***
Ночь была темна, и некое жуткое чувство, преследовавшее меня весь вечер, до сих пор заставляло содрогаться. А может, то был холодный ночной ветер, который гремел ставнями и беспокоил соседских собак. Я сама бросила короткую записку под дверь пасторского дома, дождавшись, когда Джозеф Рэтмор вернётся туда. Он отреагировал быстро и пришёл к нам в сад после полуночи. Я видела, как сестра, стоя в ярком лунном свете, беззвучно плакала и заламывала руки, ожидая своего офицера. Я предупредила её, что встреча не должна затянуться. Так что я ждала, скрывшись за широким стволом дуба, что рос за нашим домом; ждала и видела только два силуэта за колыхающимися на ветру белыми простынями. Играя роли их стража и хранителя, я не забывала поглядывать в окна родительской спальни: пока свет не горел, отчим спал, и я была относительно спокойна. Погода портилась, и стало уже невыносимо темно и тревожно, потому что они всё не желали расставаться. Чтобы поторопить влюблённых, я подошла чуть ближе, но так и не смогла прервать их, потому что расслышала обрывки разговора: — ... и не представляю своей жизни без тебя, Коллет! Разве так это всё должно закончиться? Разве мы не заслужили счастья? Нашего счастья! Пожалуйста, давай убежим отсюда! Это наш единственный выход... — Я не могу оставить семью, любовь моя. Что им делать без покровителя? Готье всё заберёт, всё! И тогда уже ничего не будет важно. — И ты готова продать себя ему, вот так просто? Тогда скажи, что ты меня не любишь... Скажи это, и мне не будет так больно... Затем послышались звуки объятий и поцелуев, но мне было не до смущения; моё сердце иначе отозвалось на эту отчаянную мольбу. Меня охватила тоска, и боль сдавила грудь так сильно, что я испугалась лишиться этого бешено бьющегося сердца. Никогда прежде я не слышала в голосе сестры столько отчаяния, столько любви и нежности. Хотя я прекрасно представляла, как сильно она любит меня, ведь, по словам матери, в день, когда я родилась, маленькая Коллет взглянула на меня и произнесла: — Она плачет, потому что божьи ангелы оставили её с нами, на Земле? Они оставили ангелочка с нами! Эти слова до сих пор звучали для меня очень трогательно. Особенно сейчас, когда Коллет и её возлюбленного постигло несчастье. Их любовь проходила тяжелейшее испытание, и я вдруг поняла, что побег в действительности является для них единственным выходом. Но я тут же представляла себе, как Готье выйдет из себя, и тогда... кто знает, чем обернётся его обида для нас...***
Хотя раньше мы вовсе не бедствовали, но никогда в своей жизни я не получала подобных подарков. Никогда! Готье исправно исполнял свой долг жениха, это надо было признать. И порой, глядя на бонбоньерки с конфетами или коробки с новыми кружевами и платьями, я забывала, что это являлось лишь частью традиций, красивым заученным жестом. А вот Коллет не забывала ничего. Два дня я наблюдала за ней... нет, за её призраком, который тихо плакал по ночам, а при свете дня только молчал и бессмысленно куда-то передвигался. Мне было больно видеть её такой, ещё больнее осознавать, что все вели себя, будто так и было положено. И именно поэтому на третий день я решилась написать единственному человеку, который был способен всё это остановить лишь силой слова. Джейсон Готье не стал почему-то отвечать письмом, а приехал сразу, как я и просила. Удача его и здесь подстерегала: в то утро ни отчима, ни Коллет дома не оказалось. И я была несказанно рада, что он приехал верхом, а не на притягивающем всеобщее внимание автомобиле. Пока я гладила морду его белогривого коня (должна заметить, очень спокойное и покорное животное), Готье задавал банальные вопросы о моей семье и в особенности о состоянии Коллет. Я отвечала так же банально, а после сразу же решила перейти к делу. — Вы не возражаете, сэр, если мы немного прогуляемся? Здесь недалеко есть прелестный луг позади монастыря. — Не