За каждой улыбкой скрыта своя боль

      Вы знаете, каково это — когда тебе обрывают крылья? Ты умеешь летать, и тут, бац! И всё. Ты смотришь на то, что ещё минуту, секунду назад поднимало тебя над землёй и несло по пути счастливой, полной радости жизни, а сейчас... лежит окровавленное, неподвижное. Наблюдая за происходящим, меня в мгновение ока охватил ужас. "Что же теперь будет? Я теперь никогда не смогу..." Перечень из тех вещей, которые я теперь не смогу, пронесся со скоростью, близкой к скорости света, а это почти триста тысяч километров в секунду — не мало, не правда ли? Собственно, это ни коим образом не связано с делом, как и большинство из мыслей, что терзали тогда мой повреждённый мозг. Отчего же повреждённый? Сотрясение, стресс, потеря некой красненькой жидкости. Кстати о последней, чего-то её тут многовато. "Да я сейчас умру! Мамочка, родненькая, да как же так-то? Во свете лет!" Приближающаяся смерть холодными ручищами сдавила сердце, и я завопила, точнее... взвизгнула, как это делают особо нежные особы при виде невинных грызунов мышиной наружности. Стыд-позор мне, честное слово. Радует только то, что очевидцы сего постыдного зрелища списали визг на боль. А её-то и не было. Вот так вот лежишь, истекаешь кровью, а боли не чувствуешь. И пойми потом, жив ты или мёртв, а?       Вернёмся к ранее сказанному. У каждого крылья свои, особенные. Кого-то окрыляют мысли о любимом человеке, кто-то воспарит при прочтении любимой книги, дети так вообще летают, заполучив любимые сладости или долгожданную игрушку, конечно, не избалованные дети, а ценящие маленькие радости жизни. Меня же в край чудесный уносили ноги. Как же я не замечала этого раньше? Без них нельзя ходить, бегать, танцевать, взбираться в горы, нырять, ездить на байке. Боже, да я ведь только получила права! Я не смогу ездить! Даже сзади, пусть и не у руля. Ни-ког-да не смо-гу.       Оторвав взгляд от окровавленных конечностей, изогнувшихся под неправильным углом, словно бы принадлежавших тряпичной кукле, посмотрела по сторонам. На дорожном полотне, таком чёрном от дождя, лежала изумрудная листва ещё колыхавшейся ветви. Припомнила, что, кажется, слышала хруст и треск за мгновение до толчка, но не успела оглянуться, чтобы разглядеть, что это было. Чуть левее обнаружился автомобиль, въехавший в столб и смотревший на меня. Я всё не могла сообразить, почему же он повернут ко мне лобовым стеклом, сквозь которое мне было отлично видно водителя, пытающегося совладать с облаком подушки безопасности. Позже неразумной мне пояснили, что легковушку просто развернуло при взаимодействии с неподвижным объектом, то есть столбом. Так. Ещё тут имелся ряд личностей, которые смотрели то на меня, то на груду металлолома. Интересно, что они жаждали узреть? Как я вскочу и полечу учить водителя уму-разуму? Люди, вы мои ноги видели? Вот как я это сделаю, а? Или это он должен выбежать и надавать мне по "щам"? Тут как бы пешеходный переход, зелёный и всё такое, всё по правилам. Нет, наверное, они ждали, кто из нас умрет первым. Я слышала, как какая-то девица выкладывает все детали произошедшего своей подруге, наверное, такой же прыщавой малолетке с выбеленными волосами. Зато я узнала, что действительно летала, причем совершала в воздухе акробатические кульбиты, билась головой о лобовое стекло, словно муха, а ещё умудрилась совершенно невероятным образом побывать под машиной, где мои ноги и были раздавлены резиновыми кругляшками чёрного цвета. Вероятнее всего, что-то из этого было явным преувеличением, ведь подобное просто невозможно физически. Наверное. Ныне я уже ни в чём не уверена.       Ко мне подошли. Пожилой мужчина присел на корточки рядом. Он что-то спрашивал, не отрываясь от телефона. Вскоре я поняла, что на том конце "провода" была скорая или что-то вроде того. Он что-то говорил, а я рассматривала седину на голове, глубокие морщины вокруг глаз и рта. Оттого-то было понятно, что этот человек был умудрен опытом, позитивен и шутлив. Но я не назвала бы его привлекательным: лыс, полноват и... староват. Всё же мне, двадцати двух летней пигалице, мужики за пятьдесят как-то... не очень. Он же нажал на отбой и пошутил что-то про то, что помощь уже в пути. Я же пробубнила что-то про то, что, в таком случае, он может валить по своим неотложным делам. Злая я была тогда, невменяемая.       — Что ты, деточка, человеческая жизнь во много крат дороже любой работы, — был дан ответ.       И тут меня прорвало. На свой стыд, вся такая деловая и сильная, я разревелась. Разрыдалась как маленькая, всё бубня про то, что жизни больше мне, калеке, не будет, да и вообще, точно помру, пока едет эта проклятая черепаха-скорая. А он что-то говорил, шутил, и к приезду той самой "проклятой" ему удалось меня успокоить. Пока люди в белом скакали вокруг, прикрепляя ко мне всякие разные, совершенно не понятные и по мне так столь же ненужные агрегаты-проводки, он был рядом и поддерживал если не словом, то улыбкой. И вот меня погрузили в машину, собрав, как мне тогда показалось, ноги по кускам. И на прощание этот добрый мужчина выдает так любимый стариками афоризм:       — Ничего, деточка, до свадьбы заживёт.       Конечно, фраза в своём роде гениальная, но несуразно-глупая и избитая годами. Несомненно, подобное должно было меня утешить, развеселить, но... "Я и так замужем", — кричало моё нутро, протестуя. Горько подумав о том, что, вероятно, это и есть мой приговор — я никогда не излечусь, горько усмехнулась, глядя в добрые глаза незадачливого моего помощника.       Дальше не помню. Очнулась после операции. Многочасовой операции. С первого взгляда потолок, — тот, что я увидела первым при пробуждении, показался изумительно-белым. Но вскоре сквозь идеализм не до конца проснувшегося разума стала проступать реальная суть вещей со всеми сколами, трещинами и лёгкой желтизной — то самое, что покрывает вещи с годами. Тогда я ещё не знала, что пробудилась не только после операции, но и после жизни. Предыдущей жизни. И теперь свой истинный лик мне покажут не только потолки, но и люди.       Первым моим посетителем была незнакомка. Она была опрятна, носила белые одежды. Отчего в ней моментально узнавалась медсестра. Второй гость был знаком лучше, но в этот раз во много крат навязчивей — боль. О, да! Эта паскуда напала на моё тело и вгрызлась в мои ноги, тело и голову, как только я посмела пошевелиться. Ноги. Вот они, родимые, больше похожие на подвешенных над кроватью белых гусениц. А может их там действительно нет, а боль лишь фантом? Бывают же фантомные боли ампутированных конечностей, я где-то слышала. Интересно, а ампутированный мозг может болеть? Я-то встречала таких людей... Глядя на мои муки, мне предложили обезболивающие.       — Я не мужик, что ли? — был задан риторический вопрос. — Не надо, — усмехнулась я.       "Мужик" продержался ровно десять минут, после чего вызвал успевшую уйти медсестру и получил благословенный укол. Жизнь налаживалась и уже не казалась такой омерзительной. Вскоре пришёл муж:       — Эля, Элечка, как ты? Как же я рад, что ты жива!       Полез целоваться, задел штатив, на котором крепились ноги, так что даже изрядная порция медикаментов не смогла удержать зверя по кличке Боль. А до этого приходил врач. Прогнозы были не утешительные — с вероятностью в 80 процентов я не смогу ходить, разве что на колёсиках. Так что настроение и без того было... Как бы правильно выразиться? Подавленное.       — Ты меня убить вздумал? — взвилась я, со всей дури ударив благоверного по плечу, отталкивая от себя. Мне было ни чуточку не стыдно.       — Что ты, милая, — прозвучал растерянный голос ошеломленного Сержа, отошедшего от меня на почтительное расстояние метра этак в два. А вы бы не испугались, получи весомый отпор от той, что должна быть при смерти? То-то же.       Я дулась, обижалась, срывалась и психовала каждый раз, когда он приходил. Не помогали даже цветы и конфеты. Странно, раньше он мне никогда не дарил конфет, и сейчас я должна была бы прыгать до потолка, а нет, не прыгала. Мир вокруг меня был сер и уныл, даже сияя яркими красками. "Может причиной тому избыток железа в организме?" — думала я, подразумевая штифты, вмонтированные в мои ноги для фиксации. Но, как оказалось, не совсем чтобы все крепления были из железа. Да и после извлечения этих штук из меня красоты мира не стали приветливее. К концу третьего месяца я поняла, что лишилась практически всех друзей — у каждого из них оказалась крохотная трещинка в сердце, а может в уме, не позволяющая получать удовольствие от общения с калекой.       