давай запомним?

Празднование выпускного вечера начинается и протекает вполне типично – в школе, с трогательной речью администрации, учителей и концертными номерами активистов-учеников. До Кенсу, нервно ерзающий по своему стулу, мечтает поскорее расправиться с этим балаганом и больше никогда, вот ни разу в жизни не пересекаться с осточертевшими одноклассниками, мешающими жить все школьные годы. А всем весело, все смеются, улыбаются, особо сентиментальные – рыдают по уходящей молодости, не жалея макияжа, размазывают сопли по заштукатуренным скривленным лицам. Кенсу оглядывается назад – а там родители, от печально-счастливо вздыхающих до таких, которым особо не нравится находиться среди шумной молодежи, а кровать, порно-журнал в подмышку и одеяло были бы самый раз. До Кенсу ненавидит людей и всех присутствующих. Каждую живую душу, кроме одной, которая зачем-то сбегает со своего места и отправляется за кулисы. И что этот идиот, двоечник, прогульщик и мудак показать может?! Ким Чонин – личная беда До Кенсу, одна из множества более приземленных, самая актуальная и не дающая покоя последние два учебных года. И дело не в том, что Кенсу всегда предпочитал мальчиков, дело в самом Чонине. В его, черт бы побрал, силуэте на затемненной сцене, освещаемой лишь одним софитом. Кенсу перестает всех ненавидеть – что вы, он занимается этим качественно двадцать четыре на семь и обещает догнаться попозже – и обращает все свое внимание на то, что творится перед огромным количеством народа. А творится Ким Чонин в огромной белой рубахе, узких черных штанах и босых ногах. У него на голове вместо волос какой-то пиздец, и До Кенсу становится в разы хуже, чем было: его всегда напрягали большие скопления народа, обращенные к себе презрительные взгляды и Ким-блядский-Чонин. Кто-то сбоку – сидеть приходится всем рядом, потому что зал не резиновый, а стулья не бесконечны – восхищенно вздыхает уже как секунд тридцать, возвращая Кенсу с его голубых небес на грешную, тошнотворную землю. А это одноклассница Минсок таращится на сцену – на его Чонина – огромными густо накрашенными косыми глазищами под неодобрительное сопение своего пришибленного китайского бойфренда. Боже, ну и парочка. И имечко у нее дурацкое – Минсок. Кто так девушку при здравом рассудке назовет?! Лу Хань скучает и тянется вперед потрепать Чанеля за торчащие уши, закрывающие сидящим сзади полсцены, и До Кенсу хочется взвыть, мол, какого, простите, члена ты его уши дергаешь, я и так почти ничего не вижу, а номер у Чонина скоро закончится. Бэкхен улюлюкает, свистит и рвет глотку, чтобы своим ужасающим «Кимка-а-а-а-й!» перекричать бухающую в огромных колонках музыку. Сехун расстегивает пуговички на белой рубашке, а Кенсу с ним солидарен – в помещении становится как-то душно, жарко, из кожи бы вылезти и испариться в открытом окне. Его глаза болят от напряжения, когда Чонин заканчивает свой дикий, безумный, но сексуальный не только для всех представительниц женского пола, чье белье наверняка уже можно выжимать, но и для маленького голубого одноклассника До Кенсу танец. О, Кенсу бы многое отдал, лишь бы перемотать время в тот момент, когда папа решил переспать с мамой без презерватива. Существовать в этом мире так богомерзко, что сил никаких нет. Чунмен, ведущий этого цирка уродов, вновь появляется на сцене вместо Чонина – и Кенсу брезгливо отворачивается. Этот богатенький сынок его тоже бесит. Вообще не существует в этой вселенной человека, который бы Кенсу не бесил. Чонин своей привлекательностью и ухмылкой бесит так, что кровь в жилах стынет, кулаки сжимаются и сердце пытается выпрыгнуть через глотку вместе с блевотиной. -Я бы такому дала, - мечтательно тянет Минсок и поправляет складки своего воздушного платья. Лу Хань возмущенно дергает ее за волосы и что-то шепчет на ухо – судя по улыбке, тронувшей накрашенные губы, довольно пошлое, извращенное и такое же банальное, как весь этот выпускной вечер. Кого удивишь сексом в этот день? Разве что родителей, считающих свое чадо святым и невинным ангелочком с большими дурацкими глазками и губками бантиком, как у Минсок. До Кенсу знает, что эта