"Мечта - это тоже счастье, а счастье у каждого свое, поэтому и верят в него по-своему". (С) Эмили Джилл Браун.
Когда я познакомился с Эндрю Стертом, мне было тридцать четыре года. Я работал психологом в пансионате для пенсионеров, обладающими физическими недостатками: слепотой, глухотой или немотой. Но мистер Стерт не походил на этих обреченных своей участью людей. В свои семьдесят три он был довольно жизнерадостным человеком, видел и замечал то, что не видят другие. Он был немым и слепым музыкантом. Я часто удивлялся этому сильному чувству, которое переполняло сердце и душу мистера Стерта. Он не был обычным моим пациентом. Этот человек вселял в меня надежду, что счастье не зависит от денег или чего-либо другого. И вот на одном из наших занятий Эндрю Стерт рассказал мне свою историю - историю немого слепца, однажды захотевшего жить. Я помню, как сидел за дубовым столом, пока мистер Стерт обреченно смотрел в пустоту. Я знал, что он меня слышит, единственной преградой между нами была немота. К счастью, я знал язык таких людей и с легкостью понимал его. Поэтому история, которая до сих пор живет у меня в сердце, была проста для моего понимания.***
"Мне было двадцать четыре, - жестами рассказывал мистер Стерт о своей жизни, - когда я повстречался с Эмили Браун. Я до сих пор ее помню: она научила меня быть счастливым". Его жесты были мягки и удивительно живыми, будто он сам был этими жестами, словами. Он рассказывал о своем детстве и юности, о том времени, когда он еще мог видеть. Немота для него была огромной трагедией, поэтому двадцатилетний Эндрю отправился путешествовать по миру. "У меня был такой небольшой синий рюкзак, в котором я хранил свои вещи и флейту. Они не раз спасали меня от голодной зимы", - медленно "рассказывал" мистер Стерт. Родственники, у которых он жил, считали мистера Стерта огромной обузой для семьи. Те даже временами шутили, что, куда лучше, если бы он вместе с голосом потерял и голову. Конечно, шуткой это не назовешь, и потому для мистера Стерта было легче сбежать, чем жить среди таких людей. "Да, я действительно почувствовал свободу, когда ушел из семьи Мартинсов, как и они, наверное, - "говорил" он, - ведь жить с немым племянником - это ужасная кара, только вот за что - неизвестно". Четыре года молодой Эндрю странствовал, пока суровые зимы не взяли вверх, и мистер Стерт уже не знал, что делать, чтоб заработать хоть немного денег на питание и жилье. В те годы он и познакомился с ней - своей единственной любовью и счастьем, которое не раз приходит к нему во сне. "Знаете, доктор Бинс, когда я впервые пришел в их дом, - а это было весной, - тогда просился к ним на работу, так как игра на флейте уже не спасала, - вспоминал слепец. - Я заметил, как тихо и спокойно здесь. Огромный дом, принадлежащий лишь Эмили и ее сестре, Нарциссе, вселял спокойствие и гармонию во все, что находилось здесь. И вы не представляете, как сильно я был счастлив, когда меня приняли". Нарцисса, старшая из сестер, не знала немого языка. Поэтому ей было крайне трудно лишний раз обратиться к мистеру Стерту, однако молодая мисс Браун не обращала внимания на его недостаток. "Эмили сильно отличалась от своей сестры. Разница между ними в возрасте - восемь лет, что значительно сказывалось на их отношении ко мне. Девушка любила поговорить, что часто расстраивало меня, немого музыканта, который никак не мог ответить". Эмили, по словам мистера Стерта, была удивительной. Слепая девушка, которая к тому же не умела ходить, а ездила на инвалидном кресле, завлекала его к себе своей добротой, за которую он никак не мог отблагодарить собеседницу. Но чему больше всего удивлялся молодой Эндрю, так это ее красоте. "Нет, она не была моделью с обложки местных