Ограниченная в передвижениях, я целыми днями "затупляла" в телевизор, "шарилась" по сайтам и делала много других не менее "важных" дел. Кстати, к тому времени меня уже сослали домой, что я, любительница чёрного юмора, охарактеризовала как "умирать". Сама не подозревая, я предсказала свою судьбу — я действительно умирала. Душой, лишенная благ общения, умом, не решаясь напрягать мозг особо умными вещами, телом... Нет, телом нет — то с каждым днем ширилось от обильной пищи и отсутствия нагрузок. Было безумно скучно, наверное потому, я, сама того не понимая, нашла себе новое развлечение — каждый раз, как только Серж возвращался домой, я заваливала его вопросами, запросами, непременными упреками и поручениями. Теперь же на мужика, привыкшего, что всё в доме делает женщина, свалились обязанности по уборке, готовке, стирке, да ещё задача развлекать, успокаивать и нянчиться с ребенком — то есть мной. Нет, я была даже хуже ребенка — те хоть не упрекают на каждом шагу. Не мудрено, что он не выдержал. Это я сейчас понимаю, а тогда... "Я болею. Мне плохо. Все должны понимать, что мне плохо и я не в себе. Мне можно всё. Те кто любит, должен терпеть", — глупо, не правда ли? Но мне так не казалось. Шёл шестой месяц моей новой жизни и реабилитация после третьей операции. Муж ушёл. Меня это даже не удивило. Раньше бы я стала кричать, бить посуду и кидать первым попавшимся, что подвернется под руку, желательно, потяжелее.       — Я ухожу, — сказал он однажды утром, после того, как подал мне завтрак. Я лишь отвернулась, продолжая набивать желудок. — И ты ничего не скажешь?       А чего он ожидал? Скажу, что ещё месяц назад узнала о его любовнице? Та позвонила мне как-то днем, пока Серж был на работе, и всё выложила. Я это приняла спокойно, даже не удивившись тому, что внутри ничего не ёкнуло. Потускневшая как вывеска, выгоревшая на солнце, меня тогда вообще мало что могло взволновать. Даже мысли о смерти не пугали. Скорее привлекали. А что, разве же я жила тогда? Существовала. Так что одним человеком в моей жизни больше, одним меньше — не столь уж важно. Да и догадывалась я о подобном исходе. Я попыталась припомнить, когда в последний раз хотя бы нежно обнимала своего дорогого мужа. Не смогла. О постельных утехах даже речи не шло. Лязг ключа в дверном замке ознаменовал то, что отныне я осталась совершенно одна.       Одна. Знаете, когда детей оставляют одних, они на многое способны. Кто-то поджигает дома, другие просто устраивают бардак, третьи изрисуют все стены и придумают свой мир. Самое примечательное то, что они оказываются более самостоятельными, чем мы о них думаем, и способны на большее, чем предполагали сами. Вот и я... Рожденная заново, ещё не знала, на что способна. Время шло. Все развлечения наскучили. Жизнь была не та, да и не мила. И вот пришёл момент, когда пришлось выбирать: остаться или идти вперед. И тут... я выбрала путь. Сложный, долгий, неизведанный путь. С фильмов перешла на книги. Отчего я их не читала раньше? Не способная свободно перемещаться, я придумывала способы, как делать то или другое, не вставая с постели. Возобновила общение с людьми, оказалось, это не они меня бросили, а я их послала куда подальше, не желая видеть довольных лиц здоровых личностей. Так минуло ещё полгода, меня поставили на костыли. Это была великая радость для всех. Не для меня. Мой мир оставался серым. Я выбрала путь счастья, но оно как-то не спешило спешило выбрать меня. Борясь с всё новыми приступами ночных слёз жалости к себе, требовавших покончить со всем немедленно, я продолжала путь — таблетки оставались в аптечке, лезвия в ванной, а крыша пуста.       