потаскуха уже готова выпрыгнуть из кружевных трусиков – если они на ней есть – и раздвинуть ноги перед успевшим напиться где-то китаезой. До Кенсу все знает. И его кожу под дебильным, до пиздеца неудобном костюмом дерет страшным зудом отвращения ко всему происходящему. И этому миру в целом – тоже. Когда им наконец-то разрешают подняться, выгоняют за двери, как стадо одинаковых и пустоголовых овец, чтобы разгрести место для диких танцев и всего прочего непотребства, Кенсу собирается сбежать. Но вспоминает про свой план, переводит дыхание и возвращается обратно, отталкивая плечом Цзытао, хвостиком преследующего Ифаня. Еще одна парочка, только двух гадких пидарасов. Сам Кенсу не такой, нет. Не жеманная телка с членом в штанах, как этот Цзытао. И не обдолбанный баскетболист, которому плевать, кому присунуть. То, что Кенсу нравится-не-нравится Чонин, еще ничего не значит. -Попрошу внимания, - говорит Кенсу, поднявшись на сцену и согнав с нее неумелого диджея, если это диджей, а не подобранный с улицы бомж, отрабатывающий одну треть положенных денег за стойкой. Все перестают пить, ржать и кидать свои тела из одного угла в другой – еще бы, на сцене стоит самый странный и ебанутый ученик школы. Кто только его не знает. -Лужу там не сделай, - кто-то «шутит» в толпе. И ему везет, что у Кенсу, сжимающего портфель в руках, зрение не очень. -Я очень рад, что больше никогда вас всех не увижу. Вы, долбоебы, будете гореть в аду. И смех стихает, как только Кенсу достает из портфеля трясущейся рукой пистолет, показательно им щелкает, показывая, что обойма в нем есть и все серьезно. -А теперь, Ким Чонин, пожалуйста, подойди ко мне. И пусть кто-то дернется за телефоном – пристрелю нахуй. Двери, кстати, закрыты. Спасибо нашему доверчивому директору за ключ. Родители обеспокоенно долбятся в дверь, а Кенсу ощущает себя богом и внутренне ликует, когда все без сомнений выпихивают перепуганного до усрачки Чонина вперед. Что, милый, не ожидал, хочется язвительно спросить Кенсу, но он подходит ближе к сцене и дергает одноклассника за расстегнутый ворот рубашки, уже пропитавшейся потом и одеколоном. -Шевелись, иначе первый пулю в лоб получишь. Он теперь мой заложник, ясно вам? -Да ты… - Чанель взмахивает кулаком в воздухе и выглядит до смешного жалко. Как и все остальные поджавшие свои хвосты мыши. – Ты… ебнулся?! Псих конченый! Кто тебя пустил сюда вообще? Пуля попадает Чанелю прямо в ногу под истеричное оханье толпы безмозглых выпускников их дебильной школы. В ней только дегенераты и отбросы время тратят, просиживая штаны за партой. Сам Кенсу себя отбросом и дегенератом не считает – ну, получилось так, что эта школа расположена недалеко от дома и родители отказывались заниматься бумажной волокитой перевода в более адекватную. Спасибо им за то, что породили в сыне преступника, собирающегося спустить обойму в звенящие пустотой черепа горячо любимых одноклассников. За все их издевательства, прилюдные унижения, за гадкий смех, сощуренные свинячьи глазки и множественные побои просто потому, что делать нехуй во время прогулов. А Кенсу – сопляк и стручок, ни ростом не вышел, ни физической силой, ничем вообще. Только бровями густыми и взглядом, в котором можно прочитать я-вас-всех-убью-твари-дождитесь-своей-очереди. Адреналин ударяет в мозг, жаждущий обилия крови – там из этого дохляка Чанеля и его копыта ерунда какая-то вытекает – Кенсу сдавливает горло Чонина, прижимается к щеке своей и сладким голосом продолжает: -Если хотите облегчить свои страдания, можете стать перед Чанелем – я пущу пулю сразу в голову. У меня их с собой достаточно, - Кенсу пинает валяющийся неподалеку рюкзак и приставляет дуло к виску дрожащего от страха Чонина. – А если нет – не мешайте нам развлекаться. Боишься, сладкий? Правильно, бойся, потому что я не отпущу тебя так просто. Никто не решается ответить – Чанель кряхтит и стонет, зажимая испачканными руками простреленную ногу. -Я не знаю, вызвали ли полицию родители. Но нам стоит поторопиться, да? – Кенсу проводит большим пальцем по бледным губам Чонина, вдыхает его типичный пацанский запах в шее и предпочитает не