Только твое солнце.

      Тебя зовут Джон Эгберт. И сейчас ты в абсолютном смятении.       Ты всегда считал, что согревают вовсе не теплые одеяла и точно не почти остывший чай на столе. Согревает чье-то присутствие, случайно брошенный взгляд. Согревают старые фотографии или воспоминания, такие светлые и приятно пахнущие сиренью. Когда голова начинает кружиться от смеха, а мышцы на лице сводить от улыбки. Вот, что согревает.       Ты не хочешь этого признавать, но сейчас тебе катастрофически не хватает тепла.       Твои руки худые и почти всегда холодные. Папа говорит, что это из-за гипотонии, но ты не помнишь, когда получил ее; так же, как не помнишь, когда в последний раз ел или спал. На самом деле, ты вообще мало чего помнишь, и иногда задаешься вопросом – а существуют ли вообще все эти люди, которых ты регулярно видишь в своем доме. Ходят туда-сюда, осматривают все вокруг, иногда разговаривают с отцом. От них у тебя мигрень.       Тебе кажется, ты начинаешь сходить с ума.       Лежишь на кровати, свернувшись в клубок. Был бы он рядом, сказал бы, что ты похож на забитого котенка, и щелкнул бы по носу. Какие-то нелепые воспоминания начинают врываться в твою голову, и ты уже чувствуешь этот едва уловимый запах сирени и чего-то сладкого, похожего на мед. Почему именно мед? Этот парень всегда вызывал у тебя странные чувства, а сейчас их вызывают обрывки твоей почти стертой памяти. Закрывая глаза, ты видишь то, чего на самом деле не было – проведенное с ним лето. А сейчас он сам - лето. Ты представляешь, как подходишь к нему ближе. Вокруг нескончаемое поле цветов, а тебе кажется, что самые красивые из них – у него внутри. И пахнет он тем самым «чем-то сладким». Смотришь на его легко развивающиеся на ветру волосы, такие светлые, а в некоторых местах даже блестящие на солнце, от чего начинает казаться, что он сам – солнце. И он улыбается. А ты уверен, что его улыбка – это то самое, что может согреть тебя сильнее всего на свете. Жаль, что теперь ты сможешь увидеть ее только в подобных этой мечтах.       Его зовут Дейв Страйдер, и ты считаешь, что это имя ему совершенно не подходит. Почему-то только ты.       Отец заходил в комнату, чтобы в очередной раз удостовериться, что с тобой все в порядке. Конечно же с тобой все в порядке, что может случиться? Ты часто думал об этом, но так и не понимал, о чем он так волнуется, но стоило тебе вновь поймать его тяжелый взгляд, переполненный каким-то болезненным сочувствием, а может даже и скорбью, все вопросы тут же растворялись в воздухе, и тебе становилось… Стыдно? Как будто бы ты разочаровал его. Да, ты определенно разочаровал отца, единственного близкого человека после Дейва, который всегда так тобой гордился. И тебе становилось еще хуже оттого, что ты не понимал, из-за чего он так подавлен.       Ты пропускаешь очередной ужин, оставшись в своей комнате.       Ты даже не уверен, где сейчас более пусто: в твоем желудке или голове. После визита отца ни одна мысль уже не появляется, как будто грусть – это болезнь, порождающая ужасную тоску, от которой глаза начинает неприятно щипать, поселяющая в самом сердце ощущение притупленной горечи, и ты только что заразился этой болезнью, от которой потерял свое единственное лекарство. Сквозь тьму смотришь в потолок, по которому иногда пробегают блики света от фар проезжающих мимо машин, устало тянешь руки вверх. Интересно, какого это – коснуться света?       Ты снова думаешь об этом по-настоящему волшебном парне.       Стоит лишь закрыть глаза, и вы снова рядом. Сидите на траве; он говорит о чем-то, мягко улыбаясь, от чего в твоей груди что-то начинает трепетать, а ты смотришь на свои коленки и поджимаешь почему-то дрожащие губы. Переводишь взгляд на его руки, такие же худые, как и у тебя, с торчащими в некоторых местах венами. Но самое главное – его поразительно бледная кожа, которая, казалось бы, даже светится на солнце таким манящим легким светом. Ты уверен, что он – свет. Тянешься и касаешься его руки своей. Поначалу ты ничего не чувствуешь, но только потом ощущаешь этот жар на своих мертвенно-холодных пальцах, который затем током пробежал по руке, оставляя за собой мурашки и заставляя вздрагивать от, до этого момента, неизвестного тебе чувства. Всю руку начинает покалывать, но ты не убираешь ее, а тянешь дальше, к ладони, сплетая свои пальцы с его, и вновь чувствуя этот трепет внутри, этот жар, от которого руку начинает бить мелкая, но до безумия приятная дрожь. И, кажется, именно в этот момент ты понял, почему мотыльки все равно продолжают биться о ледяное стекло фонаря, желая получить хоть капельку желтого вольфрамового света.       Теперь и Дейв Страйдер спрятан от тебя за толстым стеклом.       Ты всегда восхищался его лицом. В противоположность тебе, его черты были немного резкими, но оттого еще более притягательными. Ты часто незаметно рассматривал его, когда попадался удобный случай. Отчетливее всего ты помнишь его глаза и веснушки. Глаза, такие ярко-красные, как закипающая в жилах кровь, или только что распустившиеся бутоны маков. Сейчас ты даже рад, что он все время носил свои глупые очки, и только ты смог прикоснуться к этой удивительной красоте, в которой ты разглядел отраженный смысл своей жизни.       Ты бы многое отдал, чтобы еще раз увидеть целый мир, окрашенный в алый цвет.       Ты никогда не мог понять, где же границы, за которыми на его теле уже не было веснушек. Они покрывали все его слегка красноватые щеки и нос, плечи, руки и даже спину. На фоне белой, как бумага, кожи, они были слишком заметны, и ты не раз мечтал прикоснуться к ним. Дейв не любил свои веснушки. Он считал, что они портят весь его образ «крутого парня», а ты продолжал тайком любить их; самые обыкновенные пигментные пятна делали его даже немного милым, и оттого особенным. Его веснушки были для тебя, как звезды: каждый раз, когда наступала ночь, и Дейв засыпал, ты с упорством настоящего звездочета принимался считать их, но каждый раз сбивался, когда число уже переваливало за сотню. А потом начинал заново. Когда-то давно ты слышал, что таких людей как он «любит солнышко», а сами веснушки – это поцелуи светила.       Кажется, ты только что понял, что ты тоже солнце. Но уже для Дейва.       Открыв глаза, видишь перед собой все тот же потолок, но теперь твоя комната уже была наполнена нежным розоватым светом, излучаемым только что начавшимся рассветом, едва пробивавшимся сквозь занавески. Ты чувствуешь внутри что-то странное, тяжелое: на грудь неприятно давило, а легкие и сердце будто медленно сжимались от этого нарастающего чувства тоски. Ты больше не чувствуешь запаха сирени. Все закончилось. Снова. Еще пару часов ты проведешь в одиночестве, слушая тишину, отдаленное пение птиц за окном и шаги отца в коридоре, а потом снова будешь пытаться занять эту, с каждым разом нарастающую, пустоту в себе глупыми мечтами о парне, сумевшем до неузнаваемости изменить твою жизнь, как своим появлением в ней, так и уходом.       Тебя зовут Джон Эгберт и, кажется, ты любил Дейва Страйдера, ставшего для тебя целым летом, солнцем, светом. И жизнью. И ты очень хотел бы стать для него тем же.