Juvenilis libido

      Я уже поднесла палец к домофону, чтобы набрать код, как меня окликнули. Мой преподаватель − у меня не поворачивался язык назвать "репетитором" солидного доцента одного из крупнейших вузов страны − быстрым шагом шёл к подъезду. Куртка на нём была расстёгнута, сумка болталась на предплечье, в обеих руках были ключи − в одной от машины, в другой от дома. Вид у него был рассеянный и слегка взъерошенный. Впрочем, как всегда.       − Здравствуйте, − пробормотала я, делая шаг назад, чтобы освободить место перед дверью.       − Только подъехал, и вижу, что вы идёте, − сказал он, засовывая ключи от машины в сумку. Закинув лямку сумки на плечо, он приложил ключ к домофону и, пройдя вперёд, придержал для меня дверь. Все движения суетливые, но взвешенные и чёткие. Как обычно, в его обществе я почувствовала себя желторотым птенцом, не имеющим ни малейшего понятия ни о жизни, ни об истории (да-да, кандидат исторических наук и все дела), ни о чём-либо другом.       Мы вошли в квартиру. Развязывая шнурки на кедах, я бросала быстрые взгляды на историка. На прошлом уроке я поймала себя на не слишком приличных мыслях, и целую неделю была не в состоянии выбросить их из головы. Сейчас, скептически (но мельком) его рассматривая, я почувствовала к себе отвращение. Ни грамма подобных чувств он у меня сейчас не вызывал, и все мои фантазии казались мне полным бредом и тотальным неуважением ко взрослому, серьёзному человеку. Сняв ветровку, я протянула её преподавателю, и тот, повесив её на плечики, привычным жестом пригласил меня в комнату.       Разложив на невысоком журнальном столике стопку учебников и конспектов, я сдала домашние тесты на проверку. Как и ожидалось, начиная с первого задания − замечания и пояснения. И снова тотальная неуверенность в себе и в своих знаниях, и страх ответить неправильно на заданный вопрос, и подколы с его стороны, и неловкость, и желание провалиться сквозь землю. А в придирках − ни капли злорадства, даже какое-то добродушие, но извращённое и мне совершенно не понятное. Наблюдая за тем, как он разбирает мои каракули, я снова поймала себя на неприличных мыслях.        Он всё ещё был красив и обаятелен, хотя был ровесником моих родителей и на висках и в бороде уже белела седина. Подтянутый, но не слишком спортивный, он производил приятное впечатление. В нём сочетались старая историческая закалка и, по большому счёту, вполне молодёжный взгляд на вещи, хотя и с налётом "взрослости". Разница в возрасте более чем в двадцать лет нередко давала о себе знать, и я время от времени чувствовала себя грудным ребёнком (всё остальное время я казалась себе желторотым птенцом, что было не так уж и далеко от правды).       Но самым примечательным в его внешности были глаза − светло-серые, ясные, почти прозрачные, горевшие невероятным интересом, пока он давал мне материал, и немного потухавшие после окончания занятия. Мы редко смотрели друг другу в глаза во время урока − для меня контакт подобного плана создавал определённые неудобства, поэтому я предпочитала смотреть в конспекты, или на карты, или, в крайнем случае, в окно, но когда мы всё-таки сталкивались взглядами, мне казалось, что его глаза заглядывают мне в душу. И по телу будто проходил ток, и между ног всё сжималось от смешанного чувства удовольствия и стыда.       У родителей было много друзей-мужчин "в самом расцвете сил", но их всех я знала с самого детства, в то время как с историком я познакомилась во время юношеского сексуального этапа формирования либидо. Наступила весна, душа отчаянно жаждала любви, а тело − удовлетворения естественных потребностей, которые за восемнадцать лет если и удовлетворялись, то неумело и собственными силами. А историк по всем параметрам выигрывал у моих сверстников − в нём была та самая мужественность, которая недоступна мальчишкам в семнадцать-восемнадцать лет, а образ вузовского преподавателя возбуждал сладкие фантазии запретной связи учителя и ученицы.       Обращался со мной он подчёркнуто вежливо, не допускал никаких физических контактов, иногда у меня даже складывалось ощущение, что ему неловко рядом со мной − на основании этих наблюдений моей девичьей фантазии начинало казаться, что между нами что-то может возникнуть (если ещё не возникло). И я представляла, как мы случайно соприкасаемся руками, потянувшись за одной и той же ручкой, или сталкиваемся головами, склонившись над атласом с картами, а потом целуемся, потянувшись друг к другу через стол, и он поднимает меня на руки, перекладывает на диван и нависает надо мной − мужчина, мужчина, мужчина. Я как будто ощущала эту мужественность в воздухе, её как будто можно было коснуться, и она заставляла меня моментально забывать о всяких приличиях.       