Абсолютный покой. Легкие и ненавязчивые лучи проникали мягким светом в тихое умиротворение храма. Послеполуденное солнце дарило спокойствие и душевный покой, в глубине которого слышно ангельское благоухание. Чистый, прохладный воздух, смешанный с терпким ароматом свежих лилий и церковного масла витал вокруг, словно его сладостной пыльцой, можно было взять в ладони. Божественная тишина. Нет в ней ни изъянного шороха и нечистого шума ветра за храмом. Ничего, кроме покоя. Был слышен едва уловимый аромат от лампадок, пахнущий церковным ладаном, и как будто меланхоличные вздохи святых, смотрящих вниз, с высоты увековеченных статуй. Почему меланхоличные? Почему такие печальные? Наверное, от чувства неизбежного погребения людей, топящихся в черном омуте своих грехов….
Люди чернят себя, не задумываясь, что чернят подобие Божье. Покрывая лицо свое тысячами черных белил, поддаваясь обману Лукавого. И даже Папы, попав под искушение, затемняют имя святое Его, а вместе с ними, темнеет и Ватикан, который мечтает паче снега обелиться…
Этот добрый, чистейший ребенок! Почему он столько гнева чувствовал от Востока? Не редко печалясь, он спрашивал у Папы, в чем причина такой злобы. Ах, почему столько ненависти к друг другу у людей? Ведь все они одной плоти и крови, и все они попали под власть нечистую Лукавого. Он смотрел на людскую болезнь и мирно улыбался, с искренним сердцем веря, что Папа может всё, и он своими молитвами, сможет вылечить их болезнь страшную…
Одетый в белые шелка, мальчик окунал свои теплые руки в слегка прохладную воду фонтана и тихо шептал какие-то ласковые слова, словно он разговаривал с кем-то поднесенным к небесам. Он был как будто в раю, но остро ощущал приход тех дней, которые изменят всё в земной ад. Но в тоже время, по-детски вел себя, спокойно пронеся все греховные мысли, пока не появлялась
она…
При её появлении мальчик чувствовал, как тревожно и боязно сжимается его сердце, а душа просится помощи и защиты. Её легкая и радостная улыбка зажигает в глазах озорные огоньки, а беспечная радость поведения заставляет забыться обо всем. Она чиста как Дева Мария, и никто бы не смог посрамить эту непорочность. Но что-то было в ней такое, что могло сбить её с пути, и увести в неправедный омут, чего больше всего боялся Ватикан. Но девушка никогда его не слушала, беспечно пропуская детские слова сквозь себя, словно они говорились пустой стене.
* * *
Он мягко держал её ладонь и словно маленький влюбленный ангел поглаживал белую атласную руку, спокойно лежащую на его ладони. Складывалось впечатление, что ребенок о чем-то пылко просит маму, а та лишь улыбалась ему в ответ, в мыслях думая совершенно о другом…
Ватикан вел её по садовым дорожкам собора, всё время заглядывая на Аличе, в какой-то надежде. Стремясь уловить какой-то другой блеск в глазах, возможно покаяние…
«Папа поможет, потому что любит и тебя и меня»…
Мальчик опустил тяжелую улыбку и снова погладил руку Аличе, прильнув к ней, как к маме. Как к дорогому человеку, кроме которого у него ничего нет. Он любил её так сильно, что аж дрожал и боялся, что девушка когда-нибудь его забудет.… Поддастся коварности мира и не сможет противостоять искушению.
* * *
– Подстригла волосы, одела короткие одежды, испачкала белые рученьки кровью… – Обычной нежностью сказал Ватикан, держа в руке большую золотую чашу с вином и хлебом. – Ты никогда меня не слушала, милая Аличе. – С тяжестью продолжал юноша.
Он был одет в черное облачение. Детское лицо потемнело, глаза стали чернее. Руки осушились, стали шершавы. Он напоминал темного ангела из фрески Страшного Суда. Но голос его, не изменился. Всё тот же. Мягкий, нежный, любящий. Заставляющий слушать и задуматься…
Но как же горько ему было видеть ту Аличе, которая сейчас стояла перед ним. Она смотрела на него с горьким комком в горле. И возможно, в покаянии принимала все его слова.
– Последний ангел скоро вострубит.
Слова, выговоренные с едкой ухмылкой, заставили девушку расплакаться от боли.
Страшно, больно, неприятно.
«Прости, Папа».
