Урод

— Зададим жару! — повторял Жиртрест. – Да, зададим жару! Он повторял это изо дня в день — каждую минуту, каждую секунду. Наверное, думал, что вдохновляет нас. Но для вдохновения нам хватало юношеских амбиций и детского максимализма, который ещё не уничтожила суровая реальность. — Зададим жару! — повторяли мы. – Да, зададим жару! У нас чесались кулаки, мы жаждали настоящей мужской драки — о каких рассказывал Жиртрест каждый вечер в кабаке за кружкой пива. Он с подробностями описывал, кому и как размозжил череп или сломал нос, — откровенно хвастался, но мы, детвора, велись на его россказни. Нам тоже не терпелось кому-нибудь хорошенько врезать. Нас было много, и количество казалось нам показателем качества. Супергерои? Тьфу на них. Пустые спецэффекты и красивые позы. Жиртрест побывал в Нью-Йорке и, по его словам, навидался всякого дерьма; так вот, говорил он, всё это тупое пафосное геройство — тупые пафосные спецэффекты прямиком из Голливуда, и, если бы Железный человек удумал поднять на него, Жиртреста, голос, он, Жиртрест, его бы без особых стараний прихлопнул. С Капитаном Америка, может, и пришлось бы повозиться, но его ведь уже грохнули. Мне нравился Капитан: сила, мощь, честь, воплощённые в одном человеке. Если бы я не вступил в банду Жиртреста, Капитан Америка был бы моим кумиром, а так — пришлось выкинуть все комиксы с ним, потому что первое правило нашей банды гласило: мы — отдельно, мир — отдельно. Первое правило и единственное. Сейчас я понимаю, что у Жиртреста просто не достало ума, сочинить ещё парочку. Романтика беспредела затягивала. То невероятное чувство, когда создаёшь закон, когда ты — это закон… Непередаваемо. Никто не мог нам помешать. В деревеньке не было полицейского участка, шериф же давным-давно одряхлел, а на его место забыли назначить нового. Может статься, и не забыли, просто никто не захотел ехать в такое захолустье. А нам-то и радость. Кто из жителей мог дать отпор? Никто. Половина деревни — женщины, а половина — старики, да плюс приблуда-калека. Уж и не вспомню, когда он появился. Никто не вспомнит. Лишь бабка-знахарка (с медициной у нас, в общем-то, тоже было не очень) любила, выпив настойку на полынье, болтать, что, мол, калека наш — оборотень. Большой и страшный серый волк. Какой из него волк? Не смешите меня. Так я ей прямо и заявил. Наш калека не отличался ростом, был щуплым и постоянно задыхался; в зимнюю пору он всегда лежал с температурой, а в летнюю — падал в обмороки от солнечных ударов. Ни дать ни взять — девица голубых кровей. И с рожей его что-то непонятное сотворили — шрамы на пол-лица да ожог от подбородка до левого уха. Кошмарная рожа. Жиртрест его ненавидел, а над тем, кого ненавидел Жиртрест, вволю издевалась банда — чего только мы ни вытворяли: дразнили, кидали камнями, толкали в грязь, бросали в кучу с навозом, жестоко избивали. Фантазия наша была богатой. Калека терпел молча, не сопротивлялся, и ни разу на его лице я не увидел эмоций — равнодушный, безразличный взгляд пробирал до костей. Деревенские наблюдали за издевательствами над калекой, но не вмешивались. Сперва они определённо его жалели, но вскоре жалость сменилась презрением. Как-то я подслушал разговор священника и моей матери; они говорили, что омерзительнее людей не встречали — безропотная и трусливая тварь не заслуживает жизни и позорит род человеческий. — Зададим жару! — проорал Жиртрест, и это было последней главой в истории нашей банды. Сначала ему льстила власть, потом — приелась, её оказалось недостаточно. Он хотел больше и больше, как любой жадина и обжора. Он не мог насытиться. И мы отправились завоёвывать новые земли для своего короля. Хотя какой с Жиртреста король — надутая жаба, квакающая, что ей мало мух, слишком мало, что нужно больше, больше мух, что брюхо пустеет, мухи перевариваются, а свежей добычи нет как нет. Наше самоуправство заметили. Мы были жестокими, не заметали следы и вели себя, словно хозяева жизни. Мы не боялись Мстителей. Мы верили Жиртресту. Мы были идиотами. Жиртрест, видимо, считал, что на фоне атак суперзлодеев Мстители не обратят на нас внимание. Он ошибался. Они ожесточились, — очень сильно ожесточились после смерти Капитана Америка, словно он был их душой и сердцем, их человечностью, и поэтому они явились в нашу деревню с явным намерением убивать. Око за око, зуб за зуб — мы тоже убивали; лично я убил троих: двух взрослых и одного ребёнка. Жиртрест выбрал для меня такое посвящение. Выбрал он, но вот убивал-то я. Взрывы, крики, вой. Железный