журналов, - чуть хмурясь, "говорил" мой пациент. - Она была просто особенной". Его поражали ее глаза: яркие, голубые, умные. Хоть она и не могла видеть, Эмили с легкостью умела распознавать погоду и чувствовать эмоции другого. "Она могла рассказать о том, что происходит вокруг, кто что готовит и у кого на сегодня какие планы". Молодой Эндрю всегда поражался этому умению, которое отсутствовало у еще зрячего парня. "Я проработал у них около полутора лет, но ни один человек из их окружения и из моих друзей не стал мне так дорог, как Эмили, " - улыбался мистер Стерт. Она рассказывала ему о своей семье, о сестре, которая теперь постоянно пряталась в комнате и давала поручения с помощью листа бумаги и ручки. И теперь он постоянно находился с мисс Браун, которая стала для него больше, чем хозяйкой. Все свое свободное время молодой Эндрю проводил с ней. "Она говорила мне о том, что видит и что хотела бы увидеть, о том, что для нее важно и как она мечтает ходить. Я наблюдал за ее глазами, за ее жестами. Для меня она казалась фарфоровой куклой..." - поражался самому себе он. Однажды Нарцисса позвала к себе молодого Эндрю и показала письмо, в котором говорилось о болезни молодой мисс Браун. Для него, человека, который проводил все свое время с молодой хозяйкой, такое заявление было крайне неожиданным. Да, конечно, он знал о том, что у нее паралич, что она не могла видеть, но он и не думал, что все может быть гораздо серьезнее. Ее болезнь развивалась намного быстрее, чем кто-либо мог подумать. Мистер Стерт не отходил от нее ни на шаг. Нет, он не читал ей книги, не рассказывал о том, что происходит вокруг. Он просто был рядом, временами играл на флейте, держал ее руку в своей и наслаждался таким странным, но счастливым моментом. "Она говорила, что никогда не была так счастлива, - улыбчиво "произносил" он. - Однажды Эмили даже призналась, что у нее нет никого ближе меня". Проходили дни, и болезнь молодой мисс Браун все прогрессировала и прогрессировала. Знаете, я никогда не видел, чтобы после стольких лет воспоминания оставляли такой огромный след. Мистер Стерт, его глаза и все, что могло показывать о грусти, в один миг серели и становились бесцветными. И это были лишь обычные воспоминания, но они заставили его вспомнить ее. Эмили становилось хуже. Да, она старалась не показывать этого, как говорил мистер Стерт, но все равно по глазам, которые из голубых превратились в бесцветно-серые и совершенно пустые, можно было сказать очень многое. Молодой Эндрю так же, как и она, терял стимул к жизни. Счастье, к которому он стремился, ушло, бесследно убежало куда-то далеко. Теперь и в его ярких, живых, зеленых глазах затерялась болезнь. - Эндрю, - заявила как-то молодая хозяйка, - мне так много хочется тебе сказать. Мистер Стерт, как обычно, молчал. Он аккуратно коснулся ее ладони, которая, к сожалению, уже ничего не ощущала - паралич развивался слишком быстро. - Эндрю, я люблю тебя, - тихо произнесла она. На глаза Эмили навернулись слезы. По словам мистера Стерта, Эмили никогда не плакала. На ее лице всегда красовалась улыбка, поэтому эти слезы были для него чем-то необычным и незнакомым. - Я скоро умру, - тихо проговорила девушка. Мистер Стерт аккуратно вытер ее слезы. "Эти слова ранили меня. Я так сильно боялся потерять ее, что не замечал, что делаю"... Молодой Эндрю мычал что-то совершенно непонятное, прижимал к себе девушку, пока та вновь не произнесла: - Но пока я жива. И рада, что ты со мной. В тот вечер он уснул на кресле рядом с хозяйкой. Мистер Стерт играл на флейте, пытаясь выразить свои чувства, весь день и совершенно забыл обо всем, что нужно было ему самому. "Я любил ее, по-настоящему любил", - были последними словами мистера Стерта, и по мягким розовым