Притяжение

Bright Eyes – Approximate Sunlight Bright Eyes – Lover I Don't Have To Love

      Ночь наступала слишком нереально, впрочем, как и всегда для таких вечеров, когда одиночество не должно было стать единственным гостем моей квартиры. Вдох. Воздух уже наполняет едва уловимый запах его туалетной воды. Выдох. За окнами, с не задёрнутыми в спешке шторами, город темнеет ещё на тон. Время будто бы пульсирует в такт крови, бьющей в виски мерным, с ума сводящим ритмом. Вдох. Пропитанная сладковатым ароматом кожа его плеча под губами, точно лунное серебро: прохладна и неописуемо прекрасна в своей молочной белизне, которую не то что зацеловывать – касаться уже кажется верхом блаженства. Выдох. Поймать его, прильнув губами к кадыку, приятно в особенности. Здесь и дрожь, и сдержанный всхлип, оставшийся пленником где–то в гортани, заполучить его, значит добыть самую дорогую на свете драгоценность – сгусток эмоций искренних и ярких, рождённых на грани, когда уже невозможным становится молчание. Но пока вместо желанного всхлипа с губ, искусанных в томительной истоме предвкушения, срываются лишь слова не менее пьянящие своей прямотой.       – Убей меня этой ночью, выпей всего без остатка, – шепчет на выдохе, так исступленно, будто бы эта просьба и правда может стать последней в ярком свечении жизненного пути. Шепчет, даже не подозревая, что сам убил меня. Больше года назад, прошлым сумасшедшим летом, когда нам только довелось встретиться.       В лукавом взгляде Соры всегда плещется закат. Жадными глотками дорогого коньяка он блещет там, плавит до беспомощного сгустка любого, кто посмеет заглянуть в тёмную глубину и пьянит, но только тогда, когда этого хочет сам обладатель небесного имени.       При первой встрече он был чрезмерно вежлив в своём молчании, но полный надменности взгляд дополнял эту вежливость… нет, он уничтожал её, разрывал в клочья, превращая смущённого барабанщика в холодного принца, слишком статного и горделивого, чтобы сойти до простых смертных. Однако даже эта обманчивость внешнего вида не могла скрыть улыбки в голосе.       – Сигаретой не угостишь? – прислонившись одним плечом к шершавой стене из выцветшего кирпича, он продолжал смотреть на меня изучая, будто бы вспоминая, виделись мы ранее или нет. И не вспоминал, потому что, я был уверен, все встречи ограничивались редким просмотром клипов с участием друг друга и фотографий в одних и тех же журналах, на которые нас периодически заносило без надобности встречи реальной.       – Здесь запрещено курить, – отметил я, нарочито сладко затягиваясь и откидывая голову назад. Даже сквозь полуприкрытые веки можно было различить – почувствовать на себе его укоряющий взгляд, озорной и лишенный злобы.       – Я так и подумал, – осторожно оскалился он, забирая сигарету с протянутой ладони, цепко, так что подушечки его пальцев даже на долю секунды не коснулись моей руки, лишь короткие ноготки чуть прошлись по ней, заставляя едва заметно содрогнуться от щекотки, пробежавшей вниз до самого локтя. Он сполз по стене, следуя моему примеру и опускаясь прямо на пол, достаточно чистый, чтобы позволить себе эту прихоть и не испачкать костюма. Прикурив от своей зажигалки он заставил меня смущённо остановиться, убирая руку с бесполезно протянутой вперёд вещицей из своего кармана. Точно такой же, как и та, что подарив зеленоватый огонёк пламени, вновь исчезла в складках наряда Соры. – И так, теперь мы, как два настоящих нарушителя единого для всех закона, наконец, можем официально познакомиться. Или же будем довольствоваться тем, что наслышаны друг о друге?       – Натсу, – улыбнувшись, я протянул ему руку, подумывая, что пора бы уже отвести взгляд прочь и перестать рассматривать собеседника так открыто. Он коснулся руки в ответ, не пожал – именно коснулся, мимолётно лишь символично обозначая приветствие.       – Сора, – так и продолжая сидеть ко мне вполоборота, бросил он. Можно было вновь подумать о надменности его поведения, но уголки губ, тронутые улыбкой, говорили об ошибочности такого суждения. Это было самое что ни на есть его обычное поведение – лёгкое и открытое, полное дружелюбия в равной степени с издёвкой.       