Гомосек

Меня тошнило каждый раз, когда я смотрел в его глаза. Мне хотелось с корнем вырвать его язык, как только он открывал рот и начал хрипеть своим бархатным голосом. Хотелось сломать ему запястье каждый раз, когда он пожимал мне руку. Он делал это не так сильно, как другие парни. Мне кажется, это и выдавало его. Мне хотелось поджечь его волосы каждый раз, как он ворошил их своими длинными пальцами. Каждый раз, когда он вздыхал. Улыбался. Смеялся. Или плакал. Ругался. Кричал. Курил. Нервничал. Каждый раз мне хотелось убить его больше, чем чего-либо другого на свете. Сраный педик, и почему я только так полюбил его? Я дрочил на азиаток и американок. На русских и бразильянок. На француженок и грёбаных британских леди, вздумавших сниматься в порнухе. Я пытался переспать с каждой попадавшейся мне на пути женщиной. Женщиной-без-лица. Женщина-между-ног. Женщины. Женщины. Женщины. Я пытался заполнить ими всю свою жизнь, забыть обо всём остальном. Я был готов на всё, лишь бы выбросить этого мерзавца из своей головы. Пидорас. Я сраный пидорас. Он подмигивал мне на лекциях, тёрся об меня в удушливой давке коридоров, казалось, его кожа была больной - она горела. Я едва знал его имя, мы не были даже друзьями. Он вечно провоцировал меня, будто знал мой мерзкий грязный секрет. Я был готов избить себя до полусмерти, лишь бы больше никогда не вспоминать о Фрэнке. Я горел ненавистью и стыдом. Если я задерживался после занятий, он оставался со мной в пустом помещении, приоткрытый рот и вязкий воздух, я ехал домой на метро, едва пытаясь скрыть вставший член. Я боялся, что могу кончить от одного его поцелуя. От одного его слова. От одной его смерти. Он подкрашивал глаза и постоянно хлопал своими ресницами, поднимая взгляд на меня. Да пошёл он к чёрту. Сраный, ебучий педик. С каждым днём он вился вокруг меня всё сильнее и сильнее. Его движения напоминали охоту пантеры. Я стал жертвой затраханного пидораса. Я ненавидел себя. Я ненавидел его. Я ненавидел то, что у меня перестал вставать на девушек. Я ненавидел то, что я хотел только Фрэнка. Он был грёбаным парнем! Я ненавидел то, что хотел парня. Он попытался поцеловать меня, оставшись наедине, и я оттолкнул его. Он попытался поцеловать меня на другой день, и на следующий, и всю оставшуюся неделю - я отталкивал его. И я приходил домой и дрочил, задыхаясь от тихих рыданий и стыда. Я сраный педик. Я сраный, мать вашу, педик. Грёбаный пидорас. Грёбаный пидорас! Пидорас! Он прижал меня к стене и встал на колени, зубами расстёгивая мне ширинку, и я позволил ему отсосать мне. Надо же, как здорово! Теперь я могу рассказывать всем подряд, что ебал в рот Фрэнка Айеро. Я оказался не только гомосеком, а ещё и мудаком. Блондинка отсасывает мне на заднем сидении машины её папочки, а я закрываю глаза и представляю, что это Фрэнк. Брюнетка отсасывает мне на коленях в кабинке туалета, а я закрываю глаза и представляю, что это Фрэнк. Рыженькая девчонка извивается на мне в подсобке, а я закрывая глаза и представляю, что это Фрэнк, едва сдерживая слёзы. Какого чёрта я полюбил его? Он вился вокруг меня, заигрывал, издевался. А я лишь боялся, что все узнают, что Джерард, мать его, Уэй любит парня. Любит безответно. Он вился вокруг меня лишь затем, что бы я трахнул его. Смотрел на меня густо подведёнными глазами, мечтая о моём члене внутри него. Закусывал губу, представляя, как снова отсасывает мне. Грыз ногти, думая лишь о том, как валяется среди спермы на моих простынях. Он был шлюхой. И ещё сраным гомиком. Потом я узнал, что он был сатириазисом. Он вешался на всех подряд. А я полюбил его. Грёбаную шлюху. Он доставал