Неловкая ситуация

Ничто не предвещало пощечины. Киллиан "Крюк" Джонс просто варил утренний кофе и отвернулся от плиты, чтобы взять со стола сахарницу. Свон любит две ложки терпкого тростникового сахара, оттенком напоминающего ром. - Ненавижу! - ладонь впечаталась ему в лицо. Киллиан охнул от неожиданности, схватился за щеку, и сахарница грохнула об пол. - Это ты виноват! - Нет, Свон, это, - он указал на рассыпанные по всей кухне коричневые сахарные крошки, - совершенно точно твоя работа! От новой пощечины ему удалось уклониться, и тогда Эмма набросилась с кулаками, беспорядочно попадая в шею, в грудь, в плечо, по ребрам. Крюк закрывался сперва шутливо, потом всерьез, потом здоровой рукой перехватил Эмму за запястье, а она все пыталась ударить, пока не обессилела. Кофе вскипел и хлынул через край джезвы, в кухне завоняло паленым. Убедившись, что Эмма угомонилась, Киллиан выключил плиту, снял злополучную джезву с конфорки, поставил отмокать в раковину, открыл окно, чтобы выветрился жженый запах. - Свон? - он обернулся и скрестил руки на груди. - Ты чего? Она опустилась было на плетеный табурет, повела носом, скривилась - а через мгновение, зажав рот ладонью, метнулась в ванную, откуда вышла три минуты назад, чтобы обрушиться на него, как Брунгильда на Гунтера. - Свон?! Тут уж он испугался. Не так много вещей могло напугать капитана Крюка, но судя по звукам, Эмму жестоко рвало, и ему полезли в голову мысли про яд, чуму и оспу. Кто где вырос! Чтоб еще хоть раз они поужинали в той забегаловке, да он душу из тамошнего поваришки вытрясет... Зажурчал душ. - Свон? - Киллиан постучал, повернул ручку. Дверь не была заперта. - Господи, Свон, ты больна? - Не трогай меня, - мрачно произнесла она, споласкивая бортики и дно ванны. - Я тебя и не трогаю, - игнорируя кисловатый запах желчи, растерянно произнес Крюк. - Может, врача вызвать? - Заткнись, - отрубила госпожа Спасительница и принялась чистить зубы. Киллиан примирительно поднял руки, сдаваясь, и огляделся в надежде найти хоть какую-нибудь подсказку. Подсказка валялась в раковине и являлась какой-то узенькой пластиковой коробочкой, в окошке на одном из концов которой синел отчетливый, жирный такой плюс. Капитан Крюк почувствовал, что краснеет. - Свон? - наконец, решился спросить он. - Эмма? Ты.. это... ну, это то, что я думаю? Она прополоскала рот, сплюнула, выключила воду. - Это ты виноват, - процедила мрачно. - Я? Они отмечали его возвращение из кругосветки и экзамены Генри - блистательные, несколько раз повторила за преподавателем Регина, наведавшаяся по такому случаю в гости (и за косметикой заодно), блистательные вступительные экзамены в Гарвард, - немного выпили - по полбокала шампанского, ровно чтобы окрылило, - и Эмма пыталась упираться в номере - "Кил-ли-ан, у меня же сейчас перерыв, давай не будем рисковать, давай не... ммм, сделай так еще..." И он сделал, как она просила. Но это же был один раз!.. Или три. Три точно. - Ну да, - в поисках примирения согласился капитан Крюк. - Это я виноват. У Эммы задрожали губы. - Я хочу к маме! - по-детски зарыдала она, уселась на край ванны и спрятала лицо в ладонях. Слез оказалось столько, что через несколько тяжелых всхлипов они закапали сквозь пальцы на ее голые трясущиеся колени. - Я хочу к маме... И отмахнулась от попытки приласкать ее. Предпочитала сидеть с мокрыми волосами в длинной футболке на голое тело, поджимая зябнущие пальцы на ногах, и плакать в одиночестве. - Пойду уберусь на кухне, - вздохнул капитан Крюк. - В холодильнике вроде молоко было... ну, на тот случай, если тебе захочется поесть... Взгляд Спасительницы, казалось, прожег дыру между его