А потом наступила тишина. Краткая, будто бы перевести дух, но такая не взаимная, что хотелось провалиться сквозь пол лишь бы её прервать. И хоть в наступившем молчании курить было также приятно Сора, казалось, имел другое мнение на этот счёт. Будто бы пронизанный иголочками неприятия, такой неприступный и колючий он уже долгое время позволял рассматривать его отвернувшись к стене и сколупывая остатки некогда белой краски ногтем.       – Красить кирпич, не лучшее дизайнерское решение, – недовольным тоном прокомментировал он, и шепот коснувшихся пола крошек будто бы подтвердил его правоту.       – Напомни мне это, когда у нас будет собственный дом, – эта фраза из разряда "бросил не подумав" сорвалась с губ раньше, чем я смог заглушить её очередной затяжкой. Спонтанная мысль обрела голос и лишь на мгновение повисла в воздухе прежде чем раствориться в непринуждённом смехе Соры.       – Договорились, – кивнул он и, наверное, впервые посмотрел мне в глаза так открыто, позволяя утонуть в закатных лучах его внутреннего солнца. Солнца, что никогда не сменялось луной.       И уже спустя пару минут он от души хохотал, слушая мой рассказ о чём–то… некогда важном, ярком, о том, что поблекло теперь, но ещё имело силу тогда. Теперь важным был лишь восторг в его смеющихся глазах. Лишь закат даримый мне.       – Давай так, кого позовут первым, тот и оплатит выпивку в баре после концерта. Что скажешь? – не осмеливаясь проследить за реакцией, последовавшей за этим предложением, я смотрел на пол, где два измятых бычка лежали на незначительном отдалении друг от друга и уже не дымились.       – Идёт, – кивнул он, что уловимо было в звоне многочисленных украшений. – Вот только я подозреваю, что ты только что сам вызвался угостить меня.       – Это почему же?       – Вы популярней, вам и выступать первыми. Значит первым тебя и потеряют, и позовут, – пожав плечами предположил он подначивая меня продолжить очевидное.       – Именно поэтому–то вы и пойдёте на разогрев, – всплеск негодования в его глазах, как подарок – ярко, пронзительно и незабываемо. Сора из тех людей, которым идёт быть чуть хмурыми и раздражёнными порой. Выслушать всё что он умает по этому поводу на этот раз было не суждено, где–то в отдалении, парой пролётов ниже лестничной площадки на которой расположились мы, раздался знакомый голос.       – Драммеры–лентяи, а ну бегом по гримёркам! Начинаем через пятнадцать минут, – Хиро даже представить себе не мог, что только что озадачил нас, не знающих кому засчитывать победу в споре.       В тягучей пытке дарит поцелуи, один за другим. Обрывает их на грани, будто бы знает сколько пропущенных вдохов стоит моё сумасшествие и прерывается за секунды до его наступления. Смеется и отстраняется назад, заставляя тянуться за ним и раз за разом губами находить лишь пустоту. Кажется, эта игра может продолжаться бесконечно и устроит обоих, и пусть завтра очередное расставание разлучит нас на неизвестный срок, но сейчас совершенно не важно как, главное быть рядом. Ощущать присутствие друг друга и взаимный трепет, в котором и воздух меж нами будто бы подрагивает в не меньшем предвкушении. Вдох. Он с ловкостью змеи отстраняется в сторону, успевая взять с тумбочки бокал вина. Выдох. И он опускается мне на бёдра если не обездвиживая полностью, то взглядом запрещая вольничать. Нарушить это правило, значит сорвать с губ, влажных от напитка, пьянящий всхлип. Вдох. И алые капли прохладой, в отместку на грудь. Выдох. Восторженно прослеживает за растекающейся дорожкой и чуть сползает, чтобы собрать дурманящий напиток языком, снизу вверх, до ямочки меж ключиц.       Он удивителен в своей грации. Утопая одной рукой в примятой перине, во второй он продолжает удерживать бокал и, вспоминая о нём отрывается от своего, приводящего меня в трепет, занятия, пригубляя хмельной напиток вновь.       – Хочешь? – облизывает губы медленно, собирая остатки сладости и ягодной кислинки, и в горле мгновенно пересыхает. Сил хватает лишь на кивок, в предвкушении дар речи теряется полностью, потому как я уже знаю, что он позволит себе сделать далее, и он не подводит моих фантазий. Делает ещё один глоток и придвигается ближе, позволяя чуть подняться и принять вино прямо из его приоткрытых губ. И, если и существует лучший способ распития этого напитка, то это именно он – вкус вина из губ любимого человека.       