Цепной пёс полковника

Негромкий стук в дверь, которая, кажется, уже просто по старой привычке страдальчески скрипит, и сразу же осторожные шаги — один тяжелее другого, — не дожидаясь ответа. Он всё-таки здесь. После всего, что было, всё равно здесь. Пусть и минул почти месяц. Рой усмехается краешком губ, пользуясь тем, что Эдвард сейчас не видит его лица — только высокую спинку полковничьего стула. — Эй, уснул ты там, что ли? — Бесцеремонный вопрос непривычно тихим голосом. — Зачем ты здесь? Решил попытаться найти мою совесть? — с издёвкой спрашивает хозяин кабинета, даже не думая оборачиваться. — Да на кой чёрт мне это нужно? — фыркает в ответ нежданный гость, и слышится негромкий скрип старых пружин дивана. — Я поговорить хочу. — О, неужели? — Прекрати уже этот концерт, полковник, я серьёзно. Удивление умело скрывает маска безразличия, и стул мягко разворачивается, позволяя Эдварду увидеть лицо начальника. Они долго смотрят друг другу в глаза, словно пытаясь понять, о чём думает каждый из них, но оба слишком умело прячут свои истинные чувства глубоко внутри, там, где не достанешь. Рой бессознательно гордится таким прогрессом. Ведь раньше у этого мальчишки всё было буквально на лбу написано, а теперь не найти и следа того шебутного ребёнка, готового вспылить от любого не так сказанного слова. Всё-таки почти шесть лет службы в армии накладывают заметный отпечаток на каждого. Особенно, если тебе скоро только восемнадцать. — Ну говори, раз пришёл, — милостиво разрешает Рой, вальяжно разваливаясь в мягком кресле и готовясь делать вид, что слушает. — Я поблагодарить тебя хотел, — неожиданно с улыбкой произносит Эдвард – и напускное безразличие слушателя летит к чертям. — Что? — переспрашивает он, не веря своим ушам, а ручка, которую до этого крутил от нечего делать, замирает в напрягшихся пальцах. — Спасибо тебе, говорю, — с лёгкими нотками насмешки повторяет собеседник, глядя прямо в глаза напротив. — После того дня я многое понял. *** Это было больно и противно. На самом деле больше больно и даже скорее обидно, нежели противно, но удобнее показалось заставить себя думать именно так, чтобы проще смириться с неизбежностью. Тогда полковник впервые допустил грубость с ним и переступил незримую черту служебных отношений, повалив подчинённого на диван лицом вниз со вполне однозначными намерениями. — Пусти, мразь!.. — сдавленно прохрипел Эдвард, попытавшись обернуться через плечо, чтобы посмотреть в глаза противника, но не вышло. Его схватили за загривок и довольно мягко впечатали носом в подушку. — Ты — пёс, — с расстановкой сказал Рой, вжавшись в тонкое тело, чтобы чувствовать, как оно дрожало. — И тебя никто не спросит, хочешь ты или нет. Сильный укус в основание шеи, почти до крови, до крика, озлобленного и бессильного. Эдвард снова попытался вырваться из мёртвой хватки, но безуспешно. Для этого пришлось бы сломать себе руку, а то и шею для верности, чтобы уж точно всё это закончилось. — Ты знаешь, каково это — идти и бездумно делать, что тебе сказали? — Жаркий шёпот на ухо — дыхание опалило щёку, осев горькой пылью на коже. — Пусти… — слабо обронил в ответ Эдвард, почти смирившись со своей участью. В физической силе им было не тягаться. — Уйдёшь только тогда, когда я тебе позволю, — жёстко отозвался Рой, пройдясь свободной ладонью по чуть выступавшим рёбрам жертвы под чёрной рубашкой. — Прошу… — Последнее слово безо всякой надежды. — Проси, — милостиво разрешили ему, откровенно смеясь. — Проси — это всё, что тебе остаётся делать. Ты сам продался армии и посадил себя на поводок. И теперь уже ни на что не имеешь право — даже вздохнуть лишний раз поглубже без особого разрешения начальства. Понял, пёс? Эдвард не ответил, закусив край подушки, лишь бы не расплакаться. Чтобы после такого позволить кому-то увидеть свои слёзы? Нет уж, увольте, это будет гораздо унизительнее, чем всё