лопатками. Боже, благослови Регину с ее идеей про ходы между мирами через зеркала! Боже, спаси челюсть Киллиана Джонса от кулака Прекрасного Принца... *** Мама снова была беременна. Эмме, конечно, родители сообщили одной из первых - ужасно гордые и столь же ужасно смущенные, - но она не держала это в голове постоянно и не запомнила, когда должен появиться на свет новый ребенок. На этот раз она не ревновала, как когда ожидалось рождение Джеймса; во всяком случае, обошлось без удушливых приступов смеси страха и негодования, сменявшихся еще более тяжелыми приступами стыда и раскаяния, после которых тянуло подластиться к родителям и сделать для них что-нибудь по-настоящему хорошее. Будь Эмма лет на двадцать моложе, ей полагался бы леденец за безупречное поведение примерной дочери. Наверное, если бы она рассказала хотя бы отцу, что по ночам мучается кошмарами, в которых все внимание Белоснежки и Прекрасного Принца сосредоточено на новом младенце, тот бы посмеялся и развеял ее дурные опасения, умом это осознавалось ясно, но Эмме как рот на замок закрыли. Родители имели полное право вырастить ребенка по-настоящему, но - черт, черт! - как же она ревновала, и стыдилась, и сердилась на себя, и каялась, и ревновала снова. Когда Джеймс Артур Венделл, наконец, появился на свет, Эмма поняла, что ее каменно тяжелые сомнения были напрасны. От этого она готова была провалиться сквозь землю еще несколько дней, а потом совесть успокоилась; казалось, с рождением мальчика любовь родителей к старшей дочери обрела второе дыхание, а через какое-то время Эмма уловила разницу отношения. Нет, ее не любили больше, но ее любили по-другому. С маленьким Джеймсом, как только тот вышел из младенческого возраста, отец бывал строг и порой даже суров, а Эмме достаточно было улыбнуться, чтобы смягчить его в одно мгновение. Видимо, это и означает быть первенцем. В ожидании нового ребенка Белоснежка округлилась и располнела, но ее это очень красило. Эмма не пыталась представлять себя такой же, потому что в ней все ощетинивалось при одной мысли... при одной мысли... Теперь, когда тот, кто пихался у матери в животе, подспудно не воспринимался, как враг, который неизбежно обкрадет взрослую сестру родительским вниманием и заботой, Эмма с нежностью отметила, что Белоснежка по-настоящему красива именно сейчас. И отец, о, отец совершенно точно считал так же. Они любили, когда дочь навещала их в Зачарованном лесу, и скучали, когда не виделись подолгу. Обычно Эмма гостила в каникулы Генри или на праздники и за несколько прошедших лет привыкла, что вечером родители зайдут поцеловать ее перед сном - вместе или по очереди, но непременно. Сегодня первой была мама. Отец, пояснила она, обсуждает с Киллианом какие-то тонкости корабельного дела, так что у девочек есть время посплетничать. Под теплым халатом поверх ночной сорочки беременность Белоснежки была еще более заметной, и Эмма даже покраснела. - О, мам, - покаянно выдохнула она, - я не знала, что тебе так скоро рожать. - Вовсе нет, - Снежка, придерживаясь рукой за поясницу, уселась рядом с дочерью. - Еще добрых четыре месяца. - Четыре? - Эмма с сомнением оглядела ее. - Ну да. Просто... похоже, на этот раз их двое. - Мама! - Да, это... немного неожиданно, - рассмеялась Белоснежка. - А папа что? - О, он счастлив и взволнован, - Белоснежка невозмутимо подсунула подушку под поясницу и с явным блаженством откинулась на спинку дивана. - И совершенно очаровательно надоедает мне своим вниманием... - Мама! Белоснежка снова рассмеялась и потрепала ее по руке. - Шшш, детка, прибереги свое возмущение. Эмма состроила гримасу неясного значения и промолчала. - У вас с Киллианом что-то