О тех, кого приручили

- Горбач, - осторожно окликает Курильщик. – Посмотри. Похоже?.. Горбач свешивается с полки, щурится, вздыхает терпеливо, как сиделка, - в какой-то степени так оно и было, в спальне оставались только он, Курильщик и Толстый, - и спрыгивает, бережно берёт протянутый листок. На бумаге – карандашный портрет: высокий упрямый лоб, маленькие уши, тяжёлая морда с сильными, плотно сомкнутыми челюстями, короткая мускулистая шея и взгляд чёрных глаз: умный, сосредоточенный и немного высокомерный. Слишком человеческий взгляд. Горбач разглядывает аккуратные мелкие штрихи долго и внимательно, серьёзно переспрашивает: - …на Чёрного? Уши и скулы Курильщика краснеют мгновенно и ярко, будто от пощёчины, он пережёвывает какой-то ответ, но весь облик Горбача, отстранённо-участливый, никак не располагает к конфликтам, поэтому Курильщик только возмущённо сопит и отрицательно мотает головой. Ему уже хочется изорвать в клочки свою попытку изобразить породистую псину, но Горбач не торопится возвращать рисунок. - Надоело людей рисовать, - словно оправдываясь, бормочет Курильщик, уставившись на свои перепачканные графитом пальцы. – Все сразу начинают кричать, что я их сглазить хочу. Или навести порчу. Любопытным Горбач тоже совсем не кажется, но именно поэтому Курильщик говорит именно с ним. Точнее, при нём. Говорит, как заклинание, сам того не осознавая, – чтобы Дом никогда не узнал, что он давно уже из всех «людей» рисует одного только Чёрного, по памяти. Потому что попросить Чёрного позировать – наверное, примерно то же самое, что попросить Сфинкса спеть колыбельную. Пока Курильщик занят пересчётом пальцев, размазывая по ним блестящие серые пятна, Горбач незаметно, чуть сбоку, смотрит на него с искренней жалостью. Он никогда не совал нос в альбомы Курильщика, но не нужно быть ни шпионом, ни ясновидящим, чтобы заметить, что уже не первый месяц тот сам не свой, и что повинны в этом не только и не столько происшествия и быт в Четвёртой в частности и в Доме в целом. Курильщик совсем не умел скрывать свои чувства, и кто-то должен был ему намекнуть, что если с Чёрным просто поговорить, он не откусит голову, - раньше, чем помощью «одиноким сердцам» займётся Табаки. И Горбач не выдерживает. - Пойдём, - говорит он. – Я тебе настоящую собаку покажу. Курильщик нервно закуривает, пачкая фильтр, и едет за ним во двор. Курильщик говорит взахлёб, как ему давно уже не удавалось ни с кем говорить. Курильщик рассказывает обо всём, чего он не понимает, объясняет всё, чего он боится. Курильщик задаёт вопросы, ответы на которые он совсем не хочет знать. Чёрный стоит перед ним молча, скрестив руки на груди, хмурится, как экзаменатор, и пропускает всё мимо ушей. Курильщик не из тех, кто умеет плести словами фенечки Мёбиуса, как некоторые их состайники, зато у него всё написано на лице. Сейчас это всего три буквы: SOS, а Чёрный не из тех, кто считает, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Курильщик и сам знает, что его монолог решительно не передаёт самого главного, к тому же в этот раз он страшно запинается, и вовсе не потому, что обитатели Дома никогда не отличались деликатностью – по крайней мере, как ему казалось; напротив, широкая фигура Чёрного заслоняет его от проходящих через Перекрёсток, бросает на Курильщика тень, и в этом чёрном квадрате Курильщика как будто и не существует. За свою жизнь Курильщик привык со всеми разговаривать снизу вверх, задирая голову, чтобы заглянуть в глаза, но с Чёрным этого почему-то не получается. Он так высоко, как скала, на которую надо карабкаться, и смотрит он на него, этот человек с дурацкой собачьей кличкой, как на добычу. Курильщику очень хочется заползти под диван. Когда Курильщик, поперхнувшись очередным «Ты слушаешь?», пытается нащупать в кармане сигареты, Чёрный, воспользовавшись паузой, опускается перед ним на корточки. И сразу оказывается так близко, что Курильщик раздумывает курить и наконец-то выговаривает чётко и внятно: - Тебе вообще интересно, что я говорю? - Нет, - сознаётся Чёрный. – Но я и так всё знаю. И, словно короткая прогулка с Курильщиком до Перекрёстка страшно его утомила, Чёрный садится на пол и укладывает голову ему на колени, как большая собака, - только затылком. Речь Курильщика, едва обретшая было уверенность, становится ещё менее связной, чем прежде, но, по крайней мере, - Чёрный это чувствует и удовлетворённо выдыхает, - уже не от