И это бесит

      Сонджу в своем уме, но не помнит, когда все это началось. Когда, сначала смущающий, а потом ставший привычным фансервис перерос во что-то другое. Что-то, чему он до сих пор не мог дать определения и присвоить «этому» какой-нибудь уже статус, и, обозначив роли, подвести черту. И это бесит.       Сонджу, будучи человеком позитивным, пребывающим практически всегда в прекрасном расположении духа, не помнит, сколь долго внутри него все захлебывается волнами какого-то слепого отчаяния от собственного бессилия и неспособности определиться. Он грызет себя изнутри, задается вопросами, но пока не хочет, не может, да попросту не готов дать на них ответы. И это бесит.       Сонджу никогда не возражал против совместных игрищ с обнимашками, взаимными приколами, и прочей дуростью, столь свойственной молодому коллективу, запертому в четырех стенах. Но он просто до одури устал от собственного навязчивого желания замечать каждый пристальный взгляд, брошенный в его сторону из-под густых ровных бровей, которые не лишены способности своим изгибом выражать куда больше простых слов. Устал, но не может перестать. И это бесит.       Сонджу стал бояться засыпать, и не потому, что ему снятся кошмары. Обычно он засыпал под мерное журчание воды в тот момент, когда Вэнь Хань принимал душ, и не слышал его возвращения, несмотря на то, что делил с ним одну кровать на двоих. Но теперь Сонджу до дрожи в коленках боялся этого самого момента, потому что стоило Вэнь Ханю включить воду, как в комнату проскальзывал И Бо и, не произнося ни слова, целовал. Целовал, не спрашивая разрешения, не ожидая, что ему ответят. Целовал, положив ладонь на грудь Сонджу, словно готовясь встретить сопротивление и попытаться пресечь его. Он просто брал, ничего не прося взамен. Но целовал так, словно хотел оторвать кусок души Сонджу и унести с собой на растерзание демонам, навечно лишив его покоя и сна. Целовал так, будто пытался проникнуть в каждую клетку оцепеневшего тела, отравляя кровь своей дерзостью, напором и желанием, невидимой вязью выжигая на коже непроизнесенные слова, оставляя клеймо принадлежности только ему. Сонджу не помнит, когда стал ждать, когда почти ответил, но в памяти ясно отпечатались ощущения, как скрутило все внутренности, опаляя адским пламенем от столь стремительного падения в бездну. И он знает, что просто не имеет права дать слабину и позволить себе принять И Бо, но и отказаться сил не хватает. И это бесит.       И Бо впадает из крайности в крайность, что, впрочем, замечает лишь сам Сонджу. То он просто хмурится, неслышно грубит и не желает идти на контакт, надвигая кепку по самые глаза, скрывая под козырьком все, что может проскользнуть во взгляде, словно опуская железный занавес, отделяя себя от всего мира… от всего мира в лице наблюдающего за ним Сонджу. То с упоением готовит рамен с тофу, портачит по ходу его приготовления, все косяки списывая на менеджера, но все-таки упорно доводит начатое до конца, чтобы потом, перегнувшись через стол, раз надцать спросить только у Сонджу вкусно ли получилось. Бывает за И Бо просто не угнаться, когда на него снисходит озарение и его заряда позитива хватает на весь день и на всех окружающих его людей. И тогда от него не скрыться, он утянет с собой в средоточие фейерверков и праздника, и будут танцы, песни и веселье до полного изнеможения. Но стоит стрелке качнуться за грань лишь И Бо известной шкалы настроения, он запросто может позволить себе перед фанатами отпустить пошлую шуточку в адрес Сонджу, плохо скрывая за ней необъяснимую злобу, вызвав приступ безудержного смеха не подозревающего ни о чем Сынёна. А Сонджу просто улыбается и слушает щелчки фотоаппаратов, не в силах и не вправе выпустить глубоко скрытую обиду наружу. И это бесит.       Допивая единственную дозволенную бутылку пива за здоровье менеджера, празднующего день рождения не в кругу семьи, а в общежитии в компании группы, Сонджу еще не знает, что буквально через какую-то ничтожную минуту наступит конец всему. Конец всем так тщательно выстроенным барьерам, всем мерам безопасности, предпринятым им для спасения собственной души и сердца. Он и подумать не может, что собственными руками сдаст все явки и пароли, но легкий алкоголь пусть и в столь слабой концентрации все-таки служит отличным катализатором. И хоть яд был введен в кровь Сонджу давно, как бы это не бесило, противоядия он так и не нашел. Антидот от вируса «И Бо» попросту не существует.       Сонджу просто в секунду забивает на всё, хватает И Бо за руку и тащит прочь от шума, людей, веселья, поскольку ему самому ну ни черта не весело. Преодолевая те пару метров, что отделяют общую комнату от спальни, у него внутри зреет ощущение, что прямо сейчас кто-то яростно выдергивает шнур и выдавливает стекло, открывая запасной спасательный выход, впуская безудержный поток воздуха, который наполняет легкие и дает плечам распрямиться. Тем, кто его спасал, был И Бо, и никто другой. Только отказавшись от собственных мыслей, послав к чертям собственные терзания, Сонджу, наконец, освободился. Чувство свободы сносит и без того державшуюся на одном честном слове крышу, и это опьяняет похлеще алкоголя.       