Притча о блудном сыне

Брэй Уайатт покачивался в своём кресле и, отбивая ритм ногой, наигрывал на губной гармошке скрипучую заунывную мелодию, от которой сводило зубы. От которой веяло старомодными инди-хоррорами про дощатые развалюхи, полные призраками индейцев, в чьи кости были вбиты их сваи, про бескрайние и бесплодные ранчо, на которых можно было зарубить родного брата лопатой, не договорившись о том, как сажать картошку. Рядом с ним были его верные апостолы — его сыновья, а может быть, его братья, а может — и то, и другое; его агнцы, которыми он раз за разом жертвовал, которых вскармливал чужой кровью. Джон смотрел на него и на стену за его спиной — посередине висело ружьё, а вытянутый лошадиный череп и перевёрнутое вверх ногами деревянное распятие — по углам. Джон стоял перед ним на коленях, со связанными за спиной руками, и не мог поверить в то, что это происходит именно с ним. Брэй был так близко, пах нестиранной рубашкой и самогоном, что-то говорил со своим южным акцентом и широко улыбался, и смысл его слов до Джона не доходил, потому что это была улыбка сытого людоеда, приглашающего угоститься кусочком с его стола. Брэй тоже смотрел на Джона — самую желанную добычу. Было сказано: я сделаю вас ловцами человеков, — и вот они потрудились на славу, ведь Джон был самым что ни на есть человеком, человечнее некуда. Джон с нежным и решительным лицом вечного четырнадцатилетнего добровольца, вдохновлённого бойскаута, которого не взяли в армию потому, что никакой войны-то и нет, и никто уже никогда не посягнёт на всё то, что ему так хочется защищать. Бедный мальчик, подумал Брэй, ты дерёшься за тех, кто из-за твоей спины повторяет, что драться нехорошо, что надо расслабиться и наслаждаться представлением, а я тебе покажу, что можно драться против — против ложных богов, которым поклоняются слепцы. А затем обнаружил, что подумал об этом вслух. Джон не знал, что ответить. Он отвык разговаривать не заученными словами. Не взвешенными по многу раз перед тем, как нажать на кнопку «отправить» в фейсбуке или твиттере. Здесь не было фанатов, внемлющих его речам, не существовало телевидения, и даже электричество отсутствовало — масляная лампа горела, с шипением всасывая воздух, в руке одного из братьев, освещая спутанные волосы Брэя Уайатта, его отливающий краснотой загар родом не из солярия, его руки, незнакомые с тренажёрными залами, но способные повалить дикого кабана, если потребуется. Что можно ему доказывать, что объяснять, как можно перед ним отстаивать свой насквозь фальшивый, искусственный мир? Для Брэя это означало согласие, а согласия он не ожидал и не желал. Раскаявшийся грешник ценнее праведника, Джон должен был отстаивать свои заблуждения, которые печатают на глянцевых плакатах, упорствовать, как пленный рядовой, никаких тайн на самом деле не знающий, но очень старающийся казаться героем, от которого зависит всё… Джон должен был делать что угодно, и тогда можно было бы его спасти, стереть кукольную улыбку, сорвать игрушечные регалии и ленты, найти под маской совершенства его настоящего. Но Джон смотрел на него без страха, глазами уже прозревшими и увидевшими, что блуждают во мраке, и просящими вывести на землю обетованную — и безупречность была его настоящим лицом. Брэй Уайатт приказал отпустить заложника и, откинувшись в кресле, начал играть колыбельную.