глупого страха. Правда, Курильщик продолжает говорить, он боится, что как только эта странная беседа в одни ворота закончится, Чёрный уйдёт. Зато в какой-то момент он прикасается к коротким светлым волосам Чёрного кончиками пальцев и, осмелев, начинает поглаживать. Он прекрасно понимает, что сил у Чёрного достаточно, чтобы свернуть шею зарвавшемуся бывшему Фазану, занявшему в Четвёртой его почётное место соринки в слепом глазу. Но именно это его и привлекает. В других – даже в Горбаче – сила дикая, непредсказуемая, а у Чёрного – домашняя и надёжная. И теперь эта сила будет его защищать. На Перекрёстке становится совсем темно, но Курильщик готов просидеть так хоть до самого утра. «Я сам так решил», - говорил Чёрный, как обычно не вдаваясь в подробности, и свалить всё на Слепого или Сфинкса уже не получится. Чёрный занял место, от которого всё ещё пахло кровью, шею Чёрного обхватил плотный кожаный ошейник с металлической застёжкой, теперь Чёрный должен защищать свою стаю, и только потом – его, Курильщика. Курильщику так же непривычно остаться без Чёрного в Четвёртой, как передвигаться по Дому без коляски. Он скучает, дуется и мастерски делает вид, что не понимает, для чего Чёрный приходит в свою бывшую комнату. Чёрный не настолько прост, чтобы не раскусить этот спектакль, но Дом не учит своих воспитанников мириться, особенно вожаков. А Чёрный не силён в импровизациях. Поэтому их встречи превратились в игру «кто кого переупрямит» - Табаки уже пытался принимать ставки, но не преуспел. Начиная с той ночи на Перекрёстке Чёрный словно забыл, что ноги Курильщика ничего не чувствуют, и в этот раз сидит, сжав пятернёй его колено, как если бы тот мог уползти. Пространное признание Чёрного, намекавшее, что он всё делает только ради его, Курильщика, светлого будущего, захлебнулось в самом начале. Теперь Курильщик цедит слова, как фазанью настойку зверобоя на шампуне, - что Чёрному пора перестать сюда шляться, иначе его Псы чёрт знает что подумают… - И в самом деле, - невпопад поддерживает Лорд, страдальчески жмурясь. – Дайте поспать! Чёрный рычит что-то нечленораздельное, спихивает Курильщика с края кровати в коляску и толкает её перед собой «продолжить разговор в более спокойном месте». От страха и собственной беспомощности Курильщик теряет дар речи, сжавшись в комок, и смотрит не вперёд, а назад, но пускаться в погоню никто не торопится – этим психам, зло думает Курильщик, кажется, что всё в порядке вещей. Как только дверь за спиной Чёрного неплотно заслоняется, Табаки отчётливо констатирует в тишине: «Похищение невесты!». И дверь эта отдаляется от Курильщика всё дальше, как во сне, и он старается поверить, что дрожит от холода, потому что не самая лучшая затея – в пижаме кататься по коридору. Ещё он очень хочет верить, что Чёрный везёт его к Перекрёстку, но коляска останавливается у дверей Пёсьей комнаты – и вопиющей уликой остаётся там. Дальше Курильщика несут на руках. В спальне – почти такая же тьма, как и в коридоре, но тьма живая, душная, шевелящаяся, пропахшей табаком и потом, Курильщик закрывает глаза от ужаса и стыда и скорее чует, чем слышит, как неправдоподобно много девиц набилось к Псам, так что до них двоих никому нет особого дела. Чёрный спотыкается об кого-то, беззлобно матерясь, и сгружает свою ношу на свободную койку. Курильщик замирает и так боится, что произойдёт самое-страшное, что его тошнит и кружится голова. Наутро он – весь с ног до головы пропахший Чёрным, примятый Чёрным, помнящий Чёрного всем своим телом – уже за исключением ног, конечно. На вожачью добычу Псы не пялятся, но именно поэтому Курильщику кажется, что в нём что-то изменилось, что-то вопиюще очевидное, что-то, что уже невозможно скрыть. Они с Чёрным отныне избегают смотреть друг другу в глаза, хотя самое-страшное так и не произошло. Когда Курильщик, осмелившись проводить взглядом уезжающий без него автобус, вернётся к методичному упаковыванию своих альбомов и папок, на пол выпадет небольшой листок – незаконченный набросок, голова сурового пса-атлета. Дом знает обо всём, и Дом всем даёт второй шанс, - Дом умеет возвращать своих беглецов тем, кто умеет их ждать. И Курильщик, прижав рисунок к шершавой стене в разорённой, почти опустевшей комнате, достал из-за уха замусоленный огрызок карандаша и дорисовал забытый когда-то ошейник – со своей биркой, с двумя маленькими буквами инициалов. Тот, кого он потерял, однажды найдётся.