Столетний дождь

      Ввалиться в старый сарай почти на рассвете, особо не считаясь с трухлявой, рассохшейся дверью. Здесь можно передохнуть, здесь можно, наконец-то, снять до чертиков надоевший гидравлический костюм. Сухо, хорошо. Взгляд падает на стенку - и натыкается на взгляд другой, глаз зеленых, нарисованных, с лукаво-хитрым прищуром. Я усмехаюсь - кто же знал, что окажусь не одна?       Все стены изрисованы по-детски наивными акварельными рисунками. Прищуренные глаза принадлежат непропорционально огромной рыжей кошке, гордо возвышающейся над маленькой напуганной совой в кошачьих когтях. Кошка не улыбается, как мог бы улыбаться какой-нибудь чеширский кот, но глазами она смеется, словно предлагая подумать - а что, если б ты оказался на месте совы, любезный зритель? За порогом сарая шумит столетний дождь, а тут сухо, сухо, сухо, и это главное. Собачий час уже давно прошел. Кошачий, наверное, еще не наступил.       Дружить в годы столетнего дождя было сложнее обычного. Часть людей просто пряталась в своих уютных убежищах, предпочитая не казать носа на улицу. Некоторые же стремились жить, как жили раньше: гулять, спешить куда-то, с зонтом или без. Особо рьяные даже танцевали под дождем. Впрочем, танцующих опасались: глаза их становились жгучего янтарного цвета, как у ночных хищников или особо опасных бойцовых собак.       Неприкаянные придурки, вроде меня, предпочитали шляться по промокшему насквозь миру в гидравлических костюмах, скитаясь от места к месту. Первое время мы еще как-то общались между собой, но теперь все чаще почему-то предпочитали обходить друг друга стороной, опустив глаза. Видно, столетний дождь не особо располагал к разговорам. Впрочем, "водолазов" - так называли нас господа, любящие поупражняться в остроумии - я не наблюдала уже очень давно.       А вот в те времена, когда желтоглазых было немного поменьше и домашние кошки еще не исчезли в пустынях, устав от повседневной влаги, я видела полупризрака. Да, да, самого настоящего полупризрака. Он, будучи уже наполовину прозрачным, пропускал через себя текущую с небес воду и дымился, как подожженная резина. Две "улитки" - а кто сказал, что у "водолазов" нет чувства юмора? - стояли рядом и до хрипоты спорили, что же делать с их, уже не слишком материальным, другом. Один говорил, что его надо увести домой и напоить чаем с малиновым вареньем, дать отогреться, авось, и плоть обретет заново. Второй же считал, что в его доме ноги не будет существа, которое больше напоминает дым, чем кого-то живого, даже если во времена большей осязаемости с ним вполне можно было дружить. Они спорили, спорили, спорили, пока их лица не растеклись под дождем, как горячая смола, и не застыли причудливыми масками на растекшейся почве. А полупризрак... что полупризрак? Покрылся себе черной дымкой, хлопнул и растворился. Небось, теперь является в ночных кошмарах пустынным кошкам. Я поспешила уйти с того места, испугавшись чересчур острых зубов новоявленных масок. Как-то не хотелось проверять на прочность свой костюм.       Сова акварельная смотрит жалобно, но мимо меня - будто бы ищет взглядом кого-то, кто сильнее большой кошки и сможет ее выручить. Ну, я-то на эту роль точно не подхожу. Даже себя спасти особо не получается, что уж говорить о нарисованных совах?       Возможно, таинственный художник, покрывший стены сарая разноцветными зверями, - и не ребенок вовсе. Может, из наших кто-то, это время рисовал, пока отдыхал тут и грелся. Кошка вон на пустынную похожа, размеры такие же. В пустынях почти никто, кроме них, не живет - думаете, из-за жары только? Нет, жару пережить можно. Переживаем же мы как-то этот вечный дождь. Просто даже сквозь жару пронесли в своих шкурах мягколапые яд ливневый, и выросли невероятно, пока шли, а глаза - мертвее тамошних песков стали. Неразборчивы теперь они в пище: что "водолазы", что "улитки" - кто забредет случайно в их владения, того и рады высосать до последней капли, отбросив оставшуюся шкурку, как кожуру от банана. "Водолазы", конечно, им чаще на зубок попадаются - может, потому и не видно давно. "Улитки"-то в пустыню приходят только от совсем уж крайнего отчаяния, помешавшись немного после того, как на их глазах собственные же домики-"панцири" расползлись на сотни звенящих мух.       А сова тогда кто? Я бы сказала, что похоже на желтоглазых, вот только их даже пустынные кошки опасаются - у кого нет души, тот на многое способен. Вот и сейчас несколько из них крались за мной всю дорогу до сарая, и теперь замерли за порогом, хохоча и скуля, как демоны или гиены. Сюда не войдут, конечно - тепло высушит их кожу, и тогда придется плакать, плакать, плакать, пока не вытечет весь янтарь из глаз. Тогда им, разумеется, придется стать более человечными, даже, может, заново обрести души - а кому это надо в наше дождливое время? Меня же дожидаются. Верно, по-псовому дожидаются. Здорово, когда хоть кто-то ждет, не правда ли?       А, мыши. Конечно же, мыши. Они тоже есть на этих рисунках, поистине мышиных размеров - гораздо меньше и кошки, и совы. А мыши - это мы, все мы без разбору. И "водолазы", и "улитки", и даже полупризраки... ну, до того момента, пока они совсем не растворятся в промозгшей атмосфере. Живем, как первобытные люди до изобретения огня - есть и пещеры, и хищники, но еще не придуман тот свет, что помог бы отличить своего же от очередного дождливого оборотня. Да и у своих подчас глаза сверкают уже недобро. Столетний дождь. Это мы сейчас так говорим. А в древности говорили "Кали Юга". Липкие дни. Тухлые дни. Мокрые дни.       Я выхожу на улицу без костюма, бросая вызов поджидающей меня фауне. Столетний дождь проходит мимо. Совсем близко от меня вспахивают землю лужами серебряные пятки великана. Белые глаза не посмотрят вниз - слишком бесстрастные. Столетний дождь идет. Интересно, куда же приведет его на этот раз неспешная прогулка?