возражаю, если это не займёт много времени, — ответил он довольно сурово. — У меня ещё много дел на сегодня. Подумайте-ка! Какой занятой! Поначалу мы просто молчали, идя по обложенной расколотыми плитами дорожке, мимо полуразвалившегося старого монастыря. От кладбища слева от строений уже почти не осталось и следа, всего несколько плит сохранились; несмотря на пасмурное небо в тот день это умиротворённое место было особенно прекрасно. — Местная детвора поговаривает, что ночью отсюда слышится мелодия, будто кто-то играет на органе, — вспомнила я вслух, когда мы проходили мимо лужайки перед монастырём. — Хотя там органа-то и в помине не водилось... — И история о юной девственнице, которая заколола себя из-за несчастной любви! — Да, такая тоже есть, однако, дети о ней не болтают. — Я бы удивился, если бы болтали! Мысленно я обрадовалась, что он смягчился. Как оказалось, с ним возможно было говорить на равных, без сарказма и остроты в голосе. И, пока мистер Готье не успел стать достаточно серьёзным, я осторожно спросила: — И когда же именно вы так заинтересовались Коллет? — Вы попросили меня о встрече, чтобы поговорить о вашей сестре? — его губы скривились в недовольной ухмылке, когда он посмотрел на меня. — Будете умолять меня оставить её? Простить долги вашего отчима и всё забыть? — Кстати о долгах... — Мистер Брам сам виноват, — отрезал Готье сурово. — Он знал, во что ввязывался. — А вы-то сами! — не удержалась я от ответа. — Неужели вы не знали, что он падок на подачки? Только слепой не заметит, что мистер Брам слабовольный и легко ведомый. Готье вдруг замедлил шаг возле высокого дуба, склонившегося над дорожкой, а затем и вовсе остановился, удивлённо меня разглядывая. И лишь тогда я поняла, что оскорбила его. С огромной неохотой я подняла на него глаза и с большим трудом извинилась: — Простите, сэр. Я не хотела. Дело в том, что... — А вы дерзкая, маленькая леди. — Мне правда очень жаль, — я старалась не разглядывать его повязку, хотя это было очень трудно. — Я позвала вас сюда не для того, чтобы оскорблять. Моя сестра... любит другого. И пусть я очень мало знаю о том, каково это, я всё же люблю её и желаю ей только счастья. А с вами ей этого счастья не видать. Он только молчал и хмурился. Стоял прямо, руки держал за спиной, даже казался мне ужасно высоким; и я не могла понять, как он отреагирует. Так что я просто решила говорить, пока мужество во мне не иссякло. — Я прошу вас передумать. Не женитесь на Коллет, вы и так почти сломали её. Вы же можете выбрать любую другую невесту! Нет, нет, не качайте так головой... Коллет вас не полюбит... Вы хоть это понимаете? — Я свой выбор сделал уже давно, мисс Кейтлин. И не отступлю. Я, в отличие от вашего отчима, слово своё держу... — Тогда у вас нет сердца. Ответом мне был короткий смешок, затем Готье вдруг заговорил, уверенно делая шаг за шагом прямо ко мне, а я могла лишь отступать к дубу в полнейшем оцепенении. — Вы ещё слишком молоды и наивны. Однако, должен признать, резкости и осознания в вас куда больше, чем во многих из моих знакомых. Опять же, возвращаясь к вам. Вы из таких людей, которые ни с кем не делятся и долей своего несчастья, лишь бы не сделать больно кому-то ещё. Но в момент, когда ваши демоны атакуют вас, вы осознаёте, что были неправы. И вы одиноки. Книги, творчество, самосовершенствование — всё это прекрасно. Но кто останется с вами рядом, когда вы действительно будете нуждаться в этом? Во мне не осталось сил, чтобы возражать, или вымолвить и слово. Никогда до этого момента, и даже никогда после, я не чувствовала в нём такую властность. От этого человека исходило потрясающее величие, пугающее и холодное. И, пусть мы оба были напряжены, а я ко всему прочему ещё и напугана и уязвлена, он мог бы сломать меня одной своей решимостью. В тот момент он напоминал мне хищника, или, скорее, кобру, готовую укусить. — Ваши