Он больше не смеет противиться силе моего напора и всецело отдаётся поцелую. Поставленный мимо тумбочки бокал ударяется о мягкий ковёр, кажется, не разбиваясь. Зато моё сердце разлетается вдребезги, когда его тело, нетерпеливо скользит в такт с моим, ещё не позволяя брать, но уже дразня, доводя до исступления и судорожного желания постанывать с ним в унисон.       – Хочешь? – повторяет он вновь, верно думая, что всех его предыдущих действий не хватило, чтобы подчинить всю мою сущность себе. Сил вновь только на кивок и длительный поцелуй, в котором признание, куда большее, чем в словах.       – Я сильнее тебя, – отмечает как само собой разумеющееся. Спокойно и уверенно, так, что я даже на мгновение теряюсь, не смея предположить о чём он.       – Это весьма спорный и ещё не решенный вопрос, – ухмылка, она бесит его всегда, ровно настолько, чтобы сощурившись он едва слышно по–кошачьи зашипел в ответ на мою дерзость – возражение против. Вытягивает правую руку чуть вперёд и локоть ударяется о стол, наверняка не болезненно, но уже хорошо обозначая растущий гнев Соры. И мне ничего не остаётся, как вытянуть свою руку вперёд, обхватывая его ладонь, только и ждущую этого момента, чтоб поймать меня в плен цепких пальцев.       – Смотри, – произносит тихо, и эта кроткая фраза становится командой к началу импровизированной борьбы. Сжимает руку сильнее и давит так, что мне, удивлённому, действительно приходится приложить силы, чтобы не быть побеждённым так позорно–быстро. Вот только концентрироваться на наших руках не получается, и его "смотри", как заклинание, после которого оторвать взгляда от полных насмешливого прищура глаз уже нельзя.       Может быть он и сильнее меня, но только не на банальном физическом уровне, где–то в глубине своего естества он сильнее в плане контроля над чувствами, возможно. Потому как стоит лишь ему резко выдохнуть, чуть приоткрыв полоску пухлых губ, как я тут же сдаюсь, уйдя куда–то совершенно не в те мысли. Рука ударяется о стол, звон вздрогнувших и давно опустевших бокалов знаменует поражение, от которого не исходит и капли горечи. Я счастлив проиграть Соре, а он счастлив доказать свою правоту. И в тот же миг, когда его рука ускользает с моей, в коньячных зрачках тает последний намёк на гнев.       – Я сильнее тебя, – как заключение, на которое мне позволено кивнуть и оставить себе ощущение крепкой руки в ладони – приятное не спешащее проходить чувство обладания кем–то.       Он несомненно сильнее в своей выдержке, мучительной способности дарить удовольствие на грани, когда переизбыток эмоций становится болезным. Смеётся моему измученному стону и всё же позволяет повалить его вбок, меняя позиции и оказываясь сверху, меж призывно разведённых ног. Он смотрит на меня открыто и выжидающе, уже не смеётся, но в наступившей темноте даже лунного света достаточно, чтобы видеть его улыбку, мягкую и доверительную в своём небесном очаровании. В нём столько уверенности в собственных силах, что даже так, занимая лидирующую позицию, я чувствую себя ведомым, а не он. И приказы имеют силу лишь в его действиях, в то время как я лишь послушный исполнитель. И вот теперь, он прикрывает глаза, чуть откидываясь назад на ворох смятых покрывал, и позволяет продолжить игру. Знает, как хочется мне ласкать его сейчас и чуть приподнимает бёдра, торопя, и не смея больше скрывать собственное нетерпение.       И нет большего удовольствия, чем касаться его груди и живота чередой поцелуев, плавно скользить вниз, чувствуя, как нарастает дрожь, а под его изящными пальцами простыни затягиваются в бутоны диких замысловатых цветов. Здесь должен быть вскрик, всхлип от долгожданной близости его разгорячённого тела и моего влажного рта, но вместо этого приходит лишь восторженный выдох пронизанный дрожью, как высшим показателем блаженства. Он стонет чуть позже, когда движение сомкнутых губ доводит его до предела, когда тело его, в миг становясь непослушным, изгибается так, что мне приходится придерживать худощавые бёдра, не позволяя им вырваться из плена слишком желанного нам обоим, чтобы прервать его не закончив эту пытку до конца.       – Не останавливайся, – мольба и вплетающиеся в волосы пальцы вслед за ней, кажется, стоит только поднять взгляд на лицо распалённого лаской любовника и меня унесёт вслед за ним, но я довольствуюсь лишь воспоминанием в этот раз. Запрокинутая голова, чуть приоткрытый рот и сомкнутые веки, разметавшийся по шелку ложа ореол тёмных чуть вьющихся волос и молочная белизна полностью обнажённого тела – картинка до такой степени чётко стоит передо мной, что погрузиться в неё, дополняемую мелодией стонов, уже оказывается достаточно, чтобы окончательно опьянеть.       – Наверное, кто–то сегодня слишком много выпил, – хохочу то ли от неожиданности, то ли от пойманного Соры в руках, удержанного от падения в промозглую слякоть луж. Сердце отбивает чечётку, будто бы это я сам только что избежал неуклюжей встречи с асфальтом, а дыхание всё никак не желает восстанавливаться, заставляя дышать сбито и жарко, куда–то в шею всё ещё зажатого в объятиях мужчины.       – Я поскользнулся на листке, – возмущённо заявляет он и чуть отстраняется, ещё не спеша покидать объятий, но уже взглядом намекая, что их следовало бы прекратить.       – Ну да, конечно, листья в середине лета, так я и…       – Натсу, уже осень давно, – неподдельно изумившись он осмотрелся вокруг, будто бы неуверенный в своей правоте, а после, когда наши взгляды обвели весь парк, до краёв устланный опавшей листвой, и встретились вновь, наступило неловкое молчание. По–настоящему неловкое, то, в котором кроются тысячи недомолвок и тайн.       – Как странно… я даже не заметил, – попытался оправдаться, в то время как внутри бушевало смятение. Время летело вперёд слишком быстро от концерта к концерту и от встречи к встрече, выбирая самые яркие, чем–то схожие моменты, оно ускоряло свой темп в обыденной суете и до предела замедлялось здесь. Рядом с ним.       – Слушай, нам определённо пора прекращать встречаться в барах, – сообщил он не поддерживая разговора о погоде и временах года. Сказал это, как всегда умел – спокойно и без права возразить. Вот только, казалось, от этого спокойствия сердце вдребезги разобьётся, но только чуть позже, пока же сжималось в комочек и дрожью по телу выдавало расползающийся страх.       – Почему? – всего один вопрос повторением эха, тысячи раз, внутри. Устрашая, угнетая, глуша. И только улыбка Соры в противоположность ему лёгкая и немного смущённая.       – Мне слишком хочется тебя поцеловать, когда я пьян.       Поцелуи. Один за другим. Даря их уже расслабленному телу, подниматься обратно всё невесомей и прерывистей оставляя ласку. Сора не сразу приоткрывает глаза, чувствуя на себе мой взгляд. Прежде тьма бабочек – его ресниц чуть подрагивает, будто бы не решаясь вырваться из остатков ускользающего удовольствия. Слишком яркого, чтобы задержаться надолго и не покидать. Но стоит моим губам коснуться его скулы, как он открывает глаза. В них столько эмоций, что разобрать их по отдельным кажется чем–то невообразимым. Да и не нужно этого, когда я счастлив уже этой смеси – целой гамме обожания и восторга во всевозможных оттенках. Он тянется ко мне сам, обвивает руки вокруг шеи и притягивает ближе, позволяя услышать стук его сердца совсем близко к моему, и эта мелодия усыпляет. Хочется остановить время и заснуть на груди у Соры, вот так, хотя бы на пару лишних часов, но… у нас нет этого времени.       – Решил отделаться от меня так просто? – ещё хрипловатый голос, кажется чем–то божественным в волшебстве этой ночи, особенным и принадлежащим только мне. Он находит на моей шее пульсирующую жилку и приникает к ней губами, дразня и призывая продолжить.       – И не думал даже, – чуть крепче сжимая его в объятиях, морщусь щекотке даримой прядями его волос, но всё равно остаюсь недвижим, вдыхая запах его парфюма, пота и сигарет.       – Ты знаешь, чего мне хочется сейчас… – вновь разведённые ноги, как призыв. И возбуждение с новой силой. Вдох. Он притягивает меня ближе, обвивает своими великолепными длинными ногами и имитирует желанные движения, будоража моё и без того распалённое сознание. Выдох. Поцелуй уже не может быть нежным, когда желание захватывает с головой и остаётся лишь несколько мыслей в которых "подчинять" и "любить" связаны столь неразрывной крепостью нитей, что каждое следующей действие становится не просто потребностью – самой жизнью.       – Раздевайся!       – Сора, а ты уверен, что это удобно? – ловя летящее в меня полотенце невероятных размеров, я всё ещё поглядывал в сторону выхода. – Вот так без предупреждения оказываться у тебя в гостях… Ты бы мог просто вызвать мне такси и я…       – Заболел бы, пока трясся в холоде чужого авто до самого дома? Ну уж нет! Боюсь, Хиро потом лишит мою группу замечательного драммера…       – Покалечит или возьмет в рабство до моего полнейшего выздоровления? – стараясь не засмеяться, и уже заметно клацая зубами в попытке улыбнуться, я всё же начал стягивать верхнюю одежду насквозь промокшую под дождём.       – Первое, в процессе второго, – ненадолго серьёзно задумавшись решил сам для себя Сора и тут же спохватился, видимо, слыша отчеканиваемую мной дробь: – Ты всё ещё в одежде? Раздевайся немедленно, а я пока наберу тебе горячую ванну.       Видимо, опасаясь смущать меня своим присутствием, он поспешил удалиться прочь и вскоре, в одной из соседних комнат зашумела вода, определяя её как ванную. Внезапно возникшая мысль не могла казаться правильной до конца и требовала подтверждения, но, какой бы шаткой и по–своему опасной она не была, я всё же решился проверить её на деле, отправляясь к Соре и стараясь до самого последнего момента не выдать своё присутствие.       – Знаешь, кажется, есть более интересный способ, чтобы согреться, – оказываясь рядом как раз в тот момент, когда мужчина разогнулся над ванной с настроенной и набирающейся водой, я мог поймать его испуганный резкий вдох, а после крупную дрожь, вызванную уже совсем не страхом неожиданного появления.       Когда он отдаётся мне вот так, всецело и самозабвенно, шепча что–то невнятное меж всхлипов и сбитых выдохов, начинает казаться, что весь мир заключён в нашей связи. Крепкой и нерушимой близости, притяжения, что в разы важнее всего, что может происходить вокруг. Но вокруг пустота. Есть только мы и бесконечное принадлежание друг другу, где голоса смешиваясь в единый стон, признанием слетают с губ, что стремятся слиться в поцелуе всё чаще. Эта потребность куда сильнее жажды раскалённого воздуха, в ней все мы. В ней пламя, распаляющее до предела, заставляющее плавиться подобно металлу и сливаться в единое целое, полное до краёв и больше ни в чём не нуждающееся.       И хоть на грани перед глазами всё плывёт и тысячи звёзд готовы собраться в неизвестные созвездия, даже эта нереальная, а оттого по–особенному прекрасная, картинка становится не так желанна, как виденье его, принадлежащего лишь мне. Раскрытого и шепчущего тысячи признаний, тех, которым не суждено обрести голос в обычное время. И среди множества слов, читаемых по губам, душу цепляет одно, позволяющее покинуть этот мир, забирая с собой и Сору.       – Ты мой.       – Знаешь, а впереди ведь долгая и, возможно, холодная зима, – предположил Сора не спеша выбираться из моих объятий, лишь чуть сильнее кутая нагие тела в тонкий плен покрывала.       – Думаю, без горячего чая и тёплых объятий будет не так легко обойтись, – предположил я, как бы между делом, отводя взгляд к потоку и вслушиваясь в непрекращающуюся песнь дождя за окном. По участившемуся дыханию, можно было понять, что мужчина хмурится. Не такого ответа он ждал – я знал это, но очень уж хотел не видеть даже, почувствовать его реакцию, от которой хотелось смеяться, едва не захлёбываясь счастьем и сжимать его в объятиях снова и снова.       – Я вообще–то не только это имел в виду, но… можем обойтись и чаем, конечно, – на полном серьёзе огласил он свои размышления, заставляя меня приподняться и посмотреть на него изумлённо.       – Эй! – все не произнесенные доводы утонули в его заливистом смехе. Он быстро перенимал мои привычки и теперь сам с удовольствием наблюдал за моей реакцией, яркой, полной опасений, что всё прекратится слишком быстро. В этом притяжении, он и правда становился частью меня, в равной степени как и я перенимал его душу.