задумываться о последствиях своих действий. Заодно о том, что все получается как-то гладко, по задумке, легко… У него еще будет достаточно времени за решеткой, чтобы проанализировать ситуацию. -Открой рот, - Кенсу переводит дуло пистолета к упрямо сжавшимся губам и нажимает пальцами на шею – ему не хочется портить это гибкое тело, но отступать поздно и вообще, чего тянуть? – Я сейчас нажму на курок – и твое подобие мозга окажется на стене. Быстрее. Обращенные на них испуганные взгляды доставляют Кенсу незабываемое удовольствие, закручивают под ребрами невыносимое желание отыграться на Чонине, как когда-то он поступил с ним в туалете после уроков. Даже после этого До Кенсу не перестал испытывать эту гадкую и бессмысленную недолюбовь к Чонину – смешно, да? -Вот так, ты сегодня будешь моей послушной деткой, - Кенсу проталкивает в открывшийся рот дуло внушительного размера пистолета и слышит протестующее мычание. Чонин дергается, но Кенсу шикает и чуть нажимает на курок – кто-то пищит «нет» и закрывает уши. А кто-то плачет. Да, плачьте, вы – бесполезный мусор. Гнилые полые оболочки, считающие себя центром вселенной. -Помнишь, как поставил меня на колени в туалете? Я просил прекратить, но ты схватил меня за волосы, пока твои дружки-долбоебы снимали все на камеру и ржали, и расстегнул ширинку. Вы тогда обкуренные были, я знаю, - Кенсу немного поворачивает пистолет, чтобы Чонин слезящимися от ужаса и унижения глазами видел палец на курке. – Знаешь, что я чувствовал? Да куда уж тебе… Соси теперь, иначе всех по очереди отправлю в курорт по преисподней. А потом этот пистолет тебе в задницу засуну и на камеру сниму, как тебе такая перспектива? Радуйся, что я не опускаю тебя на колени. Чонин все еще пытается пнуть Кенсу локтем под дых и вырваться, но страх за свою жалкую шкуру сильнее – и он готов делать все, что прикажут, лишь бы пережить этот ебанутый день. Поэтому Ким Чонин, раздолбай и любимчик девчонок, начинает двигать головой, давиться рыданиями, как баба, и хлюпать соплями. Шум за шатающейся дверью становится сильнее – кто-то кидается к ней и зовет на помощь. Но Кенсу слишком увлечен проталкиванием пистолета в слюнявый рот, чтобы замечать еще кого-то, кроме униженного Чонина. -Блять, твои сопли мне руку пачкают. Ничтожество, - и Кенсу брезгливо вытирает ладонь о белую рубашку на груди, затыкая протяжный вой более грубым и глубоким толчком пистолета в глотку. Пусть Чонина, его сладкого мальчика, тошнит, пусть он захлебывается слезами и слюнями, пусть у него сводит челюсть… Как тогда у Кенсу. Неожиданно дверь распахивается – и весь спектакль прекращается. Кенсу открывает глаза, стонет из-за дикого головокружения и даже не может оторвать затылок от… земли с ранее невиданной силой притяжения?! Его слух режет доносящаяся откуда-то неподалеку музыка, множество голосов, смех, еще дохуя смешивающихся в один адский гул звуков, дробящий черепную коробку на кусочки. Его кожу ласкает ветерок, а нос щекочет зеленая травка. Его залитый алкоголем разум тоже испытывает боли, как и каждый нейрон, каждая клетка налившегося неподъемным свинцом тела. Кенсу приходится знатно поднапрячься, чтобы тяжело повернуться на бок и тут же в ужасе дернуться в сторону от валяющегося рядом такого же голого, как он сам, хуй-знает-дышащего-ли-вообще-бессознательного-Чонина. Под ними разбросана испачканная всяким дерьмом одежда – ничего так покрывало для отдыха на земле в каких-то чуть ли не кустах, ага. Выпускной должен запомниться на всю жизнь, это как распрощаться с девственностью, только масштабнее и многолюднее, но… разве в выпускной маленькие голубые мальчики, повернутые на других мальчиках, оказываются в одних кустах с давней двухгодовалой мечтой, да еще и без трусов? Ким Чонин, чтоб его, всегда был особой занозой в тощей заднице, бельмом в глазу, раздражающим рецепторы элементом спокойного существования, а теперь он в десятке сантиметров изображает дохляка носом в складках примятых к земле шмоток и вызывает у Кенсу желание не то начать кулаками размахивать, не то схватить за растрепанное гнездо на башке и сотворить кучу непотребств. Раз уж шанс выпал. А