Белые розы

Первый букет он получает на свой седьмой день рождения. Четыреста сорок четыре белые розы курьер с трудом доставляет ему домой, недоуменно пожимая плечами на вопрос об отправителе. Маленький Тецуя пытается занести цветы в дом, но ранит пальцы об острые шипы. Он не плачет, только заворожено смотрит на белые лепестки, которые кажутся холоднее чистого январского снега, и несколько алых капель. Зато плачет его мать, вернувшаяся с работы, плачет долго, прижимая к себе сына и бесконечно повторяя его имя. Куроко чувствует ее страх и сам начинает бояться. Они срываются с места на следующий же день, покидая маленький городок на Хоккайдо, где Тецуя и провел свое детство. Это так странно – смотреть в окно такси на знакомые дома, на единственный супермаркет, на детский сад и здание начальной школы. Он не успел закончить первый класс, не успел завести друзей, он лишь привык наблюдать за играющими на стадионе старшими детьми, с криками и смехом забивающими мяч в корзину. Такси довозит их до вокзала. Мать настороженно озирается и ни на секунду не выпускает руку сына, даже покупая билеты на ближайший поезд до Саппоро. В купе кроме них больше никого нет, но спят они вдвоем на одной полке. Тецуя помнит тихий ласковый шепот и теплую ладонь, гладящую его по голове, будто сокровище. В Саппоро они не останавливаются, сразу с вокзала бросаясь в аэропорт. Рейс на Париж вылетает через три часа и там есть свободные места. Название города незнакомо Тецуе, но кажется красивым и манящим, поэтому настроение мальчика заметно повышается. Мать тоже улыбается, но в ее движениях проскальзывает легкая нервозность и она по-прежнему не отпускает от себя Тецую. Она окончательно успокаивается, только когда они оказываются в самолете, и весело рассказывает сыну о том, в какое сказочное место они летят, и строит планы. - Нужно будет снять номер и сразу поехать по магазинам. У нас ведь почти нет с собой вещей… - они действительно ничего не взяли, кроме маминой женской сумочки. В Париже Тецуя не ходит в школу, изучая вместе с мамой математику и японский, а еще пробует говорить на том быстром непонятном языке, который звучит всюду в этом городе. Мать дает ему пару уроков, объясняя основы, но он не может наладить произношение, путаясь в гласных и ударениях. Под окнами квартиры, куда они переехали из гостиницы, милая девушка каждое утро напевает забавную песенку. Она простая, и Тецуя легко выучивает наизусть припев, стараясь во всем подражать голосу девушки. Он поет песню матери, и она поправляет его лишь в трех местах, отчего Куроко ужасно горд собой. Je voudrais decrocher la lune, Je voudrais meme sauver la terre, Mais avant tout je voudrais parler a mon pere, Parler a mon pere.* К началу лета он уже умеет здороваться, извиняться и просить пакет молока и булочку в соседней пекарне. Париж кажется мальчику ожившей страной чудес и вечным праздником, но порой он скучает по далекому Хоккайдо, по школе, где его никто не замечал, и по играющим на школьном стадионе ребятам. А двадцать седьмого июня ему приходит букет из четырехсот сорока четырех белых роз, и курьер-француз звонко поздравляет его с праздником, скидывая цветы в прихожей квартиры. Он не считает розы, а их белизна не внушает ему страха, и он, довольный выполненным заказом, убегает. Вместе с цветами на пол падает записка, которую Тецуя поднимает раньше, чем застывшая в дверях мать обращает на нее внимание. На шершавой желтоватой бумаге выведены черные буквы хироганы: «С днем нашего знакомства, Тецуя». Мама снова плачет, снова прижимает его к себе и снова не берет с собой ничего, кроме своей женской сумочки. После Парижа была Барселона, откуда они уехали в день его рождения, получив с утра букет из тех же белых роз. После Барселоны был Нью-Йорк, покинутый ими двадцать седьмого июня, потом Калифорния, потом Лондон. Два раза в год белые розы настигали их где угодно, два раза в год – на его день рождения, тридцать первого января, и в «день знакомства», двадцать седьмого июня. Тецуя обедал в ресторанах Праги, Тецуя видел Рим