***
Яйцо лежало под ажурным кустом алого бересклета — огонь всегда тянется к огню. Я бы и не заметила его, если бы не воздушный змей — спланировав вниз, он намертво зацепился за ветви. Распутывая непослушную бечёвку, я вдруг невольно зажмурилась от стрельнувшего в глаз солнечного зайчика. Оставив в покое змея, я с любопытством нагнулась и раздвинула листья и траву. Блестящее медью яйцо уютно устроилось в ямке у корней куста. Такое беззащитное на первый взгляд, оно было прочным, словно горное стекло — сколько ни бей, даже маленькой трещинки не сделаешь. Но всё же ему было не суждено выпустить из себя маленького дракончика — кроме солнечного тепла, яйцу требовался и огонь — мать согревала его своим дыханием от одной луны до другой. Но сейчас драконицы нигде не было видно — а насколько я помнила, они практически никогда не оставляли кладку без присмотра, покидая её буквально на час-два — поохотиться. Я провела рукой по воздуху над скорлупой, ощутив слабый жар. Видимо, мать улетела уже давно. Может, она погибла? Или повредила крыло и не может вернуться обратно? Ещё раз, напоследок, мазнув по блестящему боку яйца, солнце спряталось за пушистое облако. Медное сияние сразу потускнело — не знай я, что лежит передо мной, то решила бы, что это обычный камень. А грядущая зима окончательно превратит это маленькое чудо в мёртвый булыжник. Этого я, вечно таскающая домой разных котят, щенят и птенчиков, допустить не могла. Бережно завернув яйцо в передник, я покрепче ухватила его и со всех ног припустила домой, забыв о змее, так и оставшемся висеть на кусте. И знаете, на секунду мне показалось, что кто-то толкнулся в мою ладонь под толстой скорлупой.***
Яйцо было уложено в очаг и присыпано золой. Увидев, что я принесла, мать сначала принялась ругаться, а потом махнула рукой, мол, «сама со своей змеюкой будешь разбираться». И я разбиралась. Перемазываясь до локтей, ворошила угли, оставшиеся после готовки, желая согреть пока что спящего дракона. До глубокой ночи сидела и гладила тёплоё яйцо, рассказывая своему другу сказки, что слышала в детстве. Иногда мне явственно слышался негромкий стук, доносящийся изнутри. Тогда я начинала разговаривать с дракончиком, стараясь успокоить его. И он замолкал, едва услышав мой голос. А угольки в очаге слабо мерцали, отражаясь в медной скорлупе — она почему-то копотью не покрывалась, оставаясь всё такой же яркой. Вылупился дракончик раньше, чем я ожидала. Самое обидное, что этого мне даже не удалось увидеть. Устав за день, я уже привычно поболтала с яйцом (уверена, со стороны это выглядело глупо), и уснула без задних ног. Я, конечно, заметила, что скорлупа была гораздо теплее, чем обычно, но не придала этому значения. И утром проснулась то ли от какого-то скрипа, то ли от тихого писка, доносящегося от очага. Наконец-то! Кубарем скатившись с кровати, я бросилась к яйцу, превратившемуся в кучку осколков, и затаила дыхание. Среди золы копошился маленький дракончик. Увидев меня, он раскрыл пасть, обнажив маленькие белые зубки, и издал тот самый скрипящий звук, захлопав при этом слабыми ещё крылышками. Впрочем, облачко сажи они подняли вполне приличное, засыпавшее мои босые ноги. Но я не обратила на это внимания. Осторожно протянув руку, взяла малыша на ладонь. Сам он был горячий, но не обжигающе, а приятно-горячий — словно тепло огня после целого дня в зимнем лесу; а гладкая чешуя — такого же медного цвета, как и яйцо. Дракончик притих и задумчиво уставился на меня золотистыми глазами. — Не бойся, — прошептала я, ласково проведя пальцем по мягкому гребню у него на загривке. — Всё хорошо. Я тебя назову…м-м-м… Уголёк! Дракончик фыркнул, выпустив из чутко вздрагивающих ноздрей облачко дыма, и потёрся головой о руку. Он узнал голос, что вечерами рассказывал ему сказки. И понял, что я — его мать. Пусть не умеющая летать, да и размеры не те, но способная дать ему главное — любовь, согревающую лучше любого огня.***
Может, кто-то и считает этих существ чудовищами. Но, вместе с тем, я слышала и рассказы о драконах, живших бок о бок с человеком, и умерших после смерти своего хозяина. Они просто переставали охотиться и погибали от голода. Так вот, скажите, разве может чудовище настолько любить кого-то? То-то и оно. А маленькое огненное сердце, стук которого я осязала кожей, любило, кажется, весь мир. Я чувствовала это, и ощущала, как что-то тёплое течёт по моим венам, заставляя и моё сердце биться чаще, в унисон со всем живым, что есть на земле. И это было прекрасно.