морщинкам потекли слезы. Эмили Джилл Браун умерла в возрасте двадцати двух лет от остановки сердца. Она умерла с улыбкой на лице, такой же счастливой, как и при жизни. Паралич, который у нее был, не смог уничтожить девушку. То лето выдалось для молодого Эндрю слишком тяжелым. Он никогда не слышал такой тишины в доме. Не было больше того беззаботного щебета в комнате молодой хозяйки. Никто больше не сидел на веранде, никто не рассказывал о том, какая погода на улице. Без Эмили дом стал пустым. Больше не было той особой гармонии, которую она создавала своим присутствием. Нарцисса навсегда заперлась в своей комнате. "Спустя два месяца после смерти Эмили я ушел из их дома, вновь покинул место, к которому был привязан в этот раз сердцем". Молодой Эндрю снова отправился путешествовать. Надеясь забыть свое маленькое счастье, он отправился в Париж, город любви, где и прожил следующие двадцать лет. "Мне никогда не было так грустно, - вспоминал временами мой любимый пациент, - из меня будто что-то вырвали. Чего-то не хватало, чего-то очень важного". Действительно, как говорил мистер Стерт, всю его последующую жизнь он что-то искал. Что-то пропавшее, что-то, без чего его жизнь не была бы столь бессмысленной. В Париже молодой музыкант начал подрабатывать в академии искусств уборщиком. И, как он сам признался, самым любимым его делом было поглядывать за уроками музыки. Он следил за тем, как пожилой учитель дирижирует маленьким оркестром. Он следил за мальчиками, которые играли на духовых инструментах, но ни один раз огорчался, не находя флейты. "Моей самой заветной мечтой была музыка. Я с самого детства хотел играть. Но в нашем маленьком городке, в котором я провел свою юность, не было музыкальных школ", - объяснял мне мистер Стерт. Игре на флейте его учил отец, пока тот не погиб, и парня не отправили к тетке. Поэтому после работы в школе искусств молодой Эндрю открывал кабинет музыки, проходил вдоль стен, рассматривая инструменты, садился за ближайший стул и начинал играть, достав собственную флейту. Каждый раз мелодия была разная, но он не раз замечал, как эта музыка описывает дни жизни его любимой молодой хозяйки. Он играл то быстрые, шумные басы, означающие смех и веселые минуты проведенные с ней, то тихие реквиемы, принадлежащие дню смерти Эмили. "Знаете, мистер Бинс, - на одном из занятий сказал мне музыкант, - я до сих пор помню ту мелодию, которую играл во время ее похорон. Такую живую, но тихую, беспрерывно смеющуюся и одновременно плачущую. Был бы инструмент, я бы смог сыграть вам. Эта музыка была моими эмоциями, она была мной". Когда я познакомился с мистером Стертом, он был пожилым дирижером в отставке. И я до сих пор не понимаю, как он добился всего этого. Я даже спросил его однажды, в чем секрет, ведь ни денег на обучение, ни друзей, которые смогли бы ему помочь, он не имел. На что мистер Стерт мне ответил: - Музыка жила и живет внутри меня. Я благодарен таланту. Хотя нет, было еще кое-что. Такое легкое и почти незаметное - счастье. Я благодарен ему! Мистер Стерт умер 23 июля 1996 года. На тот момент ему было уже семьдесят три. К моему сожалению, я не был на его похоронах. Но один мой знакомый, присутствующий на них, рассказал мне о том, как все прошло. На церемонии имелся оркестр, состоящий из пяти барабанщиков, трех духовых и одного немого музыканта, играющего на флейте. Как сказал друг, об этом просил его мистер Стерт, который написал ноты к прощальному маршу. Как я после догадался, это был тот реквием, который он играл на похоронах у мисс Браун. Музыканта похоронили в костюме дирижера с флейтой и письмом в руках, в котором было написано обращение к девушке по имени Эмили Джилл Браун. Когда я спросил о содержании письма, мой знакомый ответил, что более трогательного обращения ни разу не видел. Он смог переписать текст, так как об этом попросил его сам мистер Стерт, чтобы передать копию мне. Знаете, мои дорогие, я соглашусь с моим другом: в этом письме было описано то, чего я не видел в рассказе мистера Стерта, то, что заставило меня задуматься, то, что заставило поверить в счастье.Мисс Эмили Джил Браун от немого музыканта