то, что уже происходило. Штаны грубо сдёрнули вниз, едва не оторвав пуговицу с мясом, ремень холодно саданул по обнажённому бедру, создав резкий контраст с горевшим телом. Эдвард крупно вздрогнул, неожиданно для самого себя почувствовав, как по спине пробежали мурашки, на лишнюю секунду задержавшись на загривке. Непролитые слёзы мгновенно высохли, испугавшись недооформленной мысли, проскользнувшей на задворках подсознания. Только этого ещё не хватало для полного счастья. — Уже даже и не вырываешься? — раздался за спиной насмешливый голос, а ладонь в шершавой перчатке грубо сжала бедро Эдварда. Тот дёрнулся в сторону, попытавшись уйти от прикосновения, но тело онемело от долгого пребывания в неудобной позе. Рывка не получилось — лишь жалкая попытка. И снова те же мурашки до корней волос. — Подчиняйся, Стальной, и больно не будет. Почти до крови закусив губу, Эдвард мысленно выругался, да так, что скажи он это вслух, у самого бы уши в трубочку свернулись от отвращения. Но, вместо этого, только коротко кивнул, какой-то частью сознания всё же слепо понадеявшись, что оппонент не заметит призрачного жеста. Но чуда не произошло. — Хороший пёс, — одобрительно хмыкнул Рой, чуть ослабив хватку. И это стало последним, что запомнил из того вечера Эдвард. Стоило ему почувствовать намёк на свободу, он с силой рванулся в сторону, умудрившись вывернуться из лап своего персонального кошмара. «Уж лучше сдохнуть, как собака, чем быть ею», — подумал под конец, не в силах отвести взгляда от неумолимо приближавшегося острого угла деревянной тумбочки. Глухой удар — и бесчувственное тело мешком осело на грязный пол. *** Рой прекрасно помнит тот вечер. Никто и никогда не выводил его из себя настолько, как сумел Эдвард. Да как сумел — всего-то парой фраз! — Не за что, — усмехается Мустанг, в какой-то степени даже радуясь такому исходу дела. Хоть не записали во враги на всю оставшуюся жизнь. — А знаешь, полковник, — задумчиво произносит Эдвард, отводя взгляд куда-то в сторону, чтобы не смотреть в глаза собеседника, — тогда ты был таким… — Пытается подобрать правильное слово, но ничего не приходит на ум, и фраза повисает в воздухе незаконченной строкой, а говорящий, плюнув на это, просто продолжает мысль, пока ещё хватает решимости. — Мне впервые действительно хотелось добровольно подчиниться тебе без споров и вопросов, как собаки подчиняются приказам хозяина. Бровь Роя против воли сама приподнимается вверх, обозначая то ли вопрос, то ли недоверие. Может, и всё сразу — Эдвард не собирается задумываться над этим. Просто неторопливо поднимается и кошачьей бесшумной походкой приближается к столу начальника, забираясь на него, смотря на Роя сверху вниз. На какой-то момент в голове проскальзывает мысль, что это первый такой случай, когда не приходится задирать голову, чтобы усмехнуться в знакомое лицо, но этот факт пока остаётся без должного внимания. — Вы ведь тогда ничего не сделали, — выдыхает Эдвард тихо, почти переходя на шёпот. — Почему, полковник? Я ведь был полностью в Вашей власти… — С каких это пор ты со мной на «Вы»? — с издёвкой в голосе интересуется Рой, подаваясь навстречу явно осмелевшему собеседнику и облокачиваясь на столешницу рядом с его коленками. — Ну как же, Вы же мой Хозяин, — тянет тот в ответ, явно получая от всего происходящего удовольствие. — Ведь это Вы посадили меня на поводок и надели ошейник. Значит, я Ваш пёс. Не давая слушателю даже шанса, чтобы что-то ответить, Эдвард расстёгивает пуговицу на вороте плаща и отводит его в сторону, демонстрируя гибкую шею, обхваченную тугим кольцом самого настоящего ошейника. С поводком, который ровной полосой, прятавшейся под одеждой, разделяет рельеф крепкой груди пополам, заставляя бессознательно сосредоточить всё внимание именно там. «Твою-то мать…» — мысленно присвистывает Рой, как загипнотизированный наблюдая за тем, как вслед за плащом