Это был очередной день. Лето. Жара. Я сижу у пруда. Читаю. Парень, такой же как и я, может чуть старше, подходит ближе и интересуется, не занято ли место рядом. Хм, этот вопрос мне показался странным, ведь и слепому понятно, что оно свободно. Саркастически хмыкнув и дернув плечом, я позволяю ему сесть рядом и тут же утыкаюсь обратно в книгу — та была весьма занимательна. Но, видимо решив идти до конца, юноша стал кидать мне фразы ни о чем, вроде того, что погода замечательная, и тому подобное. Вначале мои ответы были автоматичны, односложны, но незнакомцу удалось меня заинтересовать, завязалась беседа.       Не заметила, как начало смеркаться. На моих коленях покоилась раскрытая книга, в которую уже давно никто не смотрел — мой взгляд был прикован к голубоглазому блондину, что сидел рядом. Красив, умен, обаятелен. Кажется, я влюбилась. Ах, мне пора. Мне точно уже пора.       — А не проводить ли вас, милая леди? — наигранно-услужливо интересуется он, тут же смеётся над своей шалостью.       "Юный засранец", — отмечаю я. Хотя, быть может, он даже старше меня. Года на два, не больше. Лучезарно улыбаясь, соглашаюсь. Я нагибаюсь и выуживаю из под скамьи два уродливых "произведения инженерной мысли, призванные облегчить труд людей с ограниченными способностями", проще говоря, — костыли. Опираясь о них встаю, да, видно, что это дается мне с трудом, хотя я уже к ним успела привыкнуть. Оборачиваюсь. Передо мной уже нет того забавного, розовощёкого юнца — вся весёлость его потонула в морщинах задумчивого разочарования и... отвращения?! Да-да, именно эту эмоцию я прочитала в уголках скривившихся губ. Чуть помедлив, новый знакомый вспомнил о неком неотложном деле, которое требует его присутствия на другом конце города, если не света, притом неотлагательно. Странно, кажется, я сама пользовалась той же тактикой. Раньше, ещё в той, прежней жизни. Жизни здорового человека, отводящего взгляд каждый раз при виде калеки или больного. Да уж, сопереживать начинаешь лишь тогда, когда сам стал таким. Или чуть позже. Не до, но после того, как соприкоснулся со всеми ужасами страданий. Несведущий, он ушёл. Я осталась наедине с ощущение гадливости. Как такой человек мне мог понравится? Да и как я, уродина и калека, могла помыслить о нашем совместном будущем? Глупо. Бреду домой. Одна. Стараясь избегать людных мест и держаться в тени. Щеку обожгла предательская капля, я тут же смахнула её и шмыгнула носом.       Ночь. То самое время, когда мир оголяется перед тобой и выворачивается наизнанку, вытряхивая из тебя всё то, что ты скрывал днём от всех, даже от себя. Темнота обволакивает меня, а вокруг тишина. Я вглядываюсь в них, пытаясь разглядеть, куда же идти. Делаю неуверенный шаг и тут же проваливаюсь по пояс во что-то зыбкое и холодное. Ужас охватывает меня, я начинаю пытаться кричать, требуя помощи, призывая спасти, но не получается — горло плотно перевязано цепью страха и не в силах произнести и звука. Ледяные пальцы, обхватив лодыжки, тянут вниз, я знаю это — мертвецы, жаждущие заполучить меня в свои ряды. Чувствую, что смерть неминуема. Резко осознаю, что, даже если бы могла орать, никто бы не пришёл — я тут одна. Веки распахнулись, взгляд в панике шарит по окружающей меня тьме, ощущаю холодок выступившего пота на лбу и на спине. Постепенно привыкая к темноте, различаю потолок. Ощупываю подушку, что рядом. Холодная, пустая. Кошмар закончился, но... Я тут одна. И это явь. Знаю, как и в прошлые, точно такие же ночи, заснуть вновь не удастся.       Моё пристрастие к книгам неискоренимо. В этот раз я увлеклась очередным романом и не заметила, как кофе остыл, а к столику подошёл незнакомый мужчина. Он что-то произнёс, я попросила счёт даже не оборачиваясь. Насмешливое покашливание заставило меня перенестись из мира книжного в мир реальный, обернуться, задрать голову вверх и увидеть перед собой коренастого мужчину, уж точно не являвшегося официантом.       — Можно присесть? — повторил он свою попытку познакомиться.       Я, будучи пойманной врасплох и прикинувшей, что после такого промаха отказать будет попросту невежливо, отозвалась так:       — Да, присаживайтесь.       