Захлопнуть дверь. Повернуть защелку.       Сонджу, выпустив руку И Бо из своей, прислоняется лбом к двери и закрывает глаза, давая себе возможность перевести дыхание и позволить кислороду обогатить некогда отравленную кровь…       Сонджу улыбается, когда видит, что И Бо умылся, наверное тоже в попытке прийти в себя, и пристально рассматривает собственное отражение в зеркале, опершись руками о раковину. С кончиков его волос капает вода, в его хмуром взгляде читается беспокойство, в напряженных плечах угадывается испуг и ожидание неизбежного. Сонджу просто подходит и опускает голову на плечо И Бо, успокаивая тем самым его и вслушиваясь в биение собственного сердца, чтобы почувствовать, как тихо и спокойно стало внутри, словно паззл в итоге сложился.       Смотреть в отражение, видеть, как холод из глаз уходит, прошептать на ухо короткое «бесишь» и прижаться губами к жилке на шее, чтобы сполна ощутить течение жизни в другом теле. Сонджу плавится в новых чувствах и увлекает с собой И Бо, желая разделить освобождение от собственных демонов с тем, кто оказался самым главным человеком в его жизни в эту секунду, минуту, мгновение вечности. Сонджу нравится вернувшееся ощущение лета внутри, когда тепло, легко и солнечно, когда свободно дышится и мечтается, когда сердце открыто и улыбка не сходит с лица, когда дверь нараспашку и душа трепещет от переполняющей ее нежности. И оказывается, светилом для него все это время был внешне холодный словно зима И Бо, хоть и состоящий из сплошных противоречий, но опаляющий своим жаром в миллионы раз сильнее самого солнца.       Разорвав зрительный контакт с отражением, Сонджу разворачивает И Бо к себе, чтобы с яростным упоением, наконец, самому поцеловать губы, намеренно дарившие ему себя каждый вечер перед сном. Он ненавидел эти губы, которые столько молчали, потому что И Бо не говорил о том, почему и зачем всё то, что он делал, не говорил о том, что он чувствовал. Он любил эти губы, которые И Бо кривил в скептической усмешке на любые комментарии в его адрес. Он хотел эти губы, которые И Бо так сексуально кусал во время фотосессий и заигрываний с фанатами.       Сонджу целует осторожно, боясь спугнуть и ожидая ответа. Сонджу целует нежно, страстно желая во сто крат воздать И Бо за все поцелуи, отданные ему безвозмездно. Сонджу целует жарко, словно пытаясь утянуть И Бо к точке кипения вместе с собой, дабы не сгореть там дотла одному. Сонджу целует глубоко, будто спешит большими глотками утолить так долго мучавшую его жажду.       Сонджу никогда не привязывается к вещам, не возводит что либо в ранг идеала, и вовсе не считает себя фетишистом, зацикленном на чем-то одном, но он знает, насколько сводит его с ума кадык И Бо. И пускай это все-таки фетиш, все равно, нисколько не бесит. Фетиш, который Сонджу оглаживает пальцем, чувствуя как сглатывает И Бо, и следом ведет по нему языком, спускаясь к вороту растянутой футболки, чтобы укусить за выступающую ключицу.       И Бо кусает губы, не смотрит в глаза, завесившись челкой, костяшки его пальцев, вцепившихся в край раковины, побелели от напряжения. А Сонджу просто плавится от него такого, плавится, распадаясь на мириады кусочков, усыпая собой пол у его ног. Жар тела чувствуется даже через футболку, и Сонджу не рискует ее снимать, боясь не выдержать и сорваться, а потому довольствуется лишь легкими прикосновениями к ребрам, словно пересчитывая их количество. Он просто немного сдвигает резинку домашних штанов И Бо, чтобы, надавив большими пальцами на выпирающие тазовые косточки, завести ладони назад и обхватить упругие ягодицы. Первый стон, сорвавшийся с искусанных губ, ласкает слух Сонджу, заставляя сжаться в сладкой судороге пальцы на ногах, а на губах тут же расплывается глупая улыбка.       Сонджу обеими руками обхватывает лицо И Бо, не давая отвернуться и избежать взгляда, и, не закрывая глаз, снова целует. Целует и с силой вжимается своими бедрами в бедра И Бо, чтобы ощутить всю силу его желания и поделиться своим. Сонджу целует, завлекает, ловит стоны и ходит по лезвию бритвы. А дальше нельзя, больше опасно. И Бо на грани, еще шаг и Сонджу не остановится, но сейчас это слишком. Зрачки И Бо расширяются, закрывая собой всю радужку, когда Сонджу накрывает его пах рукой и легко сдавливает. На каждое поглаживание бёдра И Бо отзываются движением, а пересохшие губы беззвучно просят «еще». Еще поцелуй, до тех пор, пока хватит воздуха в готовых разорваться легких, и еще, и еще... И Бо сдавленно выдыхает, толкается в руку Сонджу и безвольно обмякает в его объятьях.       Держать крепко, прижав к груди, шептать глупости на ухо, успокаивая, и ждать, когда выровняется дыхание. Сонджу даст И Бо всё. Всё, что тот попросит. И даже если промолчит, Сонджу теперь всё знает сам. И это совсем не бесит.