у Чонина губы по-пошлому красные и распухшие, как будто он действительно с пистолетом сосался, а потом этот самый ствол ему... У Кенсу волоски на теле встают дыбом от ужаса, удивления и отголосков удовлетворенности где-то в подкорке и в груди - приснится же такая хуйня, да еще и с пострадавшим в первую очередь ненавистным Чанелем. Может, его иногда и хочется придушить, но не до такой же степени, чтоб с кровищей и последующим небом в клетку за массовое... Где-то внутри так кстати просыпается паникер под градусом, не способный адекватно выражать мысли и чувства: -Какого хера?! – Кенсу ведет из-за той волшебной штуки, которая разум вышибает, и хочется весь мир любить и к себе в штаны пустить, земля начинает вращаться в другую сторону, собственный голос хрипит и дерет сухое горло. Ужасное состояние. Уж лучше трупом в этих кустах валяться, чем так – Кенсу никогда не напивался до такой степени, чтобы желать собственной смерти после дремы на улице без намека на одежду рядом с хмурящимся недовольно бесстыдным одноклассником. Кенсу передергивает плечами на слово «труп» из-за какого-то крадущегося по обнаженной спине мерзкого пугающего ощущения, но потом случайно смотрит на болтающуюся между ног у Чонина штучку и как-то нервно вздыхает. Хорошо, они оба валяются голыми и пьяными в каких-то ебенях неподалеку от большого дома, где остальные одноклассники празднуют выпускной уже целую вечность – на деле сейчас полчетвертого утра всего, но откуда им, раздетым и брошенным в таком странном месте, знать, – а еще у Чонина ничего такой… тот, который наслаждается утренней свободой и красуется откровенной бесстыдностью перед раскинутым миром похоти, грязи, предательств, лжи и симпатичных одноклассников. Это все должно вызывать искреннее недоумение и отвращение, но Кенсу хмурится и разглядывает завивающиеся в паху темные волосы, тонкую дорожку, тянущуюся к пупку, и отчего-то краснеет щеками и ушами. И вообще всей поверхностью маленького нагого тела, непонятно как оказавшегося в этой жопе, потому что Ким-блядский-Чонин вдруг подает признаки жизни: -Ты чего пялишься, педик? – кряхтит он и переворачивается на спину, подставляя свое гудящее и тяжелое тело прохладному воздуху, раскидывается звездочкой и напоминает типичного алкоголика с тяжким отходняком, что, в принципе, недалеко от истины. – И почему ты тоже без трусов? Когда язык относительно отсыхает от неба, Кенсу натягивает на самое ценное и интимное какую-то непонятную ткань – то ли рукав пиджака, то ли штанину – и отвечает в привычной манере: -Я был бы рад, если бы в твою задницу муравьи заползли и устроили там свое гнездо. Не знаю я, почему мы… -Пиздец, - выдыхает не дослушавший Чонин и поворачивает голову к Кенсу, ведет рукой по земле и нащупывает что-то подозрительно похожее на использованный презерватив. Его глаза расширяются, он резко подрывается с их облюбованного местечка и хватается за голову, как раскаивающийся грешник на судном дне, получивший последний шанс искупить свою вину: – Скажи, что с нами была телка и что мы не трахнулись в этих кустах. -Ты был хорош, - Кенсу гадко усмехается и облизывает сухие губы – раз уж играть, так до конца. И смутное пугающее чувство отсутствия чего-то подозрительно вытянутого и твердого между ягодиц лишь убеждает в нелепом предположении – трахались, да еще как, раз память зачем-то вышибло, словно пробки в электрощитке. Все как положено в выпускной вечер. А вот Чонин смотрит на Кенсу с таким ужасом, что хочется и ржать истерично на всю, и рыдать с завываниями – что же ты тогда тут делаешь, герой-любовничек, если теперь удивляешься и прикидываешься невинным? – Я не против повторить, сладкий. -Я не пед… - Чонин смотрит вниз на свой пах, прикрывает его руками и весь сжимается, непохожий на себя привычного – уверенного и игривого балбеса. Такого, каким он Кенсу когда-то два года назад в душу запал и до сих пор не выпадает. Не вытряхнуть, суку темнокожую, из себя, своих мыслей и желаний никак. – … ик. Наверное. Может быть. Блять, Кенсу, ты нахуя свои гомосятские гормоны распространяешь?! -Я?! -Нет, блять, это я тебя в эти кусты затащил и вот этот