на пол летит чужая рубашка, чёрная, атласная, касаясь пола с мягким шорохом гладкой ткани. — Не желаете закончить то, что начали тогда? — спрашивает Эдвард, провокационно шире раздвигая согнутые в коленях ноги и выгибая спину. Бессменные кожаные штаны откровенно пошло облегают сильные бёдра, вполне однозначно натягиваясь в области паха, куда взгляд единственного зрителя падает непроизвольно, без разрешения, повинуясь лишь инстинкту — не разуму. Рот наполняется слюной, а рёбра превращаются в клетку, слишком узкую для зачастившего с ударами сердца. Только дыхание ещё и удаётся кое-как держать ровным, худо-бедно скрывая от наблюдательных золотистых глаз предсказуемую реакцию тела. Впрочем, Эдвард должен был целый месяц назад заметить её, почувствовать через два слоя плотных брюк. Наверное, действительно почувствовал, ведь иначе вряд ли отважился бы заявиться сегодня с подобными ничуть не двусмысленными намерениями, рискуя оказаться выгнанным взашей. — Хозяин… — заканчивает он полушёпотом, наклоняясь к самому уху своего командира и мягко прикусывая мочку, пуская вдоль позвоночника заряд горячего электричества. Слишком уверенный в ответе, слишком наглый, слишком жаждущий продолжения теперь, спустя долгие недели после почти случайного инцидента. "Случайного" — потому что Рой его не планировал, а "почти" — потому что в какой-то момент осознанно решил рискнуть их с Эдвардом более или менее наладившимися рабочими взаимоотношениями в угоду собственных желаний. Те вообще обнаружились внезапно, словно долго держались глубоко в подсознании в секрете даже непосредственно от разума, где поселились и укрепились, дожидаясь момента, когда объект ненормальной тяги достаточно повзрослеет, чтобы суметь адекватно воспринять подобного рода откровение. То самое случайное, к слову, которое Рой не планировал. — Да ты извращенец, — иронично замечает он, чувствуя, как по спине пробегает дрожь предвкушения. На чём только самоконтроль до сих пор держится? Точно не на многолетнем опыте — раньше никто не заявлялся к Рою с прямолинейно непристойными предложениями, седлая его рабочий стол в одних лишь обтягивающих кожаных штанах да собачьем ошейнике. С поводком, ловко выправленным из-за пояса, чтобы свободно висеть между стройных призывно разведённых ног. — Недаром говорят, что со временем животные становятся похожи на своих хозяев, — усмехается Эдвард в ответ, отстраняясь и выжидающе заглядывая в тёмные глаза. — Ну так что? Он смотрит пытливо, с нарочитым сомнением в лёгком прищуре, незаметно закусывает губу изнутри, словно опасается, что его в самом деле вышвырнут за порог в следующую секунду. Рой сознательно позволяет паузе затянуться, неотвратимо переплавляя наигранное волнение в настоящее, когда чересчур обнаглевший юнец всерьёз допускает вероятность совершённой ошибки. Его взгляд меняется, ресницы взмахивают пугливо, на шее красноречиво дёргается ещё мягкий выступ кадыка. Такой результат устраивает безмолвного наблюдателя намного больше, чем недавнее представление. Именно такого Эдварда, малость растерянного, дезориентированного, но всё равно до последнего упрямо непокорного, Рою и хочется до спёртого в горле дыхания. Чтобы выдрессировать самому, как душа пожелает. — Повернись спиной, живо, — неожиданно для самого себя почти грубо приказывает он, не повысив голоса — и по телу разливается приятное тепло, когда прихоть покорно исполняют, всё же не слезая со стола, лишь распластываясь так, чтобы обоим было удобнее. Эдвард укладывается грудью на документы, предусмотрительно перебрасывая поводок, причудливо закрученный в звенья серебристой цепи, через правое плечо, и тот соскальзывает на спину по полированной стали. Уверенной рукой Рой хватает его и властно тянет на себя, заставляя подчинённого — теперь во всех смыслах — прогнуться в спине почти до боли, привстать на прямых руках, запрокидывая голову и