меня. Доставал до тех пор, пока не добился своего. Он приходил ко мне домой и стонал во всё горло, пока я вбивался в него, сгорая от ненависти и стыда. Но он никогда не чувствовал боли. Ему было наплевать, если я отталкивал его от себя. Я бы мог делать это вечно. Он всё равно не любил меня. Он любил большие крепкие мужские члены. Я ненавидел его за то, что он был шлюхой. С каждым днём я любил его всё больше и больше. И всё больше хотел придушить его голыми руками. Я перестал есть. Забывал умываться. Не обращал внимания на то, в чём хожу. Стал пить. Эта неправильная любовь щелочью выжигала мне внутренности. Я хотел застрелить и его и себя. Это было неправильно. То, что я его трахал было неправильно. То, что я его любил, было неправильно. И то, что он был блядским педиком было неправильно! Я тушил сигареты об руки и рассекал себе кулаки в кровь в драках на улицах. Я врывался в чужие дома и устраивал скандалы с полицией. Я превышал скорость в три раза и бросался под колёса грёмящих металлическими дверьми автобусов. Я крал вещи из магазинов и разбивал каждое попавшееся на глаза зеркало. Но всё было бесполезно. Его смазливая мордашка ни на секунду не выходила из моих мыслей. Понедельник. Он говорил, что ебется с тем рыжим парнем с автозаправки. Вторник. Он говорит, что отсасывает другу своего отца в его машине. Среда. Он говорит, что ловит какого-нибудь мальчика-на-одну-ночь в баре. Четверг. Он говорил, он знает близнецов. И ухмылялся. Пятница. Сжимался вокруг члена кассира из супермаркета рядом с моим домом. Я вырывал склизкие купюры сдачи из его рук, злость даже не давала сил опустить взгляд. В субботу и воскресенье он приходил ко мне. Меня тошнило от него и его рассказах о членах его дружков. Этот длиннее, тот короче. Этот лучше, этот хуже Этот волосатый, на том почти никакого волосяного покрова. У этого встаёт за минуту, у другого за две. Фрэнк перечислял их, с удовольствие раскладывал их передо мной, будто грёбаный ребёнок шоколадные конфеты. Он трахался с плетьми и связанными руками. С повязками на глазах и в наручниках. Сверху и снизу. С молоденькими мальчиками и "папочка-кончи-мне-в-рот". Хуй его знает, сколько было ёбаному гомику. Его возраст был возрастом прогнившей насквозь кожи. Я блевал кровью и бритвой оставлял длинные кровавые следы на своих запястьях. Я плакал и молился. Самым сильным страданием в моей жизни была любовь к нему. Он выпивал из меня все соки. Все чувства. Моя кожа вскрывалась от одного его взгляда. Кости ломались осколками от его прикосновений. В мой мозг вонзались мириады крошечных иголок каждый раз, когда я кончал в него. Я был заполнен кровью и отвращением. Он был едкими песчинками в моей ране. Год спустя его избили до смерти в подворотне какие-то парни за то, что он был геем. Его нашли голого на асфальте, и половина его кожи было содрана до крови. Правая половина его черепа была размозжена, а член безжизненно лежал. Он валялся среди чужих экскрементов и мочи. Среди крови и пыли. Среди вони обуви и помоев. Там ему и было место. Сраному педику. Я вырос и женился, получил работу и завёл детей, купил дом и машину, убеждая себя, что забыл о гнойных червях, скоплениями копошащихся внутри меня. Я думал, что мне станет лучше. Думал, что забуду его. Но каждый миллиметр этого города провонял его запахом. Я вдыхаю полной грудью вечернюю россу с листьев, на которой ещё серебрится его смех. Пропускаю через себя воздух, все ещё наполненный его громкими стонами. Всё ещё чувствую на кончике языка его улыбку. Я чувствую его в своих венах. Я дышу им. Я всё ещё дышу им. И знаешь что, Фрэнки? Я больше не хочу дышать.