Hellogoodbye

Все дело в волосах. Торбен замечает небрежный "конский хвост" — светло-каштановый в рыжину, с легкими следами проседи. В толпе слишком много людей, Дюссельдорф — крупный город, людской поток в семь вечера течет быстрее вод Рейна. Торбен вполне мог обознаться. Иногда люди меняют лица в последнее мгновение. Он хватается за эту мысль, как за последнюю надежду, но человек слаб — и Торбен следует за быстро удаляющимся среди капюшонов и шапок рыже-каштановым хвостом. Человек идет, широко меряя шаг длинными ногами, высокий широкоплечий мужчина, распушившиеся волосы смотрятся на слегка потертой кожаной куртке почти неуместно. Хвост перетянут на затылке темной резинкой. Ничего примечательного, на самом деле — в сочетании с кожаной курткой, кожаными штанами и массивными ботинками — особенно. Торбен почему-то думает даже не о рокерах и неформалах, а о викингах, о символике длинных волос у мужчины. На ум приходят библейская притча о Самсоне, царская символика кельтов и германцев и черт знает какая еще чепуха. Торбен идет, отставая на пять-десять шагов. Он сталкивается с парнишкой в наушниках — ярко-красные "монстербитс" и пирсинг в нижней губе, парень ворчит нечто между "извините" и "под ноги смотреть надо". Торбен тоже извиняется, немного неловко обходит парня, вытягивает шею — не потерял ли свой ориентир. Ему повезло — тротуар относительно немноголюден. Человек с длинными волосами не слишком торопится. Он отражается в витринах бутика, на мгновение отражение наслаивается на пустоглазый манекен. Закатное солнце бликует в стекле, в волосах путается, словно в густом лесу. Волосы будто залиты кровью. Торбен вздрагивает. Витрина — это еще и зеркало, и он понимает: не обознался. И идет дальше. У них почти одинаковый темп. Торбен с легкостью нагнал бы идущего впереди, вот только — что делать дальше? Хлопнуть по плечу и сказать "привет"? Нужно срочно изобрести убедительный предлог. Эй, давай смотаемся в студию, есть пара интересных идей. Эй, как насчет кружки пива. Ах да, ты предпочитаешь виски и горький вермут — "экстра драй", главное не спутать со сладким дамским мартини. Торбен когда-то путал. Торбен вообще способен выпить все, что льется и задуряет мозги, а наутро хвататься за виски и ледяную минералку в холодильнике с единственной мыслью — "Нахрена". Иногда, впрочем, он не жалеет. Иногда алкоголь или травка, или белая дорожка помогают преодолеть... да нет, не смущение. Торбен уверен в себе, никаких проблем с самооценкой. Преодолеть... Расстояние. Зеркала. Ту зыбкую грань между узнаванием и смутной догадкой, и желанием прикоснуться к наэлектризованным волосам. Догнать. Мысли бродят по кругу. Торбен не отстает, но и не сокращает расстояния. Мир туннельно сужается. Сначала исчезают прохожие — Торбен не смог бы ответить, свернули ли преследуемый и преследователь в какой-то менее людный переулок, или он просто перестал воспринимать кого-либо еще. Затем медленно гаснет свет, закат наливается синюшным сумраком. В кармане мобильный телефон, и можно посмотреть время, но время тоже перестало существовать. Они оба в некой точке между пространством. Торбен — и человек впереди, чьи волосы (это так глупо, всего лишь волосы) ведут за собой, словно напев флейты Гаммельнского Крысолова. Наверняка со стороны Торбен смотрится маньяком. Одержимым. Сталкером. Будь на месте двухметрового мужчины девушка, кто-нибудь давно вызвал бы полицию. Сумрак расползается неровными пятнами, цепляется за крыши многоэтажек, постепенно оседает на улицах. Нужно не отставать, не разрывать зрительного контакта. У Торбена слезятся глаза и ломит переносицу, он прикуривает сигарету и обжигает губы. Торбен знает: неизбежен момент, когда тот, за кем он идет, обернется. Торбен оттягивает его — втягивает голову в плечи, накидывает капюшон, сутулится, прячется за случайных прохожих. Те вежливо делают вид, будто не замечают, а может быть, им правда все равно. Отворачивается и делает вид, будто рассматривает рекламу распродажи "только сегодня все по 3,99 евро". Затем срывается и почти бежит за "конским хвостом", все дело в волосах — было с самого начала, даже двадцать лет назад. Выбрасывая окурок в урну, Торбен чувствует себя глупо. Последним идиотом, если начистоту. Можно просто подойти и сказать: — Эй. Человек в кожаной куртке оглянется. Даже улыбнется. Ответит: — Привет, Торбен. И Торбен скажет: — Привет, Адриан. В конце концов, он так и делает, и в этот момент закат становится тьмою. Может, даже полуночью. Торбен не знает, сколько именно времени преследовал Адриана по улицам города. Сунуть руку в карман джинсов за мобильным телефоном означало бы все испортить. Торбен аккуратен, не позволит себе подобных ошибок. Адриан берет его под руку и ведет за собой, и Торбен думает об обитателях Холмов, сидах или альвах, мрачных созданиях с холодными серыми глазами и холодными губами, чарам которых не в силах противиться никакой смертный. Торбен теряется в шагах и дыхании. Когда они поднимаются по лестнице, Торбен сжимает пальцы Адриана, то ли упрашивая отпустить, то ли вздрагивая от ужаса, что тот может согласиться. Адриан немногословен, и никак не реагирует. На брелоке ключа позвякивает серебряный череп. Торбен отчаянно вспоминает, он ли подарил Адриану этот