Он увлечённо рассказывал о правлении Александра Второго, то и дело отходя от основной темы и вспоминая какие-то интересные факты и события из биографии отдельных личностей, а я старательно строчила конспект и представляла, что он целует меня, и будто наяву чувствовала покалывание бороды, его руки на моей талии, тепло чужого тела. Низ живота начинало приятно потягивать, и всё тело ныло в томном ожидании.       Я переменила положение и села, подтянув ноги под себя. Продолжая записывать, я представила, как сажусь к нему на колени, запускаю пальцы в жёсткие кудрявые волосы, впиваюсь поцелуем в его губы; фантазии на секунду захватили меня полностью, я буквально чувствовала, как эрегированный член, стеснённый джинсами, упирается в мои половые губы, и как от осознания того, между ними всего несколько слоёв ткани, голова идёт кругом. Я чувствовала его руки, расстёгивающие мой бюстгальтер, касающиеся моих лопаток, проводящие пальцами по позвоночнику и спускающиеся к копчику, забирающиеся под пояс джинсов и резинку трусиков... Сжав бёдра, я глубоко вдохнула, чтобы чересчур не увлечься. Я искренне надеялась, что по моему лицу невозможно догадаться, какие мысли блуждают у меня в голове. Перевернув страницу тетради, я заправила волосы за ухо, пытаясь выглядеть примерной ученицей, а затем посмотрела на историка, и наши глаза встретились − меня захлестнуло неконтролируемое желание, никогда ранее мною не испытываемое, что-то близкое к животным инстинктам. В этот раз он первым отвёл взгляд − посмотрел на стеллажи с книгами, стоявшие за моей спиной, пытаясь что-то вспомнить. Я облизнула высохшие губы и несколько раз сжала и разжала бёдра, стимулируя половые губы и клитор, стараясь сделать это как можно незаметнее. Мне срочно нужно было продолжение.        В фантазиях его рука скользнула мне между ног, он пальцами надавил мне на клитор и несколько раз провёл ими по гениталиям. Через одежду эти прикосновения казались ещё более волнительными и возбуждающими. Он расстегнул пуговицу на моих джинсах, опустил вниз собачку молнии, и его рука, забравшись под джинсы, коснулась моих половых губ через тонкую ткань влажных трусиков. В моём воображении я изогнулась в экстазе удовольствия и томно выдохнула. Сколько раз я делала это сама, и сколько раз я представляла, как это делает кто-то другой − но настолько волнительными (когда объект желания сидит на расстоянии вытянутой руки) фантазии не были никогда. Чувствуя, как от таза по телу распространяется распутное тепло, я, наконец, расслабилась. Напряжение отступило, и мне понадобилась передышка.        Но только я приходила в себя − мне стоило лишь снова посмотреть на историка, чтобы возбудиться. Моё возбуждение было обусловлено не только физической привлекательностью мужчины, сидевшего напротив, − его интеллект и историческая компетентность были ещё более возбуждающими. Я невольно вспомнила одноклассников с их плоскими шутками, узким кругом волнующих проблем (девушки-игры-сигареты-секс) и ограниченным словарным запасом. Историк же высказывал интересные мысли о сложившихся политической и экономической ситуациях в мире, о литературе и искусстве, о каких-то молодёжных веяниях и "мейнстримах"; я же большую часть времени сидела, жадно впитывая каждое его слово. Чаще всего это заканчивалось его вопросом: "А были ли вы тáм-то тáм-то?" или "Видели тó-то тó-то?", моей глупой улыбкой с отрицательным ответом и очередным подколом с его стороны. Я пыталась оправдываться, что у меня всё только впереди, и в восемнадцать лет, не закончив школу, невозможно иметь такой же багаж опыта и знаний, как у доцента университета, на что он лишь добродушно смеялся.       На какое-то время мне всё-таки удалось слегка успокоиться и сосредоточиться на занятии. Я снова сменила позу и протянула ноги под столиком. Сунув левую руку между ляжками, я продолжала кивать, записывать и переспрашивать какие-то понятия − обычный урок с репетитором в преддверии наступающих экзаменов. Девятнадцатый век, общественные движения, убийство Александра Второго.       Откуда-то из глубин сознания подал голос стыд. Тело кричало отбросить все моральные принципы и сделать что-нибудь, чтобы удовлетворить всепоглощающее сексуальное желание; разум требовал образумиться, вспомнить обо всём, чем это чревато, взять себя в руки. Я была на грани помутнения рассудка, была готова отдаться во власть страстям тела, но выбор был очевиден.