Пока неизвестный устраивался на стул напротив, моё женское подсознание отметило, что он не то чтобы в моём вкусе, но и не то чтобы не в моём. Я тут же одернула себя — мне с ним не суждено даже толком сблизиться, с калекой никто не хочет общаться, так что получится как в прошлый раз. Но сейчас не прошлый раз и мне жутко хотелось отомстить вот таким вот гадам, для этого уже была припасена парочка идей — результат умозаключений после столкновения с предыдущим пикапером. Так что вела я себя приветливо, даже старалась обольстить: во всю выпячивая свою грудь, острый ум и веселость. Собеседник оказался приятным в общении, начитанным, а кофе был заменён на новый, обжигающе-горячий. В тот раз я узнала много чего нового. Но даже смеясь, ни на минуту не забывала, что, как только закончится горькая жидкость в моей и его чашках, этой сказочке придет конец, и он, как и другие, растворится в толпе тех, кто презирает больных. С каждым произнесённым им, словом всё больше хотелось, чтобы этот момент никогда не наступал. Но он настал. Гораздо быстрее, чем хотелось. Вот я подзываю официанта и прошу счет. Галантный кавалер берется оплатить и мою долю. Ладно, пусть так и будет. Я, уже привычно, наклоняюсь и ловким движением фокусника выуживаю на дневной свет костыли, ставшие уродливым продолжением меня самой. С тоской читаю удивление на лице того, кто секунду назад старался покорить моё сердце своей щедростью. "Он такой же, как и тот", — пробежала тоскливая мысль.       — Челюсть подбери, — хамлю я в ответ на немой укор с его стороны. — Ах да, раз ходить не могу, значит больная, немощная, да? Знаешь что? — перехожу на ты, брызжу ядом, тут же забываю всю подготовленную речь и дальше выдаю полную "отсебятину". — Это вы все больные! Надменные, чопорные и двуличные индюки — вот вы кто! Вы цените не по тому, что я есть, а по тому, что у меня есть, точнее, тому, чего у меня нет. И не только меня, но и всех вокруг. Ваши взгляды ограничены узкими рамками нормальности, которые вы сами же и выдумали и за пределы которых не способны заглянуть. Знаешь что? Это не я за бортом ваших жизней, а вы в непроницаемых, крохотных клетках без окон и дверей, запертые и ограниченные, от того одинокие и несчастные. От того моя жизнь полна до краёв, а твоя — пустое место.       Я разошлась, как говорится, не на шутку. И сказала вовсе не то, что собиралась. Гордо задрав подбородок, проковыляла к выходу. А он остался. Только на улице непокорные слезы покатились по щекам и добрались до горла, стягивая его удушливой лентой. Я врала. Врала. О каких краях я толковала? Я была лишена самой чаши жизни, не то чтобы чем-то полна. Разве что жиром. И каждый раз при встрече с родными, друзьями улыбалась, изображая радость. Я играла так умело, что верилось самой. Но в этот раз загнала себя в звенящую и одновременно кричащую пустоту отчаянного одиночества. А ведь это он, а не я, должен был почувствовать себя ужасно. Отчего так вышло? Отчего месть оказалась вовсе не сладкой и упоительной, какой и должна была быть? Я и сама не хотела верить всей той гадости, что высказала минуту назад. Но это было правдой. Была и другая, добрая правда. Я знаю. Я хотела, чтобы кто-то мне о ней сказал, разубедил, разрушил те стены, которые я построила внутри себя. Но все молчали.       Не помню, как добралась домой. Не помню, как легла спать. А вот вставать не хотелось. Но надо. Сегодня приём у врача. Долго добираться, рано вставать. Теперь я живу одна. В тесной квартирке на окраине. Соседняя подушка всегда пуста, простынь рядом холодна. Некого ласкать, некого кормить, никто не разбрасывает вещи. "Может завести кошку?" — задаюсь себе вопросом. Но нет, я же даже о себе толком позаботиться не могу, не то что о ком-то ещё. Смотрю на окно с опустевшими горшками и на пыль в них, что некогда была землей.       — Да уж, — протянула и горько хмыкнула, представив на их месте шкурку бедного животного. — Да уж, — вздыхаю.       Встаю. Из зеркала на меня смотрит некто, от кого становится тошно. "Во что я превратилась? Во что я превратила свою жизнь?" Ответ меня совсем не радует. Нечто в зеркале морщится и строит гримасы. Отворачиваюсь, начинаю собираться. Уже привычно вот так вот одеваться не сходя с места. Самые необходимые вещи лежат так, что до них легко дотянуться сидя на кровати — один из плюсов тесной комнатушки. Дальше улица. Кто-то уступил место в метро — маленькая радость. Раньше не замечала, что таких людей так мало — людей, которые думают не только о своих проблемах, людей благородных. Тихо благодарю. Вот кричать я умею, а благодарить — нет. Об этом и думаю оставшуюся часть пути. Уже привычный кабинет со стерильными стенами. Знакомый специалист. Знакомые слова, обещающие мне чудесные перспективы с лживой улыбкой на устах. Не верю. Домой возвращаюсь той же дорогой.       