Light Headed

Сначала Эггзи тоскует. Пьет беспробудно и много, посылает к чертям Мерлина, Рокси, шведскую принцессу, которая почему-то хочет еще. А она просто попала под руку. Ему просто нужно было выпустить пар. Потому что месть свершилась - Валентайн лежал на усеянном осколками и мозгами полу, вперившись стеклянным взглядом в раскинувшуюся неподалеку Газель. Все. Месть свершилась. Зачем дальше жить? Эггзи задавал себе этот вопрос не раз и не два, наполняя свой стакан снова и снова. Истощал запасы Гарри с небрежностью хозяина, хоть таковым и не являлся. А мог бы быть. Ему больно вспоминать те несколько часов, что они были счастливы. При одном воспоминании о его голосе внутри все сжимается в тугой комок и распирает глотку, не давая дышать. Иной раз Анвин думает, что может задохнуться только от одних воспоминаний. Они сведут его в могилу. Он помнит, как Гарри напрягся, когда тот амбал кинул презрительное: "Если нужен мальчишка потрахаться, так они на Смит-стрит шарятся". Помнит, как Харт неуловимо брезгливо передернул плечами, будто сама мысль о подобном доставляет ему неудобства. Тогда Эггзи думал, что мужчина разозлился из-за того, что его причислили к геям. Это уже потом Гарри рассказал ему, что не терпит унижений. Особенно унижений тех, кто ему нравится. Эггзи болтает в руках граненый стакан, рассматривая обложки газет, скользя по ним невидящим взглядом. Все, что у него осталось, - это память. Несколько воспоминаний, которые он перебирает как драгоценные камни, над которыми чахнет как заточенный в темницу дракон. Квартира Гарри - его крепость и его же тюрьма. "Я не хочу забывать его". Когда Харт наставил на него руку с волшебными часами, стреляющими чертовыми дротиками, Эггзи испугался, как, кажется, никогда до этого. Он не хотел, ни за что в жизни не хотел забывать этого высокого статного мужчину, который, хоть годился ему в отцы, но вызывал внутри чувства отнюдь не родственные. Кажется тогда он прочитал все в его глазах. Похлопал по-отечески по плечу и, развернувшись, изящно вышел из жизни Эггзи, оставив только пустоту, холод и неуловимый запах парфюма. Вышел, чтобы вернуться вновь и протянуть руку, за которую так приятно было ухватиться, ладонь, которую так необходимо было держать. Гарри спас его, и Эггзи готов был валяться у него вногах, благодаря за это. Медаль, носимая с детства, почти обжигала кожу, когда он входил в помещение, полное таких же как и он подростков. Двери закрылись, отсекая мужчину от него. Эггзи казалось, что на день, два. А получилось, что на месяцы. - С ним все будет в порядке? Он забывает все правила приличия, влетая в палату и чуть не врезаясь в Мерлина. Тот смотрит на него с явным недоумением, хотя какое-то искристое понимание и горит в глубине проницательных глаз. - Я побуду немного с ним? - Эггзи умоляюще смотрит на наставника, и тот только сдержанно кивает. Все оставшееся время до следующих испытаний Анвин проводит у постели Харта, взяв в свои руки холодную, такую невыносимо холодную ладонь. Аппараты аритмично пищат, зеленых огоньков слишком мало по сравнению с красными, и Эггзи не знает, что в его силах, не имеет ни малейшего понятия о том, как может помочь. Поэтому перед уходом он оставляет лишь легкий поцелуй в уголке горько опущенных губ и вытирает рукавом набежавшие на глаза слезы. Ему слишком больно, и он не знает, во что облечь свою боль. - Охренеть, - выдыхает он, а следом с его языка срывается злосчастное, - дело дрянь, Гарри. Эггзи слишком, непомерно, до неприличия счастлив, поэтому совсем перестает следить за языком. Гарри. Весь последний месяц Эггзи только и представлял, как Харт очнется и его можно будет назвать по имени. Погладить по руке, сказать, что все хорошо. Похвалиться успехами. И теперь, получив заветное: "Я горд тобой", он, окрыленный надеждами, так непозволительно, непомерно счастлив, что забывается. Но ни Мерлин, ни сам Гарри, казалось бы, даже не обратили на это внимания. И Эггзи