заглядывая в лицо своего «хозяина», к которому пришёл сегодня сам. Ещё тогда, очнувшись в собственной постели, он понял, что ничего не было, что его не тронули. Сразу же появилась куча вопросов, ответы на которые не нашлись, но со временем всё стало яснее ясного. В один какой-то миг пришло осознание, для чего был разыгран весь тот спектакль. Правда, вот реакция собственного тела на всё происходившее совершенно не вписывалась в общую картину. Причём, реакция не только его. Рой явно — ощутимо — хотел Эдварда, когда придавливал замершее в умелом захвате тело к кабинетному дивану, а Эдвард взамен хотел полковника. Именно полковника, такого, как сейчас: грубого, холодного, властного, жёсткого, который мог заставить подчиниться не столько даже силой, сколько чем-то иным. Месяц мучений не прошёл зря, и теперь, набравшаяся смелости и наглости недавняя жертва вновь видит перед собой того самого полковника, которого язык так и тянется назвать хозяином, а тело бездумно следует его приказам. Поцелуй жёсткий, страстный, жаркий, от него приятно саднит губы и туманит рассудок. Сильные руки, уверенные в ответе, жадно ласкают податливое тренированное тело, сжимая его порой с такой силой, что Эдвард хрипло стонет, стискивая зубы, но даже не думает отстраняться. Укус в основание шеи заставляет крупно вздрогнуть и лишь откинуть голову в противоположную сторону, жадно ловя ртом воздух. Ладони в перчатках из шершавого пиродекса проезжаются вдоль боков то ли щекотно, то ли приятно, синхронно цепляясь за ремень штанов. Размеренными, чётко выверенными движениями расстёгивают его, следом — пуговицу и наконец — молнию. Словно случайно пальцы Роя соскальзывают под кожаную ткань, где впервые в жизни нет белья, и стоит уже колом, больно упираясь в центральный шов. — Ноги вместе, — следует предсказуемая команда, но Эдварду явно сейчас не до того, чтобы думать самостоятельно — он безропотно подчиняется, сведя колени, пожалуй, излишне резко. Мнутся наверняка важные бумаги, на которых он стоит, но ругани от командира не следует. Значит, не страшно ещё немного их подпортить. Как минимум сейчас на работу обоим участникам разошедшегося действа наплевать. Эдвард чувствует тяжёлое дыхание возле своего виска, которое медленно, словно патока, стекает вдоль шеи до ключицы, порождая уже заметную дрожь в напряжённом теле. Вместо очередного приказа следует звонкий шлепок по ягодице, понятный без дополнительных сотрясений воздуха. Эдвард приподнимается, отрывая ладони от стола, вынужденный сильно изогнуться назад практически в мостик, чтобы ошейник не перекрывал доступ кислорода. Отпускать или ослаблять поводок никто не спешит, вероятно, искренне наслаждаясь моментом, упиваясь полной властью над главным непокорным упрямцем отряда. Тот не может уже возмутиться, как прежде, или хотя бы хмуро посмотреть исподлобья. Сверху вниз, ещё и себе за спину поворачиваться крайне неудобно. Но возражений, собственно, и нет. Эдвард знал, на что шёл, к кому и зачем, поэтому терпит лёгкий дискомфорт в пояснице, пока знакомые вроде руки шарят по торсу без конкретной цели, изучают заново, такие непривычно горячие и широкие в конкретном контексте. Брюки стягивают рывком — и несчастная пуговица, выжившая после того вечера, случайно зацепившись за манжету чужого кителя, всё же не выдерживает и, глухо звякая где-то на полу, исчезает в тени под шкафом с документами. Поводок еле заметно провисает, когда Эдвард присаживается на пятки, коротко переглянувшись с Роем, и тихо усмехается, проводя носом по чужому подбородку и коротко шепча на ухо: «Гав…» — Отставить болтовню, — грудным голосом приказывает полковник, шлёпая своего «пса» по обнажённой ягодице. Тот покорно замолкает, машинально облизывая нижнюю губу и укладываясь грудью обратно на столешницу, куда его придавливает властное запястье, удобно устроенное между лопаток. Он переступает коленями