случилось? - осторожно спросила мать. - Вы так неожиданно решили приехать... И мне показалось, вы держитесь отчужденно? Вот оно. Вот оно, тоскливо подумала Эмма и принялась отчаянно обкусывать кожицу с внутренней стороны губ. Знают-то они ее, как облупленную. - Мам, - жалобно проскулила она, тщетно пытаясь побороть слезы, которые в последнее время лились по поводу и без повода, - я, кажется, тоже... в смысле, не кажется... я тоже беременна. И заплакала. Ее обняли, над ней заахали, ее принялись целовать и прижимать к себе, ее гладили по волосам, как маленькую, ей частили что-то очень ласковое на ушко, и Эмма сладко-сладко всхлипывала в мягкое душистое материнское плечо, не особенно вслушиваясь. Она набрала было воздуха, намереваясь ответить, но сказать получилось только "маааааам", и слезы полились с новой силой. - Я подумала что-то такое, когда тебе стало плохо после портала, - задумчиво произнесла Белоснежка, когда Эмма немного успокоилась, не переставая обнимать ее и поглаживать по волосам и спине. - Это же так чудесно, детка. - Это не чудесно, - с дрожью отозвалась Эмма, не поднимая головы. - Это катастрофа, ма, это... конец света. - Почему? - Белоснежка отстранила ее, заглянула в лицо, и Эмма поторопилась отвести взгляд. - Ты разве не хочешь малыша? Ты... неужели ты хочешь... п-прервать... О, мам. - Я не знаю, - беспомощно ответила Эмма. - Я просто в ужасе. Я парализована и уничтожена, я... Как можно сказать, хочешь ты чего-то или нет, если ты в ужасе? Ее мать выглядела расстроенной и печальной, и Эмма обругала себя. - О, - наконец, произнесла Белоснежка. - Киллиан не хочет малыша? - Киллиан... мы это не обсуждали. Мы не разговариваем. Она поняла, насколько это глупо, только когда произнесла вслух, и истерически засмеялась. Разумеется, они не обсуждали. Они же ничего такого не планировали. И не собирались планировать. Они никогда не обсуждали совместных детей, ведь с самого начала было очевидно, что никаких совместных детей быть не может. Хотя бы потому что и Спасительница, и капитан Крюк в роли родителей пускающего слюни младенца выглядели бы коровами на льду. Это вам не Прекрасный Принц, который, как метко заметил Киллиан, в роли отца был удавиться до чего хорош. - Почему? - удивилась Белоснежка и, не дожидаясь ответа, обняла дочь. - Это же так чудесно, когда рождаются дети. А вдруг у тебя тоже двойня, ты только представь! - Мама, - умоляюще простонала Эмма. - Прости, прости. Все равно это замечательно. У нас будет еще внук или внучка... - Господи, - снова застонала Эмма и высвободилась из материнских рук, - я не представляю, как сказать об этом отцу. - А что не так с твоим отцом? - недоуменно поинтересовалась Белоснежка. - Да он с ума сойдет от радости. Эмма нервно всхохотнула и вдруг поняла, что наревелась до икоты. Взяла со столика в изголовье графин с водой, налила полный стакан и выпила залпом. - Или разорвет Крюка на части. - Ты переоцениваешь недоверие твоего отца к Киллиану, - мягко заметила ее мать, - и недооцениваешь его любовь к детям. Уверяю, он будет в восторге. Хочешь, я ему скажу? - Хочу, - с малодушной готовностью согласилась Эмма и тут же устыдилась наплыва облегчения. - А вдруг он станет ругаться? Ее мать пренебрежительно фыркнула. - Твой отец? На меня? Да еще и с таким животом? Эмма выдавила смешок. Ее начало потряхивать от перенапряжения, и, заметив это, Белоснежка поднялась, помогла дочери улечься и укрыла ее пушистым толстым пледом. - Вот так, - подоткнув края, заключила она. - Я скажу, чтобы тебе нагрели камни в ноги перед сном. - А Генри? - жалобно спросила Эмма, думая о своем. - Мама, я не представляю, что он скажет. Он так