Здравствуй, Эмили. Я никогда не писал писем, таких, как это, но, думаю, ты поймешь, о чем оно. Я никак не мог придумать, с чего начать: с самого начала или же с моей смерти. Да, именно моей смерти, потому что, когда не стало тебя, во мне что-то умерло. К сожалению, я до сих пор не понял, что это. И все же я решил начать. Пусть это будет наша первая встреча, тот день, когда я впервые тебя увидел. Да, я точно помню ту минуту, когда шел по тропинке вашего дома, мисс Браун. Прости за официальность, просто хотел понять, каково это - называть тебя по фамилии. Да, я шел тогда по тропинке мимо сада, ища работу. Ты сидела на веранде и пила шоколад. С пенкой, твой любимый. Ты смотрела куда-то вдаль и что-то напевала. Когда же я подошел к тебе, ты сказала мне лишь одну фразу, которую я навсегда запомнил: "Солнечно сегодня, не правда ли?" Я тогда еще не знал, что ты слепая. И меня безумно поразило то, что ты можешь чувствовать невзирая на недостаток. Иногда я даже не замечал его. Помнишь, как я впервые наиграл тебе мелодию? Я помню. Она была такой легкой и беззаботной. Ты еще сказала, что мне надо учиться на музыканта. Жаль, я не смог тебе тогда ответить. И знаешь, я стал дирижером. Да, как и хотела ты, а все началось с той мелодии. Я помню, как мы проводили с тобой рождество. Мы сидели за праздничным столом, а ты рассказывала о том, что готовили соседи. Знаешь, я до сих пор поражаюсь твоему странному умению. Это так удивительно. А помнишь, как рассказывала мне о семье? Это была единственна вещь, которая заставляла меня скучать. К моему удивлению, это была самая запоминающаяся минута. В тот день я узнал о твоей болезни. Знаешь, моя дорогая, я никогда не думал, что будет тяжело слышать от тебя слова признания. Когда ты сказала мне, что любишь, я в глубине души кричал. Не знаю, чувствовала ли ты тогда, как я держал тебя за руку. Этот момент стал для меня изюминкой нашей истории. Да, именно изюминкой. Ни один другой день не был похож на этот. Я тогда потерял тебя. Это было так странно. Знаешь, ваш дом до сих пор пуст. Я не знаю, что стало с Нарциссой, но когда я приезжал туда последний раз, там никого не было. Не знаю, простишь ли ты меня за это, но все слова, что приготовил для этого случая, я забыл. Просто все, что я чувствую, невозможно описать обычными словами. Я не смог бы рассказать все то, что стоило бы упомянуть. Единственное, наверное, что сейчас сделать, так это сказать "спасибо". Ты единственная, кто научил меня быть счастливым. Ты единственная, кто заставил меня мечтать. Я благодарен тебе. Ты заставила меня прийти к цели, которую я поставил себе уже давно. Я постарел. И мне до сих пор тебя не хватает. Да, возможно, я стал маразматиком, но все-таки счастлив. Ха-ха, счастливый маразматик. Закончу я, наверное, твоими же словами: "Мечта - это тоже счастье, а счастье для каждого свое, поэтому и верят в него по-своему". Я рад, что моим счастьем были вы, мисс Браун. P.S. Да, я пишу письмо. К моему сожалению, я уже слеп, поэтому приходится просить человека написать все это. Я не рассчитываю, что ты прочтешь его. Я не знаю, что будет там, на той стороне жизни. Поэтому я просто беру его с собой вместе с флейтой: если не сможешь прочесть, я просто сыграю тебе, как раньше, когда я еще мог видеть, когда ты была рядом и чувствовала меня. Мы просто вспомним нашу юность, те минуты, когда мы говорили с тобой песней. Мы просто вспомним с тобой наше маленькой счастье.***
