Алой нитью сквозь её жизнь.

Небольшая гостиная утопала в вязком полумраке. Лишь языки жёлто-багрового пламени из грубо сделанного камина разрезали жаркую темень тёплыми лезвиями огнистых ножей. В комнате было душно, но Нелли не хотелось открывать окно – там негромко шелестел дождь, облизывая крыши и мостовые Лондона, и к тому же… Рядом с ней спал её любимый мужчина. Суинни Тодд часто читал по вечерам какие-то пыльные книжки. Ну, как читал… Скользил по строчкам равнодушным взглядом – он очень уставал за день и был не в состоянии воспринимать информацию. Просто убить время до того, как можно будет с чистой совестью отправиться спать. Это было что-то вроде обычая: они всегда ложились спать вместе, если никто из них не засыпал у другого на плече. Чаще так делала Нелли, разумеется, неосознанно. Просто плечо у Суинни было тёплое, крепкое и широкое, и от его волос хорошо пахло дешёвым, но приятным мылом. Однако сегодня случилось наоборот: мистер Ти уснул, положив голову на колени женщине, и книга выпала из его грубоватых пальцев. Нелли никак не могла решиться потормошить его за плечо, чтобы Суинни проснулся, и они спокойно направились в спальню. Какой-то кощунственной казалась ей эта мысль, когда миссис Лавитт разглядывала уставшее лицо цирюльника. Мертвенно-бледное, с болезненными тенями под глазами, с глубокой морщиной между нахмуренных бровей… Пальцы женщины сами, безо всякого вмешательства разума, легонько прошлись по лицу Тодда: очертили скулы, отвели со лба седеющую прядь волос, коснулись морщин, словно пытаясь разгладить. Нежно прижав веки мужчины ладонью, Нелли слабо улыбнулась, разглядывая лицо человека, который то ли кровавым бритвенным разрезом, то ли красной нитью крупными стежками прошёл через всю её жизнь. С юности – и до сегодняшнего момента. Нелли помнила, как увидела его впервые. Улыбчивый молодой человек со смугловатой кожей и правильными строгими чертами лица. Он держал за руку бледную веснушчатую блондинку и смотрел на неё с такой трогательной нежностью, что у Нелли неприятно защемило сердце: на неё саму супруг никогда так не смотрел. Впрочем, она в этом плане отвечала ему полной взаимностью – эти люди друг друга не переваривали, но были вынуждены находиться рядом долгое время. Тогда Нелли тепло улыбнулась молодой чете Баркеров и пропустила их в коттедж – они хотели снять здесь комнатку. Постепенно Нелли влюблялась в него. Тёплые глаза, почему-то похожие на черешни, тёплые грубоватые руки… Их грубоватость ничуть не мешала молодому Баркеру стать лучшим цирюльником Лондона. Тёплый взгляд и тёплый ласковый голос. «Ну, что вы, миссис Лавитт, я сам починю…», «ну, что вы, миссис Лавитт, совсем себя загоняли. Сядьте и отдохните, на вас лица нет». А каким удивлением, восхищением горела темнота его взгляда, когда Нелли как-то, повинуясь сиюминутному желанию, надела своё любимое светло-пастельное платье и заплела густые каштановые волосы в две косы! Не было бы женственных форм – и она была бы похожа на девочку, школьницу, тем более, что движения у неё были как раз подходящие, лёгкие, стремительные. Потому, что для Бенджамина Баркера хотелось быть лёгкой, изящной, стремительной, красивой… Для него хотелось быть женщиной во всём смысле этого слова. Тем более, что именно этот человек позволил Нелли почувствовать себя действительно женщиной, а не существом неопределённого пола и ориентации в жизни. Конечно, у Баркера была ещё и молодая жена, но… Девушка была беременна, и Нелли видела, как тяжело у Бенджамина получалось выдерживать её капризы. Всё чаще он задерживался на кухне с чашкой чая, или чего покрепче, задумчиво смотрел в пространство и не желал идти в спальню наверху. Нелли его полностью понимала и разделяла с ним одиночество этих вечеров. А однажды – порывисто вскочила и схватила мужчину за руку: «А пойдемте, прогуляемся!..». Бенджамин всегда напоминал ей благородного рыцаря. Рыцаря, который переносил её через лужу на руках, и, шутя, говорил, что надорвал себе спину, а Нелли возмущённо била его веером по плечу и заливисто хохотала. Рыцарем, который помогал ей отбиться от собак, рыцарем, который прожигал ненавидящим взглядом жирную тушу мистера Лавитта после того, как он оставил на бледной щеке супруги яркий след пощёчины. Проблема в том, что рыцари не изменяют своим дамам. Даже оказавшись под омелой рождественским вечером, Бенджамин лишь легко прикоснулся к уголку её обветренных губ, чуть виновато улыбнулся и пошёл дальше. Суинни Тодд был куда более решителен в этом отношении. Суинни Тодд был совершенно другим. Другим рыцарем – с лезвиями, как он сам говорил, криво улыбаясь. У Суинни Тодда глаза напоминали чёрные провалы с болезненным огоньком на дне. У Суинни Тодда руки были холодными, но всё такими же грубоватыми, а голос – низким и угрожающим. Но Нелли быстро привыкла к этому. Она запомнила ощущение его губ на своей коже: тёплые, чуть шершавые, жестковатые… И это осталось неизменным даже после пятнадцати лет тюрьмы. Иногда Нелли задумывается: правильно ли она поступила? Может, стоило забыть Бенджамина Баркера, и выставить за порог пугающего её поначалу Суинни Тодда? Может, стоило начать жизнь заново… Уехать к морю – одна – как она мечтала, найти хорошего добропорядочного мужчину, который ничем не будет напоминать ей о добром цирюльнике, может даже взять из приюта какого-нибудь милого мальчика… Потом Нелли легонько целует плотно сжатые губы спящего Суинни Тодда и мысли летят в подвал, к останкам бывших клиентов.