глаза стали влажными, а щёки покраснели, — произнёс он вдруг, смягчившись неожиданно. — Это моя вина. Иногда я забываю, с кем говорю... А ведь вы ничего дурного мне не сделали. Простите меня. Не найдя, что сказать на подобную перемену, я поборола желание заплакать и, спокойно выдохнув, спросила: — Так вы подумаете над тем, о чём я говорила? — Вы определённо дерзки и назойливы. — Он покачал головой и нетерпеливо прищёлкнул пальцами. — Сделка есть сделка, и ничего менять я не собираюсь. Он вдруг развернулся, чтобы, видимо, уйти, и я неожиданно схватила его за рукав сюртука, заставив остановиться. Клянусь, я и сама не предполагала, что посмею так себя повести, но мой страх испарился за желанием помочь сестре. — А я не отпущу вас, пока вы хотя бы не пообещаете подумать! Какое-то время он просто смотрел то на мои пальцы, сжимавшие его рукав, то на меня. Пришлось отпустить его, в конце концов, когда я почувствовала, как далеко всё это зашло. — Вы на всё готовы ради сестры, — произнёс он с неприкрытой печалью в голосе, что опять-таки меня поразило. — Да, потому что я люблю её. Но любите ли вы её хоть немного, чтобы понять, что ей на самом деле нужно? Он отвернулся от меня и стал глядеть на развалины монастыря. О чём он думал эти несколько минут, к каким решениям пришёл, я не догадывалась. Между тем сквозь тучи понемногу пробивались к земле солнечные лучи, и я сама на какое-то время отвлеклась: к северу от дороги раскинулся лес, он темнел и тогда, не освещённый солнцем; на востоке же было свободно и пусто — там нельзя было увидеть ничего, кроме зелёных лугов. — Ответьте мне, мисс, и ответьте честно, будто перед Богом, — заговорил Готье, выводя меня из задумчивости. — Вы бы отреклись от своей мечты ради чужого счастья? На что вы готовы пойти, чтобы защитить дорогого вам человека? Я тут же подумала о Кардиффе, об экзаменах и о том, чего я смогла бы добиться, попади я в это драгоценное мне заведение. Как замечательно будет увидеть новые места, новых людей, и работать, работать и жить только ради себя... Но потом я подумала о сестре и матери, и снова защемило сердце. — Я отвечаю вам со всей честностью... Я бы перенесла любые лишения за неё. — Почему? — Потому что дороже неё у меня никого нет. К тому же, мои желания по сравнению с их любовью — это так... мирские увлечения. На мои откровения он ничего не ответил. Но под его пристальным, сожалеющим взглядом мне снова становилось не по себе. Я мысленно умоляла его поторопиться, рядом с ним я ощущала себя уязвлённой и едва ли не обнажённой. Неприятнейшее чувство. А когда он заговорил, я не сдержала вздоха облегчения. — Я обещаю вам подумать о Коллет, если и вы пойдёте мне на встречу, — когда я понимающе кивнула, он достал из кармана такой же белый платок, которым перевязал недавно мои раненые ладони. — После свадьбы я планировал уехать в Лейстон, где у меня намечены две крупные стройки. Моё присутствие там не обсуждается. И, конечно, моя жена обязана будет разделить со мной ту уединённую жизнь. Поскольку мы с вашей сестрой до сих пор официально не обручены... Он вдруг взял мою правую руку, повернул ладонью вверх, и из платка в мои раскрытые пальцы упало кольцо. Я взглянула на Готье с непониманием, а он едва заметно улыбнулся и поспешил меня успокоить: — Традиции требуют обручения перед венчанием. Поэтому я вверяю вам это кольцо, кольцо для моей невесты. Не знаю, почему, но я вам доверяю... Полагаю, вы знаете, что с ним делать. Отдайте его Коллет, а там... Он многозначительно промолчал, высокомерно пожав плечами, затем откланялся и заявил, что ему пора уходить. А я едва не забыла сделать реверанс. Позже, рассматривая кольцо из червонного золота по дороге домой, я заметила на его внутренней стороне вырезанную дату: ту самую дату, которую Готье назначил для свадьбы. Неужели он так и не передумает насчёт Коллет? И чья свадьба состоится через пять дней?