Книги и кофе — моя отрада. А это кафе уютно и привычно, коричневая жижа не пахнет потными носками. Сегодня я увлечена Оливером по фамилии Твист и его приключениями. На столе маленькое пирожное, украшенное орнаментом из белого и темного шоколада — редкий гость на моей тарелке.       — Что-то празднуете? — интересуется уже знакомый голос, от которого я вздрагиваю.       Оборачиваюсь, не сумев, не успев стереть с лица своего искреннего изумления. Да, передо мной тот самый коренастый мужчина. Он явно видит мою растерянность и просит разрешения присесть.       — Да, прошу, — указываю на соседний стул нерешительно.       Он устраивается на нем как хозяин. Я же чувствую себя нашкодившим котёнком, но старательно показываю и позой и лицом, что уверена в себе и вовсе не смущена.       — Это опять вы? — зачем-то уточняю надменно-почтительно. Тут же мысленно браню себя за эту детскую выходку. Но отступать уже некуда.       — Да, я, — улыбается в ответ. — Что-то празднуете? — задается он тем же вопросом.       "С чего его это интересует?" — думаю я, косясь на сладость. Предполагаю, что задумал какую-то пакость. Но какую? Залепит в меня этим пирожным, а потом будет долго ржать? Или решит закормить меня сладким до смерти? А может съест на моих глазах? Тут же отметаю все эти варианты — отчего-то мне кажется, что этот человек не способен на подобное.       — Да. У моего мужа сегодня родился первенец, — по непонятной мне причине сразу выдаю правду под напором его проницательных глаз цвета мокрого асфальта.       — У мужа? — Он скептически оглядывает меня, демонстративно заглядывает под стол, любуясь моим животом. — Что-то вы не похожи на новоиспеченную мать.       — Хм. У бывшего мужа, прошу прощения за оговорку, — тут же чувствую, как начинаю краснеть от неловкости. — У него и у его... новой жены, — запнулась, будучи не уверенной в их нынешнем статусе. Зачем-то уточняю: — Мы недавно развелись.       — А, тогда понятно, — растягивается в довольной улыбке, словно бы раскрытие этой тайны сделало его самым счастливым человеком на свете.       — Серж, кажется? — тут же расслабившись, уточняю я. Странно, но подобные улыбки относятся к ряду тех маленьких чудес, которые не объяснить, но которые в доли секунды делают твою жизнь лучше.       — Именно так, — кивает в ответ.       — Странно, — усмехаюсь я. — Так зовут моего бывшего мужа.       — Неужели? Значит вы падки на Сержей, — подтрунивает он.       — С чего это ты решил? — возмущаюсь, кокетничая и тут же переходя на "ты".       Он смеётся. И как будто бы не было той странной сцены с месяц назад. В этом же кафе. За этим же столиком. Кажется, мы знакомы вечность. Или вечность только началась? Новые и новые встречи. Место уже известно. Но вот он вытаскивает меня в театр. Я давно там не была. Как-то это... не модно, что ли? Серж смущён. Признаётся, что ему хороший друг подкинул пару билетов. Догадываюсь, что врёт — просто хотел сделать что-то для меня. Такой уж человек. Обещает интересное зрелище. "Под стать тебе", — характеризует он. Не знаю, что имел в виду. Сетую на то, что никакое вечернее платье не сможет скрыть моего уродства. И костылей. "Ты прекрасна в любом платье", — заверяет мой друг, дабы подбодрить. Соглашаюсь. Как же он хорош в костюме, причёсанный и надушенный. Ох, ради одного этого стоило пойти. Да как бы кто не увёл. Впрочем, у нас чисто дружеские отношения. Постановка застаёт меня врасплох. После на провожавшего меня Сержа обрушивается волна нахлынувшей откровенности.       — Знаешь, я ведь его любила. Не представляла себе жизнь без него. Но была плохой женой. Мы всё хотели детей, но... не получалось, как бы стыдно это ни звучало. Знаешь, я думала, что забеременеть очень легко. А оказалось... статистика говорит, что не у нас одних так. А потом ещё авария. И я вся такая... А она позвонила и сказала, что на втором месяце. Что они любят друг друга. И... Я не могла спать, не могла есть. Я всё смотрела и думала, когда же он успел? Как он мог? Но спросить не могла. Притворялась, что ничего не знаю, что мне наплевать. Каждый раз, когда он открывал рот, я содрогалась, боясь, что он покинет меня... Этот день настал. Я отпустила. Ведь... у ребенка... должен быть отец.       Я захлебывалась слезами, замерзая от воспоминаний. Облако тепла чужого тела вдруг обволокло меня, согревая — он обнял меня, прижал к себе.       — Всё. Тише, малыш, тише. Успокойся, — шептал он.       Я шмыгнула носом и посмотрела в серые глаза, в которых плясали огни ночного города. Склонившись надо мной, он прильнул к моим губам. Первый поцелуй всегда особенный. Второй, третий и последующие уже не такие. Ты всё гадаешь, когда же он придёт, а он всё равно застаёт тебя врасплох, в самый непонятный момент. Я прикрыла глаза и почувствовала соль собственных слёз. Это был не первый мой поцелуй, далеко не первый, но первый с этим человеком. Нежность и забота сочились из него, проникали в меня, превращаясь в умиротворение. Легкие касания, настойчивые касания. Я забыла о существовании всего прочего, всех прочих. Забыла, пока кто-то не пихнул меня. Я распахнула ресницы, возвращаясь в реальность и только сейчас поняла, что вокруг очень много людей, машины проносятся мимо, шурша колёсами, и гудят, по проводам бежит ток, в окнах горит свет — жизнь кипит, взрывается яркими красками, и каждый решает сам, какие цвета в ней видеть. Вдруг понимаю, что тот, кто рядом, мне нужен, нужен больше воздуха и воды. Навсегда. Это пришло так внезапно, что я уставилась в серость глаз, которые переливаются всеми цветами радуги. Какой придурок причислил серый к мрачности и печали? Он просто не видел таких глаз! Отчего я не понимала раньше, что люблю его? А любит ли он меня? Раз поцеловал, значит любит.       — Не смотри на меня так, — вдруг взмолился мой друг.       — Как "так"? — не понимая, спрашиваю я. А у самой ноги подкашиваются. Но вовсе не потому, что больны, а иначе, мне ли не знать.       — Так, — выразительно приподняв брови, говорит он.       А я смотрю. Долго. Не отрываясь, не в силах оторваться. Я так и не смогла оторваться от его глаз, а он — от меня. Вот. Он был там, где я, я была там, где он. Он ходил со мной по врачам. Я ходила с ним в библиотеку. Странный он — любит книги по профессии и утверждает, что их не найти в интернете. Не спорила, верила. Проверять не пыталась. Он поставил меня на ноги. Я не верила, что смогу обходиться без костылей, часто срывалась по этому поводу и порывалась бросить. Он верил за нас двоих. И оказался прав.       — Я же говорил, что до свадьбы заживет!       Я оглядываюсь назад — туда, где стоит мой Серж. Он читает недоумение у меня во взгляде, переводит взгляд на лысого, в смешном свитере старичка, потом снова смотрит на меня и вопросительно кивает.       — Вы что, знакомы? — спрашивает удивленно, так и стоя в дверях.       — Да. Он меня тогда и спас, — округлив от изумления глаза, отвечаю я.       — Да какое спас? Скорую вызвал и всё, — отмахивается старичок. — Чего вы встали-то? Проходите, проходите.       Ещё не успев отойти от подобного совпадения, стою на том же месте, где и прежде. Хозяин дома скрылся где-то в кухне. Серж наклоняется к моему уху и шепчет:       — Да не бойся ты, он только с виду такой суровый, а в душе просто лапочка. — Подмигивает, шутник этакий.       Выдыхаю, пробираюсь внутрь, спотыкаясь о разные совершенно не знакомые мне предметы и приспособления.       — Слушай, а зачем твоему отцу бензопила? — впадая в ступор, шепчу я. Пила. В самом центре города. Где нет деревьев. А те что есть, строго охраняются.       — А он моих невест на кусочки распиливает и по чуланам прячет, — тоже шёпотом, вторя мне, отвечает мой суженый.       — Дурак ты, — обижаюсь я и толкаю его локтем в живот, хихикаю.       Ладно, если отец похож на сына, а сын на отца, то мне крупно повезло — это семейство явно имеет наследственную патологию к спасению моей жизни. Интересно, что они во мне нашли? Лучше не спрашивать, а то поймут, что ничего такого во мне нет и избавятся. С помощью вот этой самой... А что это?       — Что это? — вырывается из меня.       — Как что? Кошка.       — Кошка? — обезумевшим взглядом я смотрю через плечо на сероглазого. — Какая же это кошка? У кошек не бывает рожек! — мой возмущенный голос разносится по дому.       — Бывает, — таинственно улыбаясь, отвечает мой будущий муж. — И не такое бывает. Вот, например, подходишь знакомиться к симпатичной девушке, а у неё чудо палки-хваталки из плеч растут. И пока ты думаешь, когда же эти палки превратятся в крылья, она уже успевает наболтать тебе кучу несуразицы и упорхнуть, как бабочка.       Я смущённо улыбаюсь и толкаю его в бок, шипя что-то про то, что он болван. Хотя я не считаю его болваном, даже наоборот, просто это было слишком мило. Он улыбается, хихикает, эх, мужчины! Перешёптываясь и щипаясь, вваливаемся в кухню, где уже ожидает хозяин дома, так что надо вести себя прилично. Последний щипок Сержа за мой зад, на который уже не могу ответить, от того хмурюсь и кидаю на него взгляд, предвещающий расправу. Усаживаясь на уютный стул и беря в руки чашку чая, интересуюсь:       — А что это за кошка такая? — обращаюсь к человеку, спасшему мою жизнь, так как Серж опять отделается шуточками.       — Та что висит в прихожей? — уточняет он. — Это моя жена нарисовала. Нравится? У меня ещё много её картин, потом ещё покажу, — радостно вещает он.       Какая же у него улыбка — светлая, вдохновляющая — улыбка юнца, только что познавшего лучи первой любви. Мне бы такую улыбку! У моего жениха она есть, но чуточку иная. Отчего же? Может оттого, что и я иная? Я думаю о том, что, пусть я и хожу без костылей, но ноги мои так и не заросли до конца. Видимо, такую улыбку может создать в сердце мужчины только здоровая женщина. Кстати, где же она? Где та, с кем я так хотела и так боялась познакомится? Знакомство с матерью жениха — это всегда огромная ответственность для любой невесты — надо произвести исключительно положительное впечатление. Так почему же она не встретила меня? Ох, плохой это знак. Я обвожу взглядом кухню и уже приоткрываю рот, чтобы задать тот самый вопрос, но замираю, уткнувшись в фотографию в черной рамке. На ней женщина чернобровая и темноокая, с правильными чертами лица, с улыбкой на столько искренней, что кажется засветившей кадр. Её рука уверенно держит кисть в ожидании очередного штриха, придавшего бы тот самый шарм коту, что на мольберте, а сейчас висит в прихожей. Красива, не молода, но с тем самым шармом леди, что неискореним возрастом. Сидит прямо, словно на торжественном приёме. Сидит. В своём инвалидном кресле. Эта маленькая фотография в чёрном прямоугольнике меня заворожила, и я не знаю, сколько времени провела, разглядывая её. А после перевела взгляд на своих мужчин. Они о чём-то говорили, посмеиваясь и улыбаясь. Улыбка мужчины, которой я так восхищалась совсем недавно, не померкла, напротив, засияла ещё ярче. Сколько же боли скрыто за этой улыбкой? Сколько страданий? Нет, я вовсе не о том, что он лицемерил, а о том, что, перенеся так много, он способен искренне радоваться жизни. Быть может, именно потому, что он перенес многое, способен так искренне улыбаться. Заметив моё замешательство, эта улыбка поинтересовалась, всё ли в порядке.       — Да-да, — подтвердила я. — Просто... вы говорили, что до свадьбы заживет. А не заживет. — Я краснею от смущения и затихаю.       — Да, папа, — за меня продолжает Серж, — мы женимся. А ещё ты скоро станешь дедушкой!       Потупив взгляд, улыбаюсь себе под нос и поглаживаю животик, совсем ещё не заметный. И слушаю взбудораженный разговор мужчин — членов моей новой семьи. У моей дочурки будет замечательная семья. А может будет мальчик? Не важно. Но улыбка будет папина. Или дедушкина. Или бабушкина. Улыбка, дарящая свет другим. От этих мыслей стало тепло и уютно, а ещё так легко, словно бы я воспарила к облакам. Я улыбалась, понимая истинную ценность этого, такого простого и обычного для других, момента. Жизнь прекрасна, ярка и необычна. И я знаю, что завтра помогу кому-то воспарить точно так же, как помогли мне эти двое. Ведь люди созданы для того, чтобы помогать друг другу. Пусть даже только улыбкой.