презерватив надел, чтобы в твоей пещерке поколупаться! -А вдруг и ты инициатором выступил, а я вообще отбивался и кричал помогите-насилуют-убивают, раз теперь горло так болит?! -Да ты… ты… - Чонин возмущенно машет перед лицом Кенсу кулаком, в котором зажат тот самый использованный презерватив, и никто из них не замечает приближение пошатывающегося Бэкхена в обнимку с такой же неустойчивой в своем вертикальном положении растрепанной Тэен. -О, голубки проснулись. А мы все ждали, когда вы насытитесь друг другом. Или пока вас в кусты не утащат звери на завтрак. -Что? – отзывается Чонин, а Кенсу торопливо натягивает на себя найденные под рубашкой трусы – на них мерзкие пятна засохшей спермы. Теперь понятно, почему они их заныкали подальше. Ну, не сами же они туда затесались, чтоб лишний раз не смущать почти-двух-взрослых-лбов. – Ты не остановил нас?! -Да ты ж ему в любви признавался! – Бэкхен тычет пальцем в сторону Кенсу, а Тэен хихикает. – Мы для вас свадьбу даже устроили. Вы не дождались завершения и сразу начали с первой брачной ночи. Видели бы со стороны, как кусты тряслись – у-у-у-х! -Давай оставим их, пусть сами отношения выясняют. Мы же шли в беседку, - Тэен чмокает Бэкхена в губы и тянет за ремень на штанах подальше от отряхивающихся от земли и травы голубков. – Я сделаю тебя настоящим мужчиной сегодня. -Ребят, не только вам сегодня повезло, передайте Чанелю! Кенсу непослушными пальцами перекручивает запутавшиеся штанины и ерзает задницей по рубашке, которая приобрела сомнительный зеленый оттенок со специфическим запахом. Он не загоняется из-за внезапного секса с желанным одноклассником, он вообще ни о чем никогда не загоняется – живет по воле случая, а все думают, что суровый взгляд и нахмуренные брови что-то значат. Кенсу довольно миролюбивый парень, вот только с немного нетрадиционными наклонностями. К которым его, видимо, успешно склонял Чонин этой сумасшедшей ночью. Постепенно продирающиеся в дебрях воспалившихся извилин воспоминания о творившемся в этих кустах непотребстве заставляют Кенсу побледнеть, позеленеть в тон окружающей природе и покраснеть. А Чонин в прострации скребет грязными пальцами голую коленку, даже не подумав о необходимости хотя бы заново прикрыться. Хотя что Кенсу своим орлиным взглядом там еще не успел разглядеть, запечатлеть в подкорке, мысленно повторить то, что они вытворяли на импровизированной подстилке на природе, распугивая шатающиеся вокруг парочки своими голосами и очевидными шлепками двух потных тел. -Мы пьяные. А пьяные творят много хуйни. Расслабься, - Кенсу не умеет утешать, но молчать дальше как-то неловко. Ему бы для храбрости еще чего-нибудь накатить – как то, что ударило им сначала в мозги, а потом ниже пояса. И где же твоя хваленая любовь делась, Ким-блядский-Чонин, в которой ты так горячо признавался еще недавно?! Не вывелась случайно из организма вместе с оргазмом, наполнив пустоту презерватива? Кенсу давится смешком со своих же шизофренических мыслей и получает от пошатывающегося, но хмурого Чонина кулаком по плечу. Этого хватает, чтобы завалиться на землю, щекой задеть какие-то тонкие царапающиеся ветки и негодующе лягнуться ногой. Прицел, правда, все еще сбит и постепенно светлеющее небо перед глазами туда-сюда качается. -Эй, я тебя утешить пытаюсь, хотя трахнули меня, а ты еще и бьешься, пидор трусливый. -Я нихуя не помню. Может это все кошмар? Да, я скоро проснусь дома в своей кровати один и в трусах, а потом позвоню подружке и мы забудем этот жуткий сон под ее короткой юбочкой. -А давай повторим, чтобы память освежить? Хочу еще раз услышать это «я тебя люблю, Кенсу-я» от знаменитого на всю округу танцора Ким Чонина. -Иди нахуй! – Чонин кидает в Кенсу испорченное безвозвратно шмотье и отчаянно воет, уронив рожу в коленки. – Я не планировал в последний день в этой ебнутой школе гомосеком становиться. Но ты такой… какой-то… блять. Сбивчивые бормотания резко прекращаются, а потом расслабившегося и готового двинуть кони Кенсу тянут за стопу, безжалостно протаскивая спиной по земле, и выдыхают с гадким запашком в вытянувшееся от удивления лицо: -Я пьяный, усек? Я