Иллюзия

Промоушен «Короля Артура» идет полным ходом; теперь почти каждый день Флорана под завязку набит съемками, интервью на радио и ТВ. Домой он возвращается, как правило, глубокой ночью, когда Микеланджело уже крепко спит. Иногда он застает итальянца за рисованием или сочинением стихов, музыки. А бывает, что Фло не застает Микеле в квартире вообще. Именно так происходит сегодня. Уставший (и это мягко говоря) после записей трех интервью Флоран почти не удивляется тому, что дома его встречает абсолютная, первозданная тишина. От Локонте – впрочем, как всегда в таких случаях – ни записки, ни малейшего знака, который помог бы догадаться, где он и что с ним. Да и не надо. Фло и так приблизительно знает… Он наскоро принимает душ и ложится в кровать – понимая, что не уснет, пока не появится его блудный итальянец. Микеле объявляется под утро – бледный, потрепанный, потерянный. Не раздеваясь, тяжело опускается на свою половину кровати… Фло больше не может делать вид, что спит. Приподнимается на локте, шепотом говорит: - Сними хотя бы куртку… и джинсы, - и, не дожидаясь ответа, ложится обратно. Он бы промолчал, если бы от кожаной куртки Локонте не пахло так бесстыдно – куревом, духами, сплетенными в целый парфюмерный клубок – непонятно даже, мужские они или женские – и еще чем-то, вызывающим у Флорана какое-то смутное, давящее чувство. Слушая, как хрипло дышит мгновенно провалившийся в сон Микеле, он вспоминает такие же пропахшие чужими сигаретами и парфюмом рассветы. Вспоминает, как однажды – кажется, это было после одной из первых ночных отлучек – спросил у итальянца, зачем он это делает. Зачем ему эти бары, клубы, и главное, общество каких-то абсолютно левых людей, которые потом похваляются совместными фотографиями в инстаграме и других социальных сетях. Большую часть этих фото можно назвать по меньшей мере провокационными. Фло давно не злится и не ревнует. Он помнит сбивчивый, путанный, но искренний ответ на свой вопрос: «Зачем?» - Понимаешь… Мне самому безумно стыдно наутро. Стыдно перед тобой, перед самим собой, перед моими настоящими поклонниками. Сейчас мне отвратительны те люди, с которыми я сегодня ночью пил, курил какую-то дрянь, которым нес всякую чушь, в тот момент казавшуюся истиной… Когда у меня долго нет концертов, выступлений, общения с публикой, когда мне начинает казаться, что я в тупике – нет свободы, самореализации… я срываюсь, Фло. И иду по этим притонам - мне кажется, что в толпе становится легче. Меня узнают люди, просят посидеть с ними, выпить что-нибудь вместе… и я внушаю себе, что действительно им интересен, что они любят меня и мое творчество. Да, Фло, не перебивай, я сам понимаю, что это иллюзия, не искренняя любовь, а ее жалкий суррогат. Те, кто по-настоящему меня любят, никогда не станут так навязываться, постить в соц. сетях фотографии со мной – фотографии в духе «я и звезда «Моцарта» распиваем вместе самбуку, завидуйте». И плевали они на мое творчество. Я все это прекрасно понимаю, Фло… но ничего не могу с собой поделать в такие моменты, когда меня душат злость, отчаяние... когда я чувствую себя обреченным, неуслышанным, непонятым… Флоран вспоминает, как крепко он тогда обнял Микеле; и сейчас у него что-то саднит внутри - так, словно все отчаяние любимого человека в том объятии перелилось ему в грудь. С этой болью он и засыпает; а когда распахивает глаза, ее уже нет. Рядом на постели сидит Локонте; слабая попытка улыбки застыла на его губах. Говорить «доброе утро» сейчас более чем неуместно, и Фло молчит. Несколько секунд он смотрит в лицо Микеле, затем садится на постели, рядом с ним. Никто из них не решается нарушить неуютную тишину; но когда Флоран, отвернувшись, хочет подняться с кровати, его останавливают мягким прикосновением ладоней к плечам. Он послушно замирает, и Микеланджело целует его – за ухом, потом – в шею, в том месте, где заканчивается линия волос и открывается не тронутая загаром кожа. Фло на мгновение прикрывает глаза, потом наугад оборачивается – и, распахнув их, встречает полный вины и молчаливой благодарности взгляд.