вдохновлен предстоящей учебой. Вдруг это все испортит... - Ну, он же как-то смирился с тем, что Регина завела себе аж двоих детей, пусть один и приемный. У моего внука здравого смысла хватит на целое королевство, детка, - мать поцеловала ее в лоб. - Не надо в нем сомневаться. Эмма покивала. Потом выпростала из-под пледа руку, чтобы поймать Белоснежку за край халата. - Когда вы собрались рожать Джима, - скороговоркой произнесла она, - я ужасно ревновала. Это было гадко, но я ничего не могла с собой поделать. Я не хочу, чтобы Генри чувствовал то же самое. Мать присела на диван рядом с ней. - Жаль, что ты не сказала об этом раньше, - помолчав, произнесла она. - Джим очень важен для нас, и новый ребенок - или новые дети, если я не ошибаюсь, - тоже, но это не имеет отношения к тому, как мы любим тебя, детка. У каждого из вас свое место и ни один не может заменить другого. Тем более тебя, ты ведь наш первенец. Наши самые большие надежды и наша самая страшная утрата связаны с тобой. Этого нельзя изменить, нельзя стереть, нельзя задвинуть в дальний угол, нельзя притвориться, что Джим - это ты... Ты все еще ревнуешь? - Нет, - Эмма потерлась щекой о материнское колено. - Это прошло само собой. Прости, мам. Не плачь, пожалуйста. - О! Это пустяки, - Белоснежка смахнула слезинки. - Сейчас важнее, что чувствуешь ты. Эмма потянулась под пледом, согретая и разморенная его теплом. Теперь ее потянуло в сон. - Пока я тут, с тобой, это уже не кажется стихийным бедствием, - призналась она и зевнула. - В этом даже появляется что-то... приятное. Но я не уверена, что так будет завтра утром. Я только надеюсь, что это не девочка. Не хочу девочку. - Ты вся в отца. В устах матери это было комплиментом, и Эмма улыбнулась. - Если это мальчик, - сонно добавила она, - можно назвать его Лиам Дэвид. - Это чудесное имя, солнышко, - Белоснежка наклонилась поцеловать ее. - А теперь засыпай. И поговори уже с Киллианом, ради всего святого. Он как в воду опущенный. - Угу... *** Челюсть Киллиана Джонса не пострадала. И даже почти не пострадала гордость. Хотя пересказывать детали разговора с дорогим другом Дэвидом капитан Крюк не решился бы не единой душе. Ну если только в форме "Прекрасный Принц очень любит свою старшую дочь". Белоснежка, смешно переваливаясь с боку на бок, заглянула было переговорить с мужем по важному делу, но передумала, взглядом оценив серьезность присходящего, забрала свой вечерний поцелуй и направилась спать. Киллиан "Крюк" Джонс подозревал, что важное дело у них было, по меньше мере, схожим. Он добрался до отведенных им с Эммой покоев заполночь. Свон спала, подсунув ладонь под щеку, плед наполовину сполз на пол; она проснулась, пока Киллиан укрывал ее и подтыкал плед получше. - Привет, - сказала напряженно. - Привет, - повторил за ней Крюк. - Как ты себя чувствуешь? - Сонно, - она прочистила горло и села, подтянув колени к груди. - Я тут поговорил с твоим отцом, Свон, - без предисловий прозвучало в ответ. - Много выслушал, повторять не стану, но он согласен. При условии, что ты согласна тоже. - На что? - подозрительно поинтересовалась Эмма. Капитан Крюк откашлялся. - Я не силен в красивых жестах, Свон, так что красиво у меня не получится, - он пожал плечами, сел на корточки перед ней и погладил здоровой рукой ее щиколотку. - Мне следовало спросить уже давно. Эмма Свон. Ты выйдешь за меня? Он застал ее врасплох. Настолько, что она замерла с приоткрытым ртом и рассматривала его, не мигая, добрых две или даже три минуты. Крюк даже успел подумать, не обратил ли он ненароком своим вопросом госпожу Спасительницу в соляной столп. - О, - выдавила она наконец. - Ну, я... А как ты думаешь?