Гарри Поттер и Дары Смерти.
— Друэлла, загадай желание, — сказала матушка, и я, немного подумав, задула свечи на большом торте, таком большом, что, казалось, его и за неделю не съесть. Гости, приглашённые на торжество, — в основном дети моего возраста — зааплодировали. Куча подарков, всеобщее внимание и обожание со стороны родственников и знакомых — привычная среда, окружавшая меня с детства. И я всегда — о, как эгоистично! — считала себя выше всех, божеством, которому все должны поклоняться. Я не знала отказа ни в чём. Стоило мне только пожелать — отец, души не чаявший во мне, исполнял любой каприз, не важно как и насколько затратным это будет. Редкое украшение? Не вопрос! Необычный питомец? Пожалуйста! Всё было в моих руках. Всё. Но мой мир, сотворённый из лживых приторно-ласковых похвал и комплиментов, рухнул. Мне, наследнице рода Лестрейнджей, было семь лет, когда я услышала слово, определившее мою дальнейшую судьбу, – сквиб. Вердикт, вынесенный давним знакомым родителей. Сказки кончились. Негласная перемена случилась в Лестрейндж-холле. Мать, стоило мне заговорить с ней, сердито прерывала меня и, оправдываясь «чрезвычайной занятостью», прогоняла из комнаты. Отец теперь был задумчив и хмур. Когда я окликала его, он с минуту рассеянно вглядывался в моё лицо, словно не узнавая, а потом отсылал в комнату в сопровождении домовиков, которым в случае моего неповиновения разрешалось применять силу. Проклятые твари хорошо отрывались на мне, ненавистной хозяйке, пуская в ход изощрённые наказания и разнообразные заклинания. Изверги!***
Мои права в этом доме становились всё призрачнее. Меня бесцеремонно выселили из уютных покоев и отправили на продуваемый из всех щелей чердак — обитель голодных крыс, пауков и всевозможного хлама. Оно и понятно, ведь для моих родителей проживание рядом со сквибом казалось унижением. Предатели! Я пыталась бороться — должна была! — но что я, маленький сквиб, могла сделать двум взрослым волшебникам и целой армии домовиков? Однажды в порыве вспыхнувшего гнева я начала перечить Беллатрисе, за что получила пренебрежительную пощёчину. Мать была в ярости. Вскочив с кресла, не стесняясь в выражениях, она разоралась похлеще мандрагоры и нацелила волшебную палочку мне прямо в грудь. Я в растерянности выпучила глаза на палочку и оцепенела, как будто если шевельнусь — убьют. Заклятие уже было готово слететь с губ Беллатрисы, а Родольфус, в прошлом ярый защитник своей «дочурки», даже не смотрел на нас. Он с затуманенным взглядом размышлял о чём-то важном, реальность его не волновала, даже если меня сейчас уничтожит его жена. В подсознании что-то щёлкнуло, ступор отступил и, снедаемая горящим, как моя щека, чувством несправедливой обиды, я с позорным поражением убежала, а неизвестное заклинание с грохотом врезалось в дверь, чудом не ранив меня.***
Как добралась до чердака — не помню. Опустившись на худо-бедно заправленную койку, не веря увиденному, я закуталась в проеденное паразитами одеяло и закачалась туда – сюда, туда – сюда… — Друэлла, загадай желание, — голос Беллатрисы прозвучал мягко. Передо мной тот же торт и те же семь свечек. Тогда я, кажется, загадала медальон. Дурацкий, дементор его подери, медальон! Не здоровье или благополучие, а безделушку, которую через неделю перестану носить. Лучше всё-таки было пожелать себе побольше ума. Задуваю свечи… Из сна меня вырвал скрип двери. Сюда, за баррикады из мебели, едва доносились звуки осторожных шагов далеко у самого входа. Это был Родольфус. Зачем он пришёл? Ещё плотнее укутавшись в одеяло, я притворилась спящей. Если он пришёл поговорить — хотя с чего бы? — то увидит, что я сплю и уйдёт. Он, наконец, отыскал меня в окружении пыльной мебели, подошёл совсем близко, возвышаясь надо мной, как скала. Я услышала шуршание ткани, значит, он достал палочку. Предательски задрожали пальцы, неизвестность пугала, а соблазн посмотреть, что происходит, был велик. — Не спишь, — его голос было не узнать. Он до противного осип, будто отец долгое время молчал. Дальше прикидываться было бессмысленно. Открыв глаза, в полумраке я увидела, как он поднимает руку с зажатой в длинных пальцах волшебной палочкой. Он убьёт меня с таким же затуманенным взглядом и отстранённым выражением лица? Почему он так спокоен, будто убивает своих детей каждый день?! — Отец… Папа… — я тряслась от страха и плакала, но Родольфус по-прежнему безжизненно, будто труп, смотрел мне в глаза, и в его взгляде я не видела сожаления. Ему было наплевать. — Авада Кедавра. Я зря боялась. Умирать было не больно.