На ломких страницах

На уголке заляпанного атласа появляются рисунки. В аудитории все душнее и душнее; населенные пункты, мегаполисы, дороги, реки плывут перед туманным взглядом и, двоясь, сонно подмигивают уставшему ученику. Нотингем-Нотингем. Клифтон-Клифтон. Торнивуд-Торнивуд. Огромная значимость родной страны и этих названий уменьшается, увязает в дебрях его запутанных мыслей: кому нужны эти плохо пропечатанные буквы? Уж точно не остальным слушателям, что смотрят на лектора пустыми глазами и, скорее всего, думают совсем не о Нотингеме, да и, наверное, самому лектору с заляпанными стеклами очков эти буквы точно так же не сдались — в этот изнурительный сухой день под словами не лежит никакой другой сути, кроме приятного или неприятного сочетания звуков. Но-тин-гем. Луи высовывает край языка, тщательно прорисовывая лицо пока неизвестной фигуре: та бессовестно расположилась на легенде карты, перекрывая собой все числа. Числа, числа, числа. Все больше увлекаемый этим процессом, он делает плечевой пояс чуть шире, шею — чуть массивнее, прорисовывает скулы, и вот перед его низким затуманенным взглядом предстает уже не хрупкая девушка, а какой-то парень без лица и большей части тела. На секунду Луи замирает, приподнимается, вспоминая давно увиденный где-то образ, возможно, выхваченный памятью из черно-белого фильма тридцатых годов — тех, в которых еще не было звука — и вновь опускается, уже не видя атласа у себя под носом. Четкий, видимый силуэт стоит перед остекленевшей голубизной глаз; четкий, видимый силуэт перекочевывает на ломкую, кое-где порванную бумагу в виде черных неаккуратных линий. Луи торопится, боясь забыть, потерять, выпустить эту огромную мелочь из ладони; его черная шариковая ручка становится красивой железной кистью с натуральной шерстью, он — Создателем. Через минуту на легенде атласа, поджав под себя левую ногу и свободно закинув руку на правое колено, слегка прищуриваясь, чтобы всмотреться в лицо перед собой, сидит его фигура. Черная футболка, укороченные джинсы, какая-то мазня на ключице (у Луи тогда потекла ручка; но пусть это будет татуировка), красивый рот, шляпа и кудри. Почти то же, что рисовало воображение. Луи улыбается, удовлетворенно откидываясь и приподнимая атлас, чтобы еще раз полюбоваться работой. Кажется, что нарисованный парень смотрит на него — своего Создателя — со всех сторон, куда его не поверни, будто Мона Лиза. Где же он видел этот образ? Поколебавшись и пожевав губу, Луи наклоняется и добавляет завершающий штрих: «Гарри». Пусть его зовут так. В улыбке рисунка, обращенной на Создателя, есть что-то нежное и требовательное, какая-то мольба или просьба, которую Луи не может ни прочитать, ни почувствовать: он думает лишь о том, что наконец-то научился рисовать губы. Гром захлопывающихся книг и поднимающихся разговоров означает свободу. Луи еще раз улыбается, закрывая атлас и не взглянув в последний раз на свой великолепный немой рисунок. Преодолев порог зала и попрощавшись на месяц с лектором, он медленно направляется в библиотеку — сдать книги. Очередь небольшая; эти две минуты он будет заполнять радостными мыслями о том, что научился реалистично показывать рот. Обрекая свое Творение на пыльную, темную и долгую жизнь внутри атласа на одной из полок, Луи сдает его со спокойной душой — улыбающегося паренька в шляпе больше нет, он мертв. Выходит на крыльцо и растворяется в зное дня.