пиздец какой пьяный, поэтому мы повторим, чтобы забыть раз и навсегда. Слышишь? -Охуеть ты логичный. Это не выпускной, а какая-то туса с обилием всех возможных извращений под льющийся откуда-то алкоголь и валяющиеся повсюду не только бутылки и пьяные бессознательные тела, но и пачки презервативов. Кенсу сует их себе в карман и ждет, пока Чонин дотянется загребущими руками до какой-то дешевой, но вставляющей дряни, и вынырнет из шумной, потной и давкой толпы одноклассников. Самые стойкие все еще гуляют и отрываются. А такие отчаянные и влюбленные, как До Кенсу, на подгибающихся от страха и предвкушения ногах идут искать себе свободный интимный уголок. Не продолжать же им этот марафон в кустах, ну. А то действительно звери утащат… дом они все-таки почти за городом снимают. -Раздевайся. Я не буду это за тебя делать, как педик втрескавшийся, - командует заплетающимся языком Чонин и присасывается к бутылке из горла, пока Кенсу пытается принять горизонтальное положение в каком-то узком помещении, смутно напоминающем кладовку, среди куч мусора. Начать стоит с того, что горизонталью здесь является лишь пол, и закончить тем, как они докатились до этого, раз готовы трахаться, подобно плебеям, в этом грязном душном месте и с бурлящим в крови спиртом?! Спасибо спирту, что пока Кенсу не контролирует свои руки, берущиеся за пояс штанов и вслед за ними стягивающие трусы чуть-чуть ниже паха. Чего стесняться-то? Раньше надо было, когда их «женили» друг на друге и вручали презервативы в качестве подарка. -Быстрее, - Чонин облизывает свои блядские влажные губы, которые невыносимо хочется поцеловать, садится рядом и протягивает бутылку. – Пей. -Не хочу. -Придется хотеть. Я не собираюсь жить с мыслью, что ты запомнишь все это… -Что, совесть все-таки имеется? Надо же, - Кенсу дергает Чонина на себя за распахнутую рубашку и с удовольствием отмечает, как меняется его взгляд. Невозможно не чувствовать, как между ними воздух потрескивает от напряжения. И дело не в выпитом, наверное, а дело в Ким-блядском-Чонине, его неадекватных глазах, грубых руках и щекотном дыхании. Дело в устройстве этого невозможного мира, в несправедливости к таким хорошим мальчикам, как зажатому между полом и горячим телом несносного с точки зрения всех существующих точек зрения одноклассника До Кенсу. -Блядь, как можно в адекватном состоянии член в задницу кому-то пихать? – находит время причитать Чонин, отставляет полупустую бутылку и наваливается на Кенсу так, что никаких сомнений, преград в виде сдохшего на сегодня смущения и морали не остается. Мамочка, папочка, простите… Но До Кенсу не может оттолкнуть Чонина, сам тянется за поцелуем, игнорируя бесполезную попытку увернуться – для верности цепляется в волосы, присасывается к губам, как пиявка, и дразнит короткими заигрывающими полизываниями. Откуда в нем столько пошлости и страсти берется?! Чонин первые секунды цепляется за свою натуральную сторону, но потом отпускает ее ближе к ядру земли и чертям, отвечая на слюнявый, быстрый поцелуй. Они больно стукаются зубами, рвано дышат и возятся по пыльному полу, собирая телами еще больше грязи, чем уже успели на улице. Кенсу под Чонином ощущается непривычно и, если не успевать подумать, что на месте плоской груди с маленькими коричневыми сосками должны быть мягкие упругие титечки той же Сохен, а под ширинкой вместо болезненного стояка кое-что помягче, повлажнее и посвободнее, вполне сносно. В конце концов, какая, блять, разница, кого он на свой стояк будет натягивать этой ночью? Они больше никогда не увидятся – и это придает энтузиазма, распаляет внутри настоящего дикого зверя, желающего порвать узкую настрадавшуюся задницу. Чтобы знал, как посягать на нормальных пацанов. Чонин, насилуя языком рот извивающегося под собой из-за нехватки воздуха Кенсу, все еще причисляет себя к нормальным. Чонин, заебавшийся ждать, сдергивая с узких, совсем не гладких и мягких мальчишеских бедер штаны с трусами, все еще думает, что сможет выветрить эти воспоминания из своей дурной головы дневным сквозняком. Чонин, дожидающийся, пока Кенсу трясущимися руками освободит его от жалкого подобия