человек метался по небу, словно сумасшедший, чувак с железной рукой размахивал щитом Капитана, и все его удары попадали в цель — смертельные удары, а божок с молотом стрелялся молниями. Разверзся ад. Фиолетовая фея с трёхдневной щетиной стреляла взрывающимися стрелами, рыжая девица размахивала ногами (и это было что-то!), зелёный монстр разносил дома — я не успевал следить за всеми и отсчитывал последние секунды своей жизни. Он появился из ниоткуда — точно так же, как появился в нашей деревне. Только что его не было, и тут бац! — пожалуйста, стоит у всех на виду, наклонил укоризненно голову, нахмурил брови. Мать моя закричала на него: голосит, руками машет, чего на пути стоишь, урод, сам не спасаешься, так другим не мешай! Урод улыбнулся ей, и то была кошмарная улыбка, меня всего передёрнуло. В той улыбке сосредоточилась вся боль, которую он пережил, все страдания и мучения, всё одиночество. Если бы бездна могла улыбаться… Да, не хотелось бы мне увидеть такую улыбку ещё раз. Он не вопил, не пытался перекричать всех: развернулся и поковылял к человеку с механической рукой. Тот его чуть не пришиб — отшвырнул, сплюнул и опять бросился в драку. Калека с трудом поднялся; улыбка не покинула его губ, когда он заговорил. Я впервые услышал его голос, и это был звучный приятный голос, в котором иногда проскальзывали хрипы и который разлетался над полем боя, в каждый его уголок. — Во что вы превратились, — сказал он, — неужели я слишком сильно в вас верил? Все Мстители, кроме Халка, замерли. Железный человек спустился на землю и снял шлем. Я видел его глаза, в которых светилась дикая ненормальная надежда. Глаза сумасшедшего. Он неловко пригладил топорщащиеся волосы и замер, всматриваясь в калеку. Человек с механической рукой выронил щит. Оставшиеся в живых жители деревни с нескрываемым удивлением пялились на Мстителей, обступивших урода. — Красавец? — с самоуничижительным сарказмом спросил он. — Герой? — Стивен, — ответил ему Железный человек. — Стивен, — эхом повторил чувак с искусственной рукой. — Стивен, — повторила рыжая девчонка. — Стивен, брат по оружию, — поклонился божок. — Стивен, — взревел подошедший Халк. Капитан Америка стоял, спрятав лицо в ладонях, словно у него не было сил смотреть на нашу глупость, и, несмотря на сутулые плечи и неказистую фигуру, среди нас он выглядел самым сильным, недосягаемым и монументальным. Его шатало. Когда он оторвал руки от лица, на его щеках блестели слёзы. В тот момент у меня возникло отчётливое ощущение, что случилась огромная ошибка, словно мы перешли точку невозврата и уже ничего нельзя исправить. — Он должен был жить в ваших сердцах, — вздохнул урод. — Но кажется, умер. И вся эта композиция: разрушенная деревня, мёртвые тела, плачущие женщины и поникшие супергерои, - отдавала необратимостью. В какой-то момент мне подумалось: когда с экранов телевизоров постоянно говорили о смерти Капитана Америка, у меня никогда не возникало и мысли, что он действительно умер. Напротив, для меня он был жив, и эту непоколебимую уверенность не мог разрушить ни один репортаж с места событий. Но сейчас, на моих глазах, Капитан Америка умирал; я видел это в ломаных мученических жестах урода, в том, как он смотрел на своих бывших друзей и соратников. Заходящее солнце превратило улетающего Железного человека в золотую искру, а самолёт Мстителей выглядел на фоне темнеющего неба неаккуратной кляксой. Они улетели. Мы победили. Жиртрест остался в живых и подсчитывал нанесённый урон его войску - двадцать три погибло, девятнадцать ранено, трое отделались лёгким испугом. Женщины, причитая, возились у разрушенных домов. Никто не смотрел на калеку, все старательно отводили глаза; он сидел поодаль и бросал камешки в неглубокий котлован, появившийся стараниями Халка. Некоторое время я следил, как падают камни на дно ямы, но потом не выдержал и подошёл. - Спасибо, - поблагодарил я. - Спасибо тебе от всей нашей деревни. Если бы не ты, здесь уже была бы выжженная пустошь. Он дал мне камушек. Я долго не мог понять, зачем калека его протягивает, но в конце концов, взял и - ушёл. Из деревни, из штата, из страны. Тот камушек я храню до сих пор, как напоминание о том, что даже у несгибаемого человека заканчиваются силы. И может быть потому, что Капитан Америка - мой кумир. Когда я перекатываю камешек пальцами, в мыслях всегда всплывает его лицо: бледная кожа, светлые брови и ярко-голубые глаза, в которых нет ни проблеска сознания, - абсолютно пустые и мёртвые глаза свихнувшегося.