Их вечера

Это было странным существованием. Не жизнью, не чередой событий, связанных крайне непрочно, не чьей-то историей, не бредом, а именно существованием двух людей в настоящем мире, дышавшем сыростью, дарующем ветер. Это скорее напоминало симбиоз, нежели нормальную жизнь. Симбиоз двух еще юных, но уже продрогших и пропитанных сыростью мира созданий. Тех самых несчастных детей, познавших насилие от взрослых, тех, о которых, смакуя тяжелые слава, пишут репортеры, описывая жестокость. Публика жаждет эмоций и, избалованная, не способная заполучить их в себе и близких, сыплет жалостными словечками в адрес двух юных девочек, жертв насилия родителей, героинь сегодняшней газеты. ... Вереница за вереницей прописывает слова тонкая рука, то и дело скребя иссякшей ручкой на полях тетради. Приглушенный свет падает на нервные движения кисти. Скудного света недостаточно, девушка пишет почти наугад, ряд слов никак не выходит ровным. В помещении очень тихо. Тихо и темно. Девушке нравится это. Не успокаивает, но дает ощущение некой отрешенности от всего прочего, ощущение обволакивающей, но не поглощающей пустоты, пустоты, что способна даже заполнить. Ей это действительно нравится. Она равнодушна к раздавшимся шагам, пусть и заслышала их сразу. Безучастна к скрипу двери. К склонившемуся телу рядом. То, к чему привык, умеешь не замечать, несмотря на близость. Слишком часто этот человек открывал ее дверь, нарушал абсолютную тишину шагами и так же склонялся над нею. Это не то, что заслуживает внимания. Не то, что отвлечет от мерного, едва различимого скрипа ручки. Так протекают их вечера тогда, когда Элеоноре становится слишком наплевать на оскорбления, когда она устает огрызаться и истерить, когда она жаждет окунуться в вакуум, оказаться внутри самой тишины. В такие вечера она абсолютно не замечает свою... Подругу?.. Нет, они не друзья. Не родственники. Они не живут вместе и не общались в детском саду. Было другое, то, что смогло свести их, то, что позволило им существовать в одном их мирке, наполненном пустотой. Ею наполнено многое в их жизни, пустота велика и может проникнуть куда угодно, стать чей угодно колыбелью. ... Так протекают их вечера, редкие и спокойные. Только по вечерам они могут насладиться покоем, это необходимость, ставшая традицией. Остальное же их время наполнено воплями и смехом, отвратительным, мерзким, скрипучим смехом Элеоноры. Инга ненавидит ее смех. Ненавидела всегда. С тех самых пор, когда познакомилась с тощей длинноволосой девчонкой, попросившей ее прикурить, хихикая. Еще тогда Инга сочла эти звуки неприятными, а Элеонору, как минимум, наркоманкой, сообщила, что не курит и отвернулась. А девчонка продолжала смеяться, раздражая ее, Ингу, не понимающую причину ее смеха и совершенно сбитую с толку. События быстры, время столь же быстротечно. Инга и Элеонора вместе уже давно. Инга теперь курит. Она спит, слушает музыку и делает уроки всегда в компании странной девчонки. Дорогу к ее дому она помнит куда лучше, чем путь домой. Вернее, в то, что должно быть ее домом. Время, проведенное в маленькой квартирке, наполненной затхлым запахом и всегда неярким приглушенным светом дарует ей больше покоя, чем место, где последний раз видела она свою семью. Ту группу людей, родных по крови, умеющих ненавидеть лучше нее, маленькой девочки, весело мотавшей ножками в ожидании обеда и болтающей о всяких глупостях. Даже теперь Инга не умеет в полной мере ненавидеть кого-либо или что-либо, если, конечно, речь не о ее мрачной спутнице. Элеонора всегда такова. И мрачность ее не мешает ей хихикать, раздражая Ингу, выкуривать сигареты на глазах одноклассников, бросать найденные бутылки в машины и убегать потом с веселым гиканьем. Даже в такие моменты она мрачна. Такое давно перестало ее развлекать, маленькую девочку, не видевшую свежесть жизни, лишь мрачные ее стороны с сырым, таким привычным, запахом. Ее смех искренен только когда она пьяна. Выпивку школьнице доставали старшие парни из ее дома, с ними она проводила свое время, когда тело не жаждало пустоты, но неистовых криков, аморальности и насилия. Инга знает лишь самое поверхностное и урывками. Отец насиловал Элеонору с самого детского сада, обнаружилось это только в школе. Разве детей не учат быть послушными?.. Иногда он бил ее, но тщательно скрывал это. Напуганный ребенок не смел рассказывать никому. Однажды классный руководитель увидела кровь на одежде девочки, спросила, не получив ответа, задрала ее рубашку... Маленькую Элеонору тогда впервые со смерти матери отвели к врачу, тому же ничего не стоило установить побои. Позже стало известно, чему еще подверг ребенка отец. Инга знала это. Но никогда подобное не мешало их существованию. Многое для них обеих не имело смысла. Элеонора не терпела жалости и никому не предлагала своей. ... Инга стоит, склонившись над лежащей на полу девушкой. Ей не нужно заглядывать в блокнот, чтобы узнать, что она пишет - ей это давно известно. Привычка Элеоноры записывать ряды слов перестала удивлять. Она пишет о чем угодно, но не предложениями, не текстом. Лишь отдельными словами, это кажется ей наиболее правильным отображением реальности - отрывки и бесконечные паузы. И все же Инга всегда подходит к девушке и смотрит. Потом снимает верхнюю одежду прямо там, в комнате - Элеоноре плевать на это, - и садится за уроки. Никогда не задает вопросов и не произносит мыслей. Их вечера должны быть наполнены пустотой, без единого звука.