вздыхает с облегчением и едва заметной обидой. Потому что Харту, наверное, настолько безразличны чувства парня, что тот предпочитает их и вовсе не замечать. А потом оставшееся до выпуска время пролетает как одна минута, и вот они уже сидят в его кабинете не как учитель и ученик, а как близкие друзья. И Гарри говорит о манерах, рассуждает о чем-то возвышенном, а все, о чем может думать Эггзи, так это о том, как сильно он стонал бы, выгибаясь под этим сильным, подтянутым телом, как кусал бы губы до крови, пытаясь сдержаться и не выкрикивать имя Гарри каждые несколько секунд. Соленая капля падает в бокал, а за ней другая, третья. Эгззи пьет уже черт его знает какой по счету стакан подсоленного виски, но неизменно тянется за следующим. Воспоминания топятся в янтарной жидкости и тут же всплывают, наполненные теплом и счастьем. Чужая ладонь, ласкающая затылок, сухие губы прижатые к его губам. Глухой стук отброшенных в угол очков, скрип кожаной обивки кресла, когда Эггзи усаживается на бедра мужчины, методично, одну за одной расстегивая пуговицы белоснежной рубашки. И Эггзи, когда-то считавший себя чуть ли не повесой, внезапно начинает робеть, а Гарри только посмеивается, у него на зацелованных парнем губах гуляет шальная улыбка, и, Господи забери его душу, за это Эггзи готов отдать все на свете и немного больше. Они целуются долго, лаская друг друга томительно и нежно. Гарри выцеловывает неожиданно выпирающие ключицы, пока Эггзи прижимается к нему сильнее, пытаясь вжаться в чужое тело, слиться с ним, не расставаться никогда и ни за что. Из кресла они медленно перебираются в спальню, и в полумраке комнаты Анвин неожиданно смелеет, опрокидывая поддавшегося Харта на постель. Между ними мягко искрится воздух, из раскрытых настежь окон пахнет надвигающейся грозой, и парень собирается выцеловать каждый дюйм открывающейся ему кожи. Он беззвучно поклоняется Гарри каждым поцелуем, возносит молитву своему личному божеству каждым касанием, отдает всего себя каждым движением навстречу. Эггзи растворяется в чужих ласках и забывает себя, свое имя, забывает все на свете, ощущая, как внутри разрастается и тут же взрывается ослепительным солнцем наслаждение. Они не говорят о любви, не заикаются о чувствах. Только лениво целуются до самого рассвета, под дробный стук дождевых капель по крыше. Гарри задумчиво ерошит волосы Эггзи, а тот едва ли не мурчит от ласки простой и незатейливой, но настолько простой, по-домашнему уютной. Эггзи только-только почувствовал себя целым. А потом разбился на тысячу частей. - Как мой отец погиб, спасая вас? - говорит Эггзи, не думая, не соображая, не отдавая себе отчета в том, кому и что он говорит. Слишком зол, расстроен и рассержен, чтобы воспринимать действительность адекватно. - Ты не видишь, что я пытаюсь отплатить добром ему? - голос у Гарри хриплый и какой-то надломленный, и Эггзи уже почти готов извинится, почти готов сказать, что он совсем не это имел в виду. Но Гарри исчезает быстрее, чем парень успевает в себе разобраться. Под ногами хрустят осколки ночной сказки, и кабинет будто кувшин доверху наполнен воспоминаниями о ночи, и это слишком сложно для Анвина - вынести столько сразу. А потом Гарри убивают. И мир становится серым, плоским, безынтересным. Несущественным. Он убивает людей десятками, не морщась, выкашивает их как берсерк на поле боя. Он справляется с Газелью, с Валентайном. Не может совладать только с демонами, поселившимися в его душе. Потому и сидит один в кабинете, с початой, кажется, шестой уже по счету бутылкой виски шестнадцатилетней выдержки. И, наверное, он слишком много выпил, раз ему чудится звон ключей. Возможно, это Мерлин. Эггзи даже не хочет думать о том, почему у него есть ключи от квартиры Гарри. Он сильнее сжимает зубы, когда слышит до боли знакомый звук шагов. Он с силой зажмуривает глаза, когда слышит чужой и такой знакомый выдох. Он готов расплакаться, когда слышит родное: - Эггзи, открой глаза.