***
- А в нашем саду цветут персики, господин! Не зайдете ли посмотреть? – кричал мне незнакомый мальчишка, ловко перевалившийся через высокую ограду. По-детски невинное, улыбающееся лицо светилось радостью и беззаботностью. И образ этот, ярко отложившийся в моем сознании, словно источал собой какой-то неосязаемый, мягкий свет, пробудивший в глубине моего сердца почти забытое чувство покоя. Я легко улыбнулся: частично своим ностальгическим мыслям, а частично ему. Ребенок активней замахал мне рукой и, кажется, крикнул что-то еще, но я, к сожалению, не расслышал. Его прервала суетно выбежавшая из дома немолодая женщина. Она была одета в простую, темно-синюю юкату с тонкой белой подкладкой и каким-то незамысловатым сизым рисунком, который я никак не мог разглядеть издалека. Черные умасленные волосы, тронутые холодным инеем седины, были стянуты на затылке несколько небрежно, так, что несколько прядей грозились выбиться и упасть на широкий лоб. Увидев ее, мальчик тут же спрыгнул с каменного основания ограды и побежал навстречу. Присев на колено, она обхватила ладонями лицо мальчишки, и, не слушая детского лепета, пригладила распушившиеся на ветру короткие прядки, после чего хорошенько отряхнула несуществующую пыль с одежды ребенка и, аккуратно подхватив маленькие локотки, начала громким шёпотом его отчитывать. По отрывкам фраз, долетавших до меня сквозь прохладный весенний воздух, что-то о том, где же он пропадал. Мальчик честно указал маленьким пальчиком в мою сторону, и женщина запричитала с новой силой. Это было что-то о том, что нельзя убегать без спросу и, уж тем более, разговаривать со всякими незнакомцами. Очевидно, вдруг осознав, что я так и стою у ограды, шуря подслеповатые глаза, она бросила боязливый взгляд в мою сторону и, быстро взяв ладонь мальчика в свою, увела его куда-то во внутренний двор. Я усмехнулся совсем немного. Эта картина забавляла меня. Прозрачное весеннее небо, без единого облака, дышало свежей лазурью. Высокое солнце нежно пригревало пока еще робкими своими лучами. Теплый ветер доносил до ушей тихий шум распустившихся листьев и ласкал лицо своими порывами, любовно играя с тяжёлыми прядями. Я посмотрел в сторону дома того мальчика, и увидел, как из-за низких крыш выглядывают нежно-розовые верхушки деревьев. Так значит, не обманул. И вправду цветут.***
Дождь без конца. Опавшие листья бамбука Укрыли от глаз Замшелую горную тропку – Никто ко мне в гости не ходит.***
- Господин, вы слышите меня? Вы в порядке, Господин? – так безжалостно вырвал меня из раздумий тихий обеспокоенный голос служанки, от чего я едва заметно повел бровью. Словно на меня без объяснений опрокинули ушат с холодной водой. Как и всегда - крайне неприятно. Эти внезапные приступы «витания в облаках» в последнее время беспокоят меня непозволительно часто. После них тягота моей жизни встречает меня особо равнодушно и безлико. Я смотрю сквозь распахнутые сёдзи на улицу, где сейчас непроглядной стеной льет июньский ливень. Колокольчики, подвешенные к козырьку, внезапно напоминают о себе тихим, хрустальным перезвоном. С улицы веет влагой и прохладой. Ветерок заносит на веранду капельки небесной влаги, и я с наслаждением вдыхаю всю свежесть сливовых дождей. - Я оставила ваш чай на столе, Господин. Я сдержанно киваю и прислуга, низко поклонившись, тут же скрывается, беззвучно задвигая за собой расписную фусума. Изящный рисунок в виде журавлей, танцующих в лепестках сакуры, теперь собрался воедино и составляет собой одну большую цельную картину, украшающую внутреннюю перегородку комнаты. В самом же деле, я никогда не был горячим поклонником этого, даже наоборот избегал подобного рода излишеств в доме, но и я не мог не признать, что, выполненный уверенной рукой мастера, рисунок был действительно красив. Высокое искусство всегда радует глаз, в чем бы оно ни проявлялось. От неприятной позы, в которой я сидел, ноги затекли и теперь неприятно покалывали в щиколотках, отчего я поспешил сменить свою позицию с традиционной сэйдза в более свободную позу «бабочки». Неловко зацепив коленом стоящий