сувенир. Возможно, привез из Рима, сувенир катакомб, макабрическая символика всегда притягивала Адриана. Торбен тянется, чтобы коснуться волос. Кажется, ему не нужно большего. Адриан смотрит на него искоса. На большинство людей он обычно глядит еще и сверху вниз, но с Торбеном они одного роста, вот только Торбен почему-то сутулится, будто смущаясь. В квартире Адриана тонкий запах трав и свечей. Торбен все гадал раньше, что это — сандаловые ароматические свечи? Лавровый лист? Какие-нибудь парфюмерные изыски? Адриан любит такие штуки, и дома у него настоящее логово Дракулы — не в смысле рек крови, а в смысле обстановки, будто из псевдо-исторического фильма. Свечи в бронзовом подсвечнике вместо электрической лампочки. Викторианское кресло. Торбену здесь неуютно, он боится задеть какую-нибудь хрупкую статуэтку или букет сухих цветов в вазе. Всегда было интересно, как Адриану удается ничего не разбить и не испортить; впрочем, Торбену известен ответ: Адриан двигается плавно и изящно. Не как человек. Может, он правда гребаный дух Холмов, Туата де Дананн. Или Леголас. Торбен фыркает, чтобы разрядить тишину и шлепает ногами в черных носках по паркету. Куртку скидывает на пол, почти физически осязая пристальное наблюдение. Адриан почти не моргает. Забавная особенность. Нечеловеческая. — Выпьешь? Наливает виски с содовой. Минибар и даже холодильник стыдливо маскируются под секретеры девятнадцатого века. Торбен колупает ногтем темно-коричневую лаковую завитушку. Теперь уже поздно. Он следовал за Адрианом — за волосами цвета чуть тронутой гнилью ржи — много улиц, кварталов и часов подряд. Закат стал тьмою, а во тьме сильны не благие силы. Торбен допивает виски одним глотком, и бухается на колени перед Адрианом. У него вздернуты губы — гримаса-оскал. Он сдается. Он признает... все, что Адриан может сделать с ним, все, что будет сделано. В груди тепло и щекотно. Привет. Привет. Кажется, Торбен выговаривает вслух. Адриан не запрещает. Некоторые создания обратной стороны недурные хозяева, и следует быть им благодарными за милость. Торбен думает об этом даже когда вокруг шеи сжимается шелковый шнурок. Теперь Адриан разглядывает его сверху вниз со странным выражением; Торбен определил бы его как нежность, равнодушие, брезгливость, одобрение. Может быть, все сразу, и ни одно целиком — разные грани. Он захлебывается слюной. Боль в горле тянется к груди. Перед глазами Торбена желтые и красные всполохи, похожие на кольца галактик. Собственные руки призрачные и далекие, кадык часто дергается. Словно поплавок во время клева. Торбен рассмеялся бы, если бы Адриан позволил. Тот не позволяет. Расстегивать брюки — тоже, но и не возражает. Торбен надеется, что все делает правильно. Никогда не угадаешь. Но он все еще жив, и шелковый шнурок кусает, но не прокусывает. Значит, все хорошо. Шнурок отступает. Торбену дозволено продолжать. Он высвобождает мягкий пока член, и сначала сжимает указательный и большой палец кольцом, как будто примериваясь; шнурок шевелится настороженной змеей. Торбен понимает с первого раза. У него все равно не особенно хорошо получается. Торбен неуклюж, оттягивает крайнюю плоть и облизывает с щенячьим слюнявым хлюпаньем. Адриан наблюдает — все такой же неподвижный и молчаливый, словно сделан из двух частей, ниже пояса — человек, выше... что-то иное. И шнурок. Стоит Торбену замешкаться, нить впивается под кадыком. Боль можно терпеть, куда неприятнее мысль — я его разочарую. Торбен старается. Сдавливает губами у основания, засасывает почти до рвотного рефлекса. Он отпускает, изо рта тянется серебристая нить слюны и смазки. Адриан по-прежнему молчит. В комнате темно. Везде только тьма. Торбен все равно смотрит в лицо, на прилипшую ко лбу прядь волос, и думает: это того стоило. Мили и кварталы Дюссельдорфа. Толпа и парнишка в наушниках. Стоило того. "Привет", — молчит Торбен, ведя кончиком языка по набухшим венам . Приближаясь к пику, Адриан натягивает "ошейник", Торбен задыхается, роняет пенные сгустки на паркет, но не останавливается. Галактики перед глазами полыхают мириадами сверхновых. Торбен мог бы поклясться, что в ушах звенит музыка. То, что они сочиняли с Адрианом вместе. Каждая нота. Каждый мотив. Существа Холмов знают, как привязать к себе людей. Торбен повторяет мысленное "привет", и когда Адриан отпускает его, ослабляет шелковую хватку, благодарно глотает солоноватую жидкость. Это больше, о чем он мог бы мечтать. Тем более: он знает, что теперь Адриан позволит прикоснуться к волосам, уткнуться носом между ключиц, дышать в грудь и живот; все это и даже больше. Финал всегда одинаков. Торбен первым скажет "пока" — Адриан не прогоняет его, но и не просит задержаться. Мучительное "да или нет" — человеческая слабость играет против Торбена, и он покоряется. "Приветпока". Есть кое-что между. Заветное, хранимое, словно локон в медальоне. Светло-каштановый в рыжину, Адриан отвернулся бы и недоуменно поджал бы губы, узнай он о маленькой тайне Торбена. Но это неважно. Каждый раз Торбен украдкой собирает несколько волосков, иногда — если расстаются поздно и Адриан уже спит, — срезает целую прядь. Это своего рода залог. Гарантия, что все повторится. И это главное. Выходя в освещенный фонарями полумрак, Торбен счастлив.