одежды, все еще надеется, что после этого внепланового анального траха больше никогда не посмотрит на чью-либо задницу. Даже самой горячей девчонки. Н-и-к-о-г-д-а. Но это потом. -Твой стояк мне в живот упирается, - Чонин приподнимается на локтях, смотрит на красное лицо Кенсу как умственно больной и шуршит презервативом. Кто они такие, чтобы размениваться на прелюдии? Они ничего друг другу не обещали, только повторить эти элементарные движения тел туда-сюда… Кенсу бы обиделся, будь в его организме содержание алкоголя хоть чуточку меньше, но вместо показного недовольства он приподнимает бедра и снова потирается членом о втягивающийся живот, показывая, насколько ему все нравится, как ему хочется и давай-не-тормози-дебила-бесполезного-кусок. -Можно подумать, это у тебя телефон в трусах. -Я хотя бы ноги перед кем попало не раздвигаю и не получаю от этого кайф. -Ты считаешь себя кем попало? Да, наверное, мне стоило для развлечений выбрать более достойного кандидата. Раздраженный Чонин с задетой гордостью – сексуальный Чонин. -Перевернись. Не хочу рожу твою видеть, пока буду задницу растягивать, - Чонин дергает Кенсу за бедра, помогает стать на колени и, как настоящий мужик, приспустив штаны с трусами еще ниже, до колен, разрывает упаковку презерватива. Ему не терпится засадить этому пидарасу, да поглубже, чтоб до самых гланд достать, повертеть на своем члене, как курицу на вертеле, и доказать, что заигрывать с терпением пьяного вдрызг Чонина – это не шлюшке-Тэен юбку задирать. Все намного серьезнее и масштабнее. Размеры Чонина – в том числе, он уверен в себе на сотку. Да и не могли же врать все его пассии своими возбуждающими стонами? Кенсу уже не может определиться, чего хочется ему в данный момент больше: пошире раздвинуть ноги, вздернув задницу кверху, или плюнуть Чонину в его бессовестную рожу. Потом, когда долбанный выпускной закончится, потом, когда они все разбредутся по углам трезветь и получать пиздюли от родителей за свое безрассудное поведение и неподобающий внешний вид, можно будет его возненавидеть, а пока… Кенсу оборачивается через плечо, совершая вторую самую ебанутую ошибку за свою непримечательную жизнь после влюбленности в одноклассника, и наблюдает, как пыхтящий из-за него, красный из-за него, возбужденный – тоже из-за него? – Чонин пытается натянуть на свой член неподдающийся презерватив руками, на которых соблазнительно проступают вены. -Я-то думал, у тебя навыков побольше будет… -Заткнись, блять, Кенсу. Заткнись, иначе разорву задницу и брошу в этой грязной кладовке, а потом остальных приведу, чтоб заценили. Широкая ладонь шлепает по ягодице, и До Кенсу, в душе тот еще пай-мальчик, чувствует себя текущей продажной сукой. Ему только не хватает длинных спутанных локонов, рассыпающихся по вздрагивающим плечам, да какого-нибудь откровенного шлюшьего наряда, который можно легко задрать и сделать все по-быстрому, не особо заботясь об ощущениях этой самой суки. -Да сделай уже хоть что-нибудь, пока стручок не опал – время-то идет. -Пидор, - выдыхает Чонин на ухо и хватает Кенсу за волосы на затылке, пока свободной рукой пристраивает член между твердых ягодиц и с усилием протискивается внутрь зажимающегося со страшной силой места, служащего явно для других целей. Ему бы еще сказать привет-давно-не-виделись и ручкой помахать или тем самым инструментиком, которым он растягивает и разворачивает Кенсу изнутри, чтоб вписаться удачно в царящую атмосферу. – Расслабься, блять, у меня сейчас член отвалится и в кишках твоих застрянет! -Не могу я! – Кенсу дергается вперед, пытаясь уйти от все еще неприятных ощущений из-за не слишком нежного проникновения, но его за волосы возвращают обратно и вжимаются в ягодицы напряженным и горящим пахом. Ох, ну и пиздец. Пальцы беспомощно скребут грязные доски, а голова безвольно опускается меж упирающихся локтями в пол рук – и пользуйся, как угодно, выгибай, как угодно, лишь бы задницу повыше вывернуть и мышцы раскрыть. Кенсу кусает губы до боли, щурится и видит свой стоящий член, жутко болтающийся между широко расставленных ног, и напряженные бедра Чонина с до конца не снятыми