Как же необычно все-таки умирать. Вот жил себе человек, а в одну минуту или же час его раз и не стало. Странно. И что самое интересное - непривычно. Лицо обдувал легкий ветерок, и кожу слегка пощипывало. Незнакомое ощущение. Оглянулся по сторонам - вижу. Хоть один плюс. Сжал кулаки, в одном из которых что-то захрустело. Ох, письмо. Потер тыльной стороной ладони лоб и вздохнул. Я и забыл про него. В другой руке покоилась флейта, которую я убрал вместе с письмом в карман похоронного костюма. Вновь огляделся по сторонам. Странное место. Вокруг меня было все белое или полупрозрачное, непонятной формы и размера. Чем-то схоже с облаками. Неужели я попал в рай? Выдохнул - еще одно облегчение. Я попытался сдвинуть с места ноги, которые затерялись в местном легком тумане. Почувствовал твердую опору и сделал еще несколько шагов. Туман под действиями ног стал рассеиваться, как легкая дымка, и я увидел что-то золотистое под ними. Золотая дорога? Я шел вперед, чувствуя некую усталость. Облака, находившиеся рядом со мной, стали рассеиваться, и неподалеку я нашел скамейку, отлитую из чистого золота. Интересно, это все происходит у меня в голове? Я присел на лавку и откинулся на спинку. Необычное место. Вокруг не было ничего, кроме белого дымка и облаков. Где же я все-таки? Я закрыл глаза и вздохнул. Какой-то знакомый запах. Свежесть, смешанная с ароматом шоколада. Последний раз я ощущал его много лет назад. Открыл глаза и оглянулся: на лавке лежал синий рюкзак. Мой синий рюкзак! Потрепанный временем, с оторванной ручкой, которую я не один раз пришивал, мирно покоился здесь со мной рядом! Его содержимое не изменилось: пара чистых листов бумаги для записей нот, исписанная тетрадь, белая чашка с непонятной мне надписью, три исписанные ручки, два поломанных карандаша, потертый кошель и фотография, на которой изображалась веселая темноволосая девушка с голубыми яркими глазами, к сожалению, слепыми. - Эмили, - тихо прошептал я. Я прикрыл рот ладонью. Говорю... Из глаз покатились слезы, и я улыбчиво прижал к сердцу фотографию. Я сложил вещи в рюкзак и посмотрел вперед. Как же много вопросов у меня накопилось, жаль, что некому их задать. Поднялся со скамейки и двинулся дальше. Сидеть на одном месте было бы глупо. Туман вокруг рассеивался, и облака куда-то отступали. Впереди появился довольно знакомый сад с верандой и большим домом. Я ускорил шаг, насколько это было возможно, - в семьдесят лет сильно не побегаешь, - и вскоре ступил на темную дорожку, усеянную галькой. Запах шоколада усиливался, и я, принюхавшись, сделал пару нерешительных шагов. В лицо дул ветерок, пока я, улыбаясь, двигался навстречу дому. Я почти бежал мимо знакомых кустов чайных роз и сирени. Перед верандой остановился. За столом на старинном стуле сидела девушка. - Солнечно сегодня, не правда ли? - мягко спросила она. Темные локоны откинулись за спину, и на меня посмотрели два веселых голубых глаза. Я улыбнулся и сел напротив нее. - Эмили, - еле слышно проговорил я. - Эндрю, - так же тихо прошептала хозяйка дома. - Ты так быстро вернулся ко мне. - Прошло почти пятьдесят лет, - удивился я, - это довольно большой срок. - Ты постарел, - не то спросила, не то просто сказала молодая мисс Браун. Она провела ладонью по моей морщинистой щеке. Какая же она теплая! - Я скучал, - ответил ей я. Эмили молча встала со своего места и прошла вдоль веранды. На ней было надето белое платье в пол, в котором ее похоронили. - Я тоже. Она обернулась. На ее лице сияла улыбка. - Знаешь, это так непривычно,- сказала, усмехнувшись, она. – Я умею ходить. Я вижу! Ее голубые глаза сверкнули. Я улыбнулся в ответ и