передо мной низкий столик, я привел в движение аккуратно сложенные в ряд кисти для каллиграфии. Они с тихим, то ли потрескивающим, то ли постукивающим звуком катятся по столу и кажется, если бы в черной от постоянного использования чернильнице не высохли остатки насыщенной темной жидкости, то они непременно расплескались бы, замарав что-нибудь вокруг. Я мысленно покорил себя за неуклюжесть, но все же напряжение тут же спало с уставших ног. Так действительно стало лучше. Я немного расслабился, чувствуя, как кровь с жжением вновь приливает в мои конечности. На какое-то мгновение в моей голове проскользнула мысль, что это может не соответствовать моему статусу, но я быстро отогнал эту глупость. В конце концов, какое значение имеют формальности, когда единственный, кто может меня сейчас увидеть – это, пожалуй, старая жаба, живущая под широкой верандой такого же старого дома. Да и она забилась, наверное, сейчас в какой-нибудь сухой и уютный уголок, успешно спрятавшись от холодного, слякотного дождя. Никто ко мне в гости не ходит. Повозившись, я еще раз устроился поудобнее и медленно, с расстановкой, погрузился, словно в трясину, в свои извечные размышления.***
Я ненавязчиво оглядываю пространство окружавшей меня небольшой комнаты. Этот дом перешел ко мне по наследству от отца. Так что, сдается мне, это именно он приложил руку к его оформлению. Все обставлено довольно просто, но, вместе с тем, здесь было все, что нужно для того, чтобы можно было спокойно зваться человеком небедным. Смотрится убранство довольно просто, и я не могу задержать свой взгляд на чем-то одном. У отца, должно быть, был хороший вкус, вдруг думается мне. А может быть, и нет. И это какой-то другой член моей семьи занимался этим. Почему-то сейчас, я не могу толком ничего сказать. По крайней мере - точно. Может быть, это моя покойная мать, а может быть, кто-то еще. Я провел в этом месте все детство, но едва ли могу вспомнить хоть что-то. И это так странно. Может быть, конечно, все дело в апатии, преследующей меня последние несколько недель, но сейчас это не кажется мне таким уж важным. И более странно то, что я, говоря откровенно, ничего помню о них. Люди из моего прошлого - они словно в тумане. Их счастливые лица, их деяния, их слова - в бесконечном сизом тумане. Все мои воспоминания находятся в тумане, густом, словно молоко, и я не могу развеять его. Как бы я не старался.***
Дождь набегает за дождем, И сердце больше не тревожат Ростки на рисовых полях.***
Тихий перезвон колокольчиков вновь выводит меня из раздумий. И я обращаю внимание на оставленный на столе чай. Надо же. Все еще горячий. Я протягиваю руку к округлому, белому боку чайной чашечки и вдруг, резко отдергиваю пальцы. Теплая керамика кажется слишком горячей для моей ледяной кожи. Словно я коснулся дикого открытого пламени, и оно уже успело больно укусить меня. Когда я успел настолько замерзнуть? Лишь спустя пару секунд я сгоняю с себя глупое наваждение и беру чашку всей ладонью. Сначала, холодная кожа и в правду испытывает небольшой дискомфорт, но позже ладонь согревается, забирая живительное тепло себе. Так приятно. Я жадно обхватываю чашку и второй ладонью тоже, чтобы получить больше этого тепла. Осторожно отпиваю немного горячей жидкости и чувствую, как она медленно стекает вниз по пищеводу, оживляя меня изнутри, поселяя внутри большого теплого зверя, готового поделиться со мной своим мягким жаром. Мне нравится это чувство. И тут, я вдруг ясно осознаю, что в комнате действительно стало очень холодно. Не удивительно, что я почти окоченел! Я даже уже решил было встать, чтобы задвинуть сёдзи, отгородив себя от холода, веющего с улицы, но в последний момент передумал. Пусть еще немного.***
Дождь, один из сотен дождей, идущих за последний месяц, наконец начал медленно угасать. Но серое марево тумана, отгородившее меня от мира плотной стеной, и не думало развеиваться. Потемневшая от времени кровля почти перестала трещать под ударом быстрых капель, а я – почти перестал видеть их, в безжалостно сгущающихся за порогом комнаты сумерках раннего лета.