штанами, из-за которых двигаться катастрофически неудобно. Это все так дико, но так возбуждает. И покалывание в расходящихся стенках, когда Чонин пробует снова. -В первый раз ты так не зажимался, - Чонин выпутывает пальцы из волос, рискуя выдернуть здоровенный клок и оставить на затылке уродливую плешь, и хватается обеими руками за худые бока, чтобы пробно толкнуться тазом в эту засасывающую – как черная дыра, ей богу – манящую глубь и услышать задушенный стон истязаемой жертвы, не получающей от сего эротичного процесса ни грамма удовольствия. С бабами не так, с ними все гораздо проще и очевиднее. А этому, что из себя умирающего старого лося строит, хрен знает, как приятно сделать и можно ли вообще как-нибудь, не прикасаясь к стояку и прочим непотребствам, при мысли о которых мозги как-то скукоживаются до изюма. Моральная травма обеспечена. -А к тебе память вернулась вдруг? -Нет, но я же с членом остался, который ты собираешься себе на память о выпускном забрать. -Какой же ты долбае-о-о-о-об, - воет Кенсу не своим голосом и упирается взмокшим лбом в руки, расслабляя натянутое, как пружина, тело для последующих сексуальных утех, набирающих обороты с каждым несдержанным вздохом и силой стискивающихся на коже пальцев. Чонин начинает трахать его, как телку, отвратительно шлепаясь яйцами о растянувшуюся задницу – и даже этот звук ласкает покрасневшие ушки, то голодное существо внутри Кенсу, лапой сжимающее внутренности в животе и паху. Его бедра горят воспламеняющейся чувствительностью по поверхности влажной красной кожи, его тело подбрасывает вперед с каждым сильным движением сзади, его бесстыдно ебут, как дворовую потаскуху, дающую за леденец или мороженое. Но Кенсу все устраивает. Более того – он, кажется, совсем скоро готов кончить, когда одной рукой тянется вниз между болящих от напряжения бедер и обхватывает стояк ладонью. Чонин пыхтит и старается так, что стенки нежной задницы вот-вот воспламенятся. И сгорят они оба в кладовке с тусклым освещением, оставив после себя на полу лишь следы спермы и испачканные шмотки, да пропитанный сладострастным и греховным сексом спертый воздух. Кенсу вспоминает свой психоделический сон, когда разошедшийся Чонин шлепает его по ягодицам рукой и стонет что-то про узкий-горячий-блять-как-таким-можно-быть-это-так-охуенно, подмахивает бедрами навстречу беспорядочным толчкам и кончает первым, потому что это нестерпимо жарко, мерзко, быстро, грубо. -Вытащи, вытащи его скорее, - Кенсу пытается отодвинуться, но Чонин черта с два дает ему это сделать, безжалостно проталкивая член в тонком презервативе так сильно и глубоко, как это вообще возможно. – Да послушай меня, чмо ненормальное… -Если ты не закроешь свой рот, я заставлю тебя сделать минет. До Кенсу, из которого в выпускной вечер весь дух вытрахали, только растекающейся спермы на горящем лице не хватало. Впрочем, он бы сам уткнулся носом Чонину в пах, если бы двери кладовки не раскрылись с грохотом и через порог не ввалились целующиеся Минсок и Лу Хань – два долбоеба-одноклассника, которые, по идее, ненавидят друг друга, постоянно срутся из-за мелочей и устраивают словесные перебранки во время уроков. -Тут как бы занято, - вяло оповещает Чонин, пока переводит дыхание после классного, несомненно охуительного оргазма, лениво отбрасывает презерватив с влажным мерзким шлепком. – Валите в другой угол трахаться. -А давайте вчетвером? – предлагает это неадекватное китайское существо, выглядывая над макушкой Минсока. – Еще никто здесь не отмечал окончание школы пидорской групповухой! Кенсу мдакает окончательно сорванным голосом и тянется к бутылке, чудом не упавшей во время их диких сношений, чтоб напиться, забыться и откинуться удовлетворенным с пылающей растянутой задницей. Но Чонин вдруг дергает его за мизинец и на полном серьезе предлагает: -Забудь все, что я говорил. Давай встречаться что ли? Выпускной – это круто. До Кенсу, когда-то насмотревшись про грандиозные тусы безбашенных американских школьников из фильмов, наконец узнает это на собственном опыте и согласно кивает, пока мозги бултыхаются в алкоголе и можно позволить себе что угодно.