подошел к ней. - Ты не представляешь, как непривычно мне, - я взял ее руки в свои ладони и прикоснулся губами к одной. - Как же ты изменился, - тихо прошептала она. - Прошло много лет с нашей последней встречи, - пояснил я. - Раньше, я помню, ты играл на флейте, - восхищенно пробормотала она. – А сейчас? Я посмотрел на свои ноги. На мне костюм дирижера. Улыбнувшись, я произнес: - Я стал тем, кем ты хотела меня видеть. - Ты дирижер! – догадалась она. Я улыбнулся и достал из кармана флейту. На пол упало письмо. Я вновь о нем забыл – склероз! Эмили аккуратно опустилась на колени и приподняла конверт. На котором большими буквами было написано ее имя. - Это мне? – вопросительно она посмотрела на меня. Я молча кивнул. Молодая хозяйка развернула бумагу и выудила два белых листа. Оставаясь на полу, она пробегала глазами по строкам, написанным, к сожалению, не моей рукой. Я следил за ее глазами, эмоциями. Как же она изменилась. Нет, она осталась прежней девушкой. Говорливой, эмоциональной, умной. Все это читалось в ее взгляде, в ней самой. Наверное, это когда-то вселило в меня надежду. Именно это заставило меня поверить в мечту, в мое счастье. Я поднес к губам инструмент и тихонько заиграл. Из флейты вырывалась тонкая мелодия, хорошо известная нам обоим. - Я помню ее, - оторвавшись от прочтения письма, прошептала девушка. - Это была первая мелодия, которую я тебе когда-либо пел, - закончив, произнес я. Я прикрыл глаза и вновь поднес флейту ко рту. Мелодия, медленно кружившая в воздухе, становилась все настойчивей и тяжелей. Я выдавливал из себя последние ноты и, закончив, открыл глаза, посмотрел на нее. - Я не знаю ее, - разочарованно проговорила Эмили. - Я играл ее у тебя на похоронах, - почти неслышно сказал я. Она поджала губы и встала с колен. Письмо продолжало лежать в ее руках. Она протянула мне листы и пробормотала: - Это так мило, - постаралась выдавить она. – Я почти половины из всего этого не помню. Она подняла на меня глаза и сказала: - Я не помню тебя. Я отвернулся от нее. Какая-то горечь застряла в горле. Я посмотрел вокруг: тот же сад, та же веранда, тот же дом, даже погода та же. Что же тогда изменилось? Я. Изменились мы. Все поменялось, мы не будем прежними. - А Нарцисса здесь? – неожиданно спросил я. - Нет, - сухо произнесла девушка. – Я не видела ее со времен своей смерти. Я молчал. Напряжении росло. Я надеялся, что встречу свою мисс Браун, но что-то произошло. Почему-то все не так, как хотелось бы видеть. - Эндрю, - окликнула меня хозяйка, - забери его. Обернулся. Она протягивала мне письмо. - Я не могу. Оно адресовано тебе, к сожалению, не я его написал, но хочу, чтоб оно было у тебя. Оно твое, Эмили. Молодая хозяйка улыбнулась и медленно прикоснулась губами к моей щеке. Я почувствовал легкость и прикрыл глаза. Что-то произошло со мной. Будто волна эмоций перевернулась во мне. Я почувствовал, как расправляются плечи, как сердце бешено застучало в груди. Почувствовал, - да, именно почувствовал! – как я молодел! - Знаешь, теперь ты стал таким, каким тебя помнила я, - прошептала мне на ухо молодая мисс Браун. – Я люблю того Эндрю Стерта. Улыбнулся. По телу разлилось что-то очень горячее. Я прижал к груди девушку, вдохнул запах ее волос и произнес: - Как же я благодарен вам, мисс Браун! - За что же это? – удивилась она. - Вы доказали мне, что счастье существует! И знаешь, я рад, что мое счастье - ты! Молодая хозяйка посмотрела на письмо, в котором таились эти же строки, прикоснулась губами к конверту и обняла меня. Знаете, если жизнь после смерти и существует, то она у каждого разная. Я рад, что моей жизнью стал этот дом, эта маленькая веранда, этот сад, этот запах шоколада. Я рад, что моей жизнью стала она, моя молодая мисс Браун.