и Венецию, Тецуя вдыхал запах китайских специй в Шанхае, но проклятые цветы следовали за ним по пятам. Вскоре мать перестала надеяться и дожидаться следующего букета, и они не задерживались нигде дольше полугода. За семь месяцев, предшествующих его тринадцатому дню рождения, они сменили восемнадцать гостиниц в восемнадцати городах десяти стран на трех континентах. Но четыреста сорок четыре белых розы очередной курьер все равно доставил в небольшой датский отель, пожимая плечами столь же недоуменно, как и тот, первый в этой непрерывной цепи. Мать просидела день в номере, глядя на цветы, и не поздравила Тецую. Ночью она вначале отчаянно обнимала его, после задумчиво и методично перебирала голубые пряди, будто ища решения, а еще позже, на рассвете, поцеловала сына в лоб и, cлегка безумно улыбаясь, прошептала: - Я знаю, что делать, Тецуя. Мы вернемся в Японию, но не на Хоккайдо, нет, а в Токио. Это огромный город, малыш, как Нью-Йорк, и там мы сможем спрятаться, смешаться со всеми. Да и он ни за что не станет искать нас там, ни за что не станет… Они оставили деньги в номере, а сами ушли через окно. Тецуя ясно, отчетливо помнил все последующие события. Поездку до аэропорта на общественном транспорте, билеты в Дубай, поразивший Тецую высокими небоскребами, выше американских. Затем самолет до Замбии, на следующий день – дорога, проходящая по территории заповедников-сафари и дикой саванны. Куроко не спал и ночью, глядя на необычно яркие звезды. Они несколько раз останавливались, и черные люди, одетые в форму, перекидывались с таким же черным человеком, нанятым матерью, и поднимали шлагбаумы, получив из аккуратных тонких пальцев пачку банкнот. Во время таких остановок Тецуя крепко сжимал ткань черной маминой накидки, вздрагивая от взглядов, брошенных мужчинами на фигуру матери, и их грубых реплик, в которых он иногда узнавал французские слова. Они ехали еще один день, и к вечеру мальчик с удивлением услышал шум моря. - Это Гвинея, Тецу, - мать, словно читая его мысли, коротко рассказала о местах, где они находились. В Гвинее воздух был горячим, липким и влажным, особенно рядом с морем. Они пробыли там единственную ночь, сев с утра на весьма жалкого вида корабль. На них, ничуть не смущаясь, смотрели все – и белые, и черные. Тецуя чувствовал себя неуютно, и ни на шаг не отходил от матери. Дни, проведенные на корабле, слились для него в одуряющую страшную пелену, наполненную тошнотой, расплавленным воздухом и маминым голосом. Они высадились по другую сторону Атлантического океана, и Тецуя до сих пор задавался вопросом: как его мать могла решиться на столь рискованный путь, в кругу людей, которым нельзя было доверить и мешок с мусором, не то что собственную жизнь? В Южной Америке они мотались из города в город, путая следы, и лишь спустя две недели купили билет в Гонконг. В Китай Тецуя летел с радостью – там было проще оставаться незамеченным, затеряться в толпе. Из Китая, вместе с сотнями одинаковых лиц они на пароме попали в Японию. Вернулись в Японию. Тецуя запоминает новую фамилию – Куроко. Это просто, ведь та, прошлая, звучала лишь в его детстве, когда учителя начальной школы, щурясь, осматривали класс в поисках Масаки Тецуи-куна. Да и зная кандзи*, которыми она пишется, он может утверждать, что она ему более чем подходит. Куроко поступил в Тейко. Мать пошла на работу, хоть ни малейшей нужды в деньгах они не испытывали, имея десятки счетов в разных банках на разные имена. Мать говорила, что это наследство отца, Тецуя не требовал более детальных объяснений. Они казались обычными жителями Токио, и эта обычность нравилась Тецуе. Он записался в баскетбольный клуб, пусть и совсем не умел играть. Он начал жить. И двадцать седьмого июня никто не принес им в новый дом букет. И мама плакала от радости. *** Второе лето в Сейрин, несколько месяцев спустя после победы на Зимнем Кубке. Июнь подходил к концу, и на Окинаве уже собралось море туристов. Переполненные аэропорты были не в новинку Куроко и Кагами, но вся остальная команда Сейрин недовольно озиралась