поочерёдно, стаскивая прилипшие к взмокшей коже штанины дальше к лодыжкам, где снять их мешают ботинки. Прогибает поясницу, расставляя чуть шире ноги для устойчивости, замерев в итоге в такой позе, которую в здравом уме до недавнего времени даже не представлял. Довольная ухмылка бесконтрольно расползается на губах Роя, и он, с нажимом проведя ладонью по ровной линии чужого позвоночника, грубо раздвигает Эдварду ноги, заставляя почти полностью лечь на прохладное дерево. Эдвард рвано выдыхает, прикрывая глаза в предвкушении. Да, такому полковнику он хочет подчиняться. И почему-то слабо верится, что сиюминутное желание исчезнет куда-то завтра утром. Или хотя бы через неделю. Взвизгивает молния сзади, за спиной, где не видно — и резкая боль ниже поясницы, неожиданная и долгожданная, заставляет длинно застонать от каскада противоречивых ощущений, уронить голову на стол, вцепляясь пальцами в его края. Откуда между ног взялась густая влага, приятно прохладная, Эдвард не задумывается, полностью доверяя себя другому человеку. Секунда передышки — Рой начинает двигаться, резко, жадно, словно изголодавшийся зверь, кажется, не заботясь об ощущениях партнёра, но только "кажется". Мышцы ещё достаточно юного тела, до сих пор эластичные, легко поддаются напору, растягивающему изнутри сразу под нужные размеры. Да и размеры, судя по дискомфорту, хоть не самые скромные, однако и отнюдь не титанические. Взятый темп позволяет подстроиться под себя, найти максимально удобное положение, устойчивое, надёжное. Всё равно даже так надёжнее сильных полковничьих рук в данный момент не существует ничего. И Эдвард самолично врежет любому, решившему вдруг упрекнуть того в излишней жестокости. Вовсе даже не потому, что одна его рука хозяйничает в чужом паху, подстраиваясь под сбившийся ритм движений тел. Просто Рой умеет каким-то непостижимым образом сделать так, что удовольствие от происходящего получает не один. И это перекрывает любые сопутствующие мелкие неудобства вроде излишне жёсткого стола под коленями и локтями или хаотично разбросанной кучи бумаг, шуршащих под распятым на них телом, прилипающих к горячей коже, слегка царапающих острыми уголками. Хрипло дыша, Эдвард не может даже закусить губу или прикрыть глаза, потому что иначе не получится дышать. А ещё так хочется видеть: эту руку в неизменной белой перчатке с преобразовательным кругом, ласкающую чувствительное место, и тень, двигающуюся вслед за Роем. Да уж, грубости ему не занимать. Но даже сквозь неё проскальзывает незаметная, такая особенно приятная сейчас забота. Он не позволяет партнёру бесконтрольно подаваться навстречу толчкам, заставляет прогибаться в спине, натягивая поводок ошейника, и контрастно нежно целует острые лопатки на вспотевшей спине. От этой двойственности внутри что-то сладко сжимается, а глубокие толчки тягучим эхом отдаются в области солнечного сплетения, словно достают прямо до туда. Долго этой пытки желанной близостью они не выдерживают, кончая почти одновременно. Эдвард обессилено падает на стол, свешивая с него онемевшую от напряжения руку и пытаясь хоть немного отдышаться. Рой тяжело нависает над ним, опираясь ладонями о дерево по обе стороны от распростёртого внизу тела, не торопясь выходить из его жаркого плена. На лице "пса" на секунду мелькает сумасшедшая улыбка, а взгляд устремляется в сторону полковника, хитрый, с прищуром. — Мне ведь осталось только просить, верно? — на выдохе интересуется Эдвард, всё ещё прерывисто дыша раскаленным воздухом. — Да, — слабо усмехаясь, отвечает Рой, не без интереса ожидая продолжения незаконченной мысли запыхавшегося собеседника. — Тогда я попрошу только об одном, — произносит тот, мягко дотрагиваясь до чужой ладони, вокруг пальцев которой по-прежнему обёрнута серебристая цепочка с хитро вплетённой в звенья кожаной полосой, прикрепленной к ошейнику. — Держите крепче поводок...