременно гадким и завораживающим, будто кто-то вывалил передо мной ведро дождевых червей — скользких, мерзко шевелящихся, в комьях грязи, но отчего-то приковывающих взгляд, будто гипнотизируя, въедаясь в мозг. Это длилось всего две минуты. Мне разъело кожу на голове — до сих пор ужасные уродливые шрамы остались. Выжило три человека из нашего наряда. Тогда я понял, что мы не можем воевать — неспособны, слишком слабы и уязвимы. Это не война. А это, — Морино указал на два бороздящих его лицо огромных шрама, — я получил во время землетрясения, когда работал в одной из пещер. Ибики замолчал, а Куренай сидела тихо и смотрела в одну точку. Где-то с час они так и сидели, а затем Морино стал собираться домой. Он никогда не любил эту женщину, но очень сильно к ней привязался. И эта привязанность была, пожалуй, чем-то большим, чем просто любовь — чем-то тёплым, крепким, служащим опорой во всём, что бы он ни делал. Уже обувшись и накинув на плечи рюкзак, мужчина неожиданно даже для самого себя обхватил это родное лицо большими, тёплыми, шершавыми ладонями и притянул к себе, прильнув к мягким влажным податливым губам, даже не углубляя поцелуй. А затем он просто развернулся и вышел, аккуратно прикрывая за собою дверь. Куренай упёрлась спиной в стену, медленно сползая на пол. Она знает: он не вернётся. К горлу подступают рыдания, и женщина не выдерживает: выпускает наружу саднящие спазмами горло слёзы, крепко зажимая двумя руками рот, чтобы не зарыдать в голос и не разбудить ребёнка, мирно сопящего в соседней комнате. Морино Ибики не придёт. Всю ночь мужчина бился в агонии и выворачивался в конвульсиях. В голове было одно: выжить и дотянуться до ящичка в столе. Только к рассвету тот был открыт, и Ибики дрожащими онемевшими руками поднёс нелегально принесённый с собой баллончик с кислородом к посиневшим губам. Тело расслабилось. И Морино вновь пошёл на работу. Этим вечером — седьмого февраля две тысячи тридцать шестого года п. я. в. - по пути обратно под купол Морино Ибики сошёл с ума во время ломки. Он выпрыгнул из машины, воздел руки к небу и запрокинул назад голову. Машина не остановилась. Капитан спокойно встал с сидушки, проходя мимо потупившего взгляд наряда, взял красный маркер и вычеркнул одно имя из наклеенного выцветшего списка на металлической стенке, поставив рядом дату. п. я. в. — после ядерной войны Прямое значение слова «эклога»(греч. ἐκλογή — отбор) — жанр античной буколической поэзии, диалог между персонажами — пастухами, пастушками и селянами, в форме которого автор излагал свои мысли, настроения, чувствования (например, эклоги Вергилия) ИСО — искусственно созданный оксиген (кислород)