по сторонам и с раздражением протискивалась сквозь толпу к ожидающему их автобусу. Раздававшиеся позади знакомые голоса радости им также не прибавляли. Шуутоку, Кайджо, Тоо, Ракудзан и Йосен, конечно, были замечательными соперниками, но попасть в один тренировочный лагерь с ними – это верх закона подлости. Или просто результат сговора тренеров команд, совершенно случайно доставших путевки на одни и те же числа. Причины, впрочем, никого теперь не волновали. Номер Два высунул свою мордочку из спортивной сумки Тецуи, отчего идущий рядом Тайга резко отскочил в сторону, едва не врезавшись в неожиданно оказавшегося близко Мурасакибару. Фантом с трудом подавил улыбку. После победы Сейрин на Зимнем Кубке отношения между Поколением Чудес, в которое непонятно каким образом втянули еще и Кагами, стали налаживаться. И Тецуя безумно дорожил этой новой-старой дружбой. Дорожил он и вернувшимся капитаном, чья вторая личность навсегда ушла в тень, пусть и оставив после себя некоторые следы и склонности, заставлявшие многих по-прежнему со страхом отшатываться от Акаши, когда тот был действительно зол. Многих, но не Куроко. Именно Сейджуро добился того, чтобы распавшаяся команда Тейко вновь ненадолго соединилась, поселив их в одном домике. Кагами кричал, чуть не разнес раздевалку, но в итоге тоже попал туда, к величайшему неудовольствию Аомине, Мидоримы, Кисе, да и к своему собственному. Но Акаши не слушал возражений, а прочие команды только счастливы были временно избавиться о чудотворцев и нормально отдохнуть. Первые три дня после приезда они тренировались. Момои приходила из домика для девушек и веселилась, не анализируя и не разрабатывая новые тактики, а просто смотря на частые перепалки, смешные ситуации и забавные моменты. Куроко, как и в прошлом, доставалась сниженная норма тренировок, поэтому он иногда присоединялся к Сацуки, а иногда отправлялся в гости к другим командам, пугая их до полусмерти своими неожиданными появлениями. Но чаще он все же наблюдал за цветной шестеркой, отдаваясь ощущению счастья и спокойствия, и похожего и непохожего на те два лета в Тейко, когда он состоял в еще не развалившемся клубе. Вечерами они допоздна засиживались в общей гостиной, и даже Акаши не заставлял их ложиться спать рано. Он вообще изменился, став мягче и человечнее, и Тецуя ловил себя на мыслях о капитане, совсем не соответствующих мыслям о друге или сокоманднике. Куроко любил этого человека, и любовь не вытравили ни превращение Сейджуро в императора, ни почти год, проведенный врозь. Фантом не раз пытался убедить себя, что его чувства глупы и безнадежны. Это убеждение не заставило его разлюбить, но зато помогало не проявлять лишних эмоций в присутствии Акаши. Утром, на четвертый день пребывания в лагере, в дверь их домика позвонили. Поколение Чудес, сидевшее за общим столом и относительно мирно завтракавшее, это удивило, ведь никто из их одноклассников не утруждал бы себя звонком, за исключением разве что Сакурая или первогодок Сейрин. Тецуя вспомнил, что сегодня двадцать седьмое июня. Сейджуро спокойно встал, игнорируя воцарившееся среди парней молчание, и пошел открывать. Через секунду донесся незнакомый голос: - Извините, мне нужен Куроко Тецуя. Тут есть такой? – фантом мгновенно узнал эти интонации, чуть смущенные и виноватые, но добрые. Курьеры никогда не считают цветы, а белый цвет внушает им доверие. Они уверены, что столь роскошный букет обрадует любого. Тецуя безотчетно, на автомате встает и идет в прихожую, не поднимая глаз расписывается на бланке, услужливо протянутом, подтверждая, что получил доставку. Он слышит, как за его спиной пять подростков торопливо повскакивали со своих мест, слышит их изумленные возгласы, слышит дыхание Сейджуро справа от себя и чувствует его взгляд. Но единственное, что сейчас воспринимает его сознание, это грузовой фургон, из которого двое людей в перчатках достают и кидают прямо на песок белые розы. Тысячи белых роз и желтоватый клочок бумаги с черными иероглифами. Здесь все, что я пропустил. Куроко считал. Восемь дат он