Мазохист

Наполовину заполняя глубокую ванну водой, парень встаёт на шершавое дно босыми ногами. Сначала ступнями ощущает ледяную воду, заставляя себя буквально проснуться и понять происходящее, затем ступает до голени, а потом и до тощих коленок. В мозгах будто что-то ударило от внезапно изменившейся температуры, но шага назад он ни за что не ступит. На данный момент парень слышит только стук своего сердца, тихий шум воды и её «волны», стукающиеся о стенки акриловой ванны, когда он ровно встаёт посередине. Проходит несколько долгих мгновений, прежде чем по обнажённой ноге уверенно пройдётся острое лезвие бритвы, рассекая кожу длинной, красной полосой. Кровь, не медля капает в воду, оставляя на её поверхности красивые узоры в виде плавных линий, переплетающихся между собой. Мальчик заворожён такой картиной, его глаза блестят, а пульс застопоривается на несколько долгих секунд. Через небольшое количество времени так же сосредоточено он проводит ещё раз, и то же самое происходит со второй ногой. Вода превращается из прозрачной в ржаво-коричневую, распространяя, а затем беспощадно разбивая красивые узоры по ребристой поверхности. Шатен почти не видит свои лодыжки, которые онемели от ледяной воды так, что он перестал их чувствовать. На это зрелище он довольно хмыкает, чувствуя подступающее головокружение и, блаженно прикрывая глаза, садится на дно ванны. Нет, парень не хочет умереть, и тем более он не сошёл с ума. Просто Сехун мазохист. Его тело больше не дёргается от градуса воды, как было поначалу, оно уже привыкло. В принципе, как привык и он сам. Каждый раз, обещая себе, что вот-вот остановится, перестанет над собой издеваться, нанося огромный стресс организму, он не прекращал. Ни под каким предлогом. Это было ни забавой, ни привычкой, ни простым помешательством. Это было желанием. Желанием элементарной жалости вперемешку с удовольствием, средство для которой он сейчас крепко держал в ладошках. Парень всегда мечтал, чтобы его жалели и грели в тёплых объятиях, целовали коричневую макушку и ласково говорили, какой он дурак, раз так поступает. Постепенно разбивая своё тело, Сехун стремился к нежности, которая ему была просто необходима. Как противоречиво… Ведь в детстве его обделили родительской любовью, которую получала маленькая и противная сестра. Конечно же, он не заставлял себя наносить телу различные увечья, но ему нравилось ощущение уже такой привычной боли, после которой следовала постепенная слабость, накатывающая волнами и затуманивающая голову. Тогда он просто прикрывал чёрные глаза и блаженно улыбался, наслаждаясь ощущениями. Ведь все видят своё предназначение по-разному. Счастье и свобода… а это именно то, что мог чувствовать парень на данный момент. Он считал, что похожее невозможно испытывать в обыденной жизни самого простого двадцатилетнего юноши. Но это вовсе не то, не те действия, чувства, ощущения и эмоции. Всё не то. Начиная с разбивания рук и заканчивая вскрытием вен, в душе Сехуна частичка чего-то вставала на своё законное место, принося парню своеобразное удовольствие. Каждый раз, принимая такое положение, он будто начинал жить заново. Хотя и жизнью называть это было бы как минимум странно. Изо дня в день Сэ пытался вспомнить, с чего всё началось... но не мог. Потому что он не помнит детство. Может, это пошло с первой обиды, первого удара, первой крови, что хлестала из вспоротых вен, дурманя разум совсем ещё ребёнка. Тогда он впервые испытал то самое приятное чувство разрезанной кожи, запах собственной крови и лёгкое щипание от того, как своими же руками ещё больше раздирал раны, позволяя красной жидкости взять над собой верх. В тот день он не на шутку испугал родителей, и при множествах повторений они сдали его в больницу окончательно, бросив и забыв парня там. Наверное, это всего лишь жалкие стереотипы, которые Сехун сам себе привил, буквально насильно вбил в свою голову, как считали многие. Но они такие же жалкие, как он сам, как и все его чувства в целом. Каждая из многочисленных ран постепенно заживала, затягиваясь в еле заметные шрамы. Порой, не дожидаясь полного заживления, Сехун снова распарывал кожу, а затем она снова «сшивалась». И этот процесс был бесконечным. Он разбивал в кровь костяшки рук, ломая и выбивая все пальцы о стену, раздирал всё, что только можно было – ноги, руки, живот, грудную клетку, иногда переборщив, добирался до вен. Но это был тот самый пик его удовольствия, в эти моменты он больше всего себя жалел. А психологи продолжали ставить разные диагнозы и назначать таблетки. Только вот на кой чёрт они ему сдались? Это происходило каждый день. Парень мог сутками морить себя голодом, ночевать в мороз на улице, не умевши плавать – лезть в глубокую реку, не спать ночами, и для него всё в порядке вещей. Но самое страшное происходило тогда, когда от нанесённых травм, он не имел сил остановиться, подняться и всё исправить. Обычно в таком случае происходило чудо, упавшее с неба, раз юноша всё ещё жив: Сехуна либо находили соседи, либо окружающие на улице, скорая помощь, либо… Лухан. Это смазливый паренёк с каштановыми волосами, который на четыре года старше Сэ, два года назад начал снимать с ним одну квартиру, поскольку оба – не местные студенты. Нельзя сказать, что младший его ненавидит, раз так поступает… скорее, любит. Любит до потери пульса, сгорая от ощущения его нежных рук на себе, которые достают его из ледяной воды, пока Сэ медленно теряет сознание. Его посиневшие ноги, в которых, кажется, закончилась или просто застыла кровь, были твёрдыми и не сгибаемыми. Сехуну жалко не только себя, но и Лухана. А тот, невзирая ни на что, продолжает спасать его из полумёртвого состояния, бесконечно говорить о том, какой же он дурак. Но не набирает судорожно номер скорой, как другие. Он просто достаёт из шкафчика замученную аптечку и в очередной раз бинтует раны младшего. Потом укладывает его в кровать, нежно целуя в губы, и удаляется из комнаты. Проходя мимо запачканных в крови стен и позавчерашнего пятна на полу, у него на глаза наворачиваются слёзы. Лухан понимает, что Сехун делает это для того, чтобы его жалели, обнимали и бесконечно целовали, успокаивая. И чтобы не кто-нибудь, а именно он – милый паренёк, ярко улыбающийся от уха до уха при одном только взгляде на любимого. Только вот он уже которую ночь не спит и всё думает, не понимая, чего так не хватает его парню, почему он продолжает заниматься мазохизмом? Ведь он любит его, целует, мирно покачивая в своих крепких руках, запускает ладошку в копну шёлковых волос и, поглаживая его, как кота, наблюдает, как тот прикрывает свои реснички, постепенно засыпая. И только этот паренёк может действительно спасти его, не дать умереть хотя бы душе. И он цепляется из последних сил за эту возможность… Старший полночи будет отмывать кровь, которая буквально въелась в стены квартиры, пол, во все двери, комнаты, в мебель, одежду и в самих парней. От этого запаха уже невозможно избавиться, убежать или смыть его с себя, он впитался в кожу. Теперь они жили с ним. Лухан смирился с этим, потеряв надежду на излечение Сехуна уже давно. Он понимал, что рано или поздно тот умрёт, потому что в один прекрасный день он не успеет во время, не сможет сделать то, чего так старательно ждёт Сехун каждый раз – спасти его. Когда-нибудь он покинет эту квартиру, но точно знает, что его любимый отправится к нему тем же путём. И хотя бы там, в другом мире они будут счастливы. Но сейчас Лу тихо плачет, стоя на коленках и стирая следы крови в ванной комнате. Так же как и их, он хочет стереть у Сехуна эту ужасную черту характера, но как бы не пытался – всё было тщетно. Уже второй год. Закончив, он пойдёт к Сехуну, ляжет к нему в кровать и молча обнимет всё ещё холодное тело, обмотанное бинтами, уткнётся носом в шёлковые волосы и уснёт. А утром проснётся от нежного поцелуя младшего, слыша тихое «Спасибо». На глаза вновь навернутся слёзы, но он не покажет их, молча удаляясь готовить завтрак. Через пару часов Лухан как всегда уйдёт в университет на пары, оставляя младшего одного в пустой и большой квартире, запирая все замки и двери, чтобы тот не вышел на улицу в шортах, когда на дворе зима. Просто он слишком хорошо его знает и слишком любит. Изводя себя полностью, Лу мчится со всех ног домой по тёмным улицам города, посредством тревожных чувств. Чтобы не дай Бог не успеть. По телу разливается блаженное тепло, когда он находит младшего на кухонном полу с маленьким, тупым ножом и чуть окровавленной рукой. Он всё ещё судорожно дышит, а значит, что в запасе есть ещё как минимум один день, и Лухан счастлив. Он присаживается перед ним на корточки, вынимая из аптечки уже знакомые бинты и снова лечит раны этого маленького болвана. Лухан не раз задавался вопросом «почему именно он? Почему он столкнулся с этим?», но ответа не было и, видимо, судьба у него такая. Наверное, уж очень сильная любовь. - Сэ, не делай так больше, - наивно думая, что поможет, шёпотом просит старший раз за разом. Каждый грёбаный день. - Хорошо, хён, - так же постоянно, хрипло отвечает тот. Ложь. Всё ложь. Она делает Лухану больно, отдаваясь покалываниями где-то в груди, выпуская наружу слёзы, которых не должно было больше быть. Потому что у Сехуна нет ни единого шанса на спасение. И Лухан прекрасно это знает. Изо дня в день всё повторяется на круги своя: он относит младшего спать, сам убирается, затем идёт к нему в холодную кровать. Вновь и вновь. Потому что у этих двоих нет возможности для нормальной любви, как у остальных. Но обоих вполне устраивает тот факт, что они не оставят друг друга в одиночестве на этом свете, до тех пор, пока существует хотя бы толика любви. Они продолжают дополнять друг друга, как Инь и Янь, как белое и чёрное, смешиваясь в палитре цветов, превращаясь в серое. И с этим Лухан продолжает жить под боком у любимого дурака. Потому что они особенные. Потому что Сехун мазохист и жуткий собственник. 26.11.14