встречал со страхом вновь увидеть ненавистный букет, и сегодня – девятая. Сколько же цветов? Он опускается на колени, когда последняя роза падает на землю и рабочие, счастливые и злые, уезжают. От запаха кружится голова и невыносимо дышать. Куроко вспоминает городок на Хоккайдо, Париж, Барселону, Прагу, Берлин, Рим, Шанхай. Эти воспоминания яркие, пропитанные одуряющим запахом роз, холодной белизной и порезанными пальцами, и вечным бегством, гонкой то ли с ветром, то ли с судьбой. Но тогда рядом было единственной лицо, знающее обо всем, знающее больше него самого. И сейчас Тецуя не говорит ни слова, не двигается и не сопротивляется, пока Сейджуро уводит его в комнату. Тецуя ждет. Мать появляется к вечеру, запыхавшаяся, наверняка успевшая на ближайший рейс до Окинавы. Баскетболисты провожают ее взглядами. Она молодая для своих лет и красивая, ее длинные вьющиеся волосы такие же, как у сына, а глаза более темные, сине-зеленые и неизменно решительные. Куроко выбирается из комнаты и встречает ее на пороге, возле моря рассыпанных в беспорядке роз. Она знала, не могла не понять, что произошло, но, увидев цветы в реальности, она стремительно бледнеет. Тецуя не дает ей упасть, прижимая к себе таким же жестом, каким раньше она прижимала его, рыдая в гостиничных номерах. - Тецуя. Его имя звучит отчаянно и громко в наступившей тишине. Настолько отчаянно, что Кисе вздрагивает, вцепляясь в руку Аомине. Куроко уводит мать в дом. Она садится на его кровать и с тусклой улыбкой просит выпить, хотя бы чая, пытаясь таким образом оттянуть разговор. Тецуя оставляет ее и не торопясь заваривает чай, одновременно начиная рассказ. Поколение Чудес не перебивает и не осуждает его за столь длинное молчание. Куроко, доверяя им, как себя, описывает карнавальную Италию, солнечную Испанию, серьезных немцев с их отрывистым, но обладающим своей прелестью языком, и безукоризненно пунктуальных англичан. Описывает белые букеты, находящие своего адресата везде, и стремительные, панические отъезды, бегство от неизвестного. Акаши сверлит спину фантома хмурым взглядом, но Тецуя не поворачивается, продолжая помешивать ложкой заварку. Закончив с этим, он с твердой уверенностью заявляет, что поговорит с матерью сам, так что баскетболисты остаются на кухне. Все, кроме Сейджуро. Гетерохромные глаза не принимают возражений, и Куроко мысленно отмечает, что должен был взять себя в руки еще утром, предотвратив волнения капитана. Если он волнуется. Куроко Ран* смотрит на сына, стараясь унять дрожь в руках. Чай, который она просила, приходится отставить в сторону, и Тецуя садится рядом с матерью, обнимая ее. Сейджуро опирается о дверной косяк, ненавязчивый и незаметный. Из уважения к женщине – иначе он бы уже давно потребовал ответов. - Mama, - Куроко обращается к ней по-разному, порой на английском, порой на французском. – Я не хочу больше убегать. Расскажи мне. Она улыбается, и сине-зеленые глаза на миг вспыхивают гордостью и внутренней силой, но тут же опять гаснут под тяжестью правды. - Я имею право знать, mama. Расскажи, - повторяет Тецуя, и она рассказывает. Все началось, когда она, молодая, счастливая и только-только вернувшаяся из свадебного путешествия, попала в больницу с приступами резкой боли в груди. Врач что-то долго объяснял ее мужу о диагнозе со сложным и страшным названием, участливо поглядывая на нее поверх очков. Он говорил о пересадке сердца, об очереди и о надежде, но она не верила его сломанному от сотен смертей голосу. Зато верила тихому шепоту любимого человека, верила его обещаниям и как никогда хотела жить. По списку у нее не было шансов – десятая или двенадцатая, она должна была умереть через неделю, не дождавшись драгоценного органа, подобно множеству прочих, таких же десятых и двенадцатых. Но ее муж имел миллионы долларов, неограниченное влияние в политических кругах и при этом почему-то безумно ее любил. И сердце, уже отданное другой женщине, досталось ей. Она не впадала в отчаянье и не терзалась чувством вины, узнав, что та женщина умерла. Она слишком хотела жить и слишком сильно любила. Но все же пошла на ее похороны. Ей казалось, будто она наблюдает за своими собственными, неудавшимися по нелепой прихоти судьбы, поменявшей их местами. У могилы на коленях выл незнакомый мужчина, точно так же, как выл бы ее муж. Он был молод, но его волосы поседели, сливаясь цветом с белыми розами, устилавшими землю. Тогда белые розы впервые появились в ее жизни. Месяц спустя она почти забыла обо всем, спрятав эти мысли от самой себя. Она носила в себе ребенка и любила его, еще не родившегося, столь же горячо, сколь любила мужа. Двадцать седьмого июня, возвращаясь с планового УЗИ, прокручивая в голове советы доктора с ярким и веселым голосом, привыкшим нести только радостные вести, она внезапно остановилась. Человек с седыми волосами и молодым лицом стоял и смотрел на нее, а картина кладбища сама собой возникла перед ее глазами. - Ты живешь и улыбаешься в окружении близких, а она мертва, и рядом с ней одни лишь черви, - внутри у нее похолодело от этих слов. Мужчина не внушал ей сочувствия, как было на похоронах, он вызывал у нее ужас и ненависть. Предчувствие, инстинкт женщины кричал ей, что он появился в ее жизни, чтобы разрушать. – Что ж, улыбайся, пока можешь, но знай, что рано или поздно я отомщу и заберу у тебя все, чем ты дорожишь, и ты пожалеешь, что выжила вместо нее. Он не повышал интонаций, и от его спокойствия веяло смертельной пустотой. Спустя еще шесть месяцев ее мужа сбили на грузовике, превратив дорогую иномарку в груду металла. Водителя грузовика не нашли. Она родила Тецую недоношенным, восьмимесячным малышом. Роды оказались тяжелыми, и врачам пришлось делать кесарево, чтобы спасти ребенка и мать. Дома ее ждали полусгнившие белые розы. Ран выбросила их, продала дом и переехала на Хоккайдо, сказав полиции, что у ее мужа не было врагов. Она смирилась, приняв это за равноценный обмен и зная, что убийцу все равно не поймают. Она не верила, что он до конца исполнит свое обещание. Не могло же ей настолько не повезти? У нее появился Тецуя, ее маленькое солнце, и она научилась жить без Масаки Хиро, единственного человека, любившего ее, детдомовскую сироту, и оставившего ей все свои многомиллионные сбережения. А через семь лет на день рождения ее сына им в дом принесли четыреста сорок четыре белых розы, и она бросилась в Европу, в Америку, изъездила полсвета, мучаясь страхами и сомнениями. Цветы не были предупреждениями, но могли ими стать в любую минуту, и она не знала, когда тот человек попытается отобрать у нее мальчика, когда решит закончить начатое. Когда случится ее рок. Куроко слушает эту короткую исповедь и понимает, почему мать рассказывает ему об этом только сейчас. В прошлом это бы ничего не изменило и лишь напугало бы того маленького ребенка, каким он был в свои семь, девять или двенадцать. Да и теперь мало что изменит – во всяком случае, сам Тецуя не представляет, что может сделать или предпринять, чтобы разорвать эту проклятую цепь. Он не позволяет себе надеяться на стоящего у двери человека, которого любит больше всех на свете после матери, ведь кроме его собственных чувств и дружбы их ничего не связывает, и Акаши Сейджуро не обязан его спасать. Куроко чуть по-новому смотрит на мать, смотрит как на женщину, пережившую многое и сохранившую способность радоваться и искренне любить. Но Тецуя уверен в одном: он не поступит так же, как поступила она, не станет бежать и прятаться. Он будет бороться и защищать то, что имеет, и поэтому он сильнее человека, присылавшего ему ненавистные розы. Тот движется по воле разрушения и сеет беды, а Куроко старается сохранить самое дорогое. И он не умрет, не оставит в одиночестве мать и друзей, не унесет в могилу все их общие обещания и мечты. Акаши Сейджуро, несмотря на свою не-обязанность, все же спасает его. Отдых на Окинаве прерывается, и Куроко с матерью переезжают в один из домов семьи Акаши в Киото. Вскоре к ним присоединяется весь состав Поколения Чудес и Кагами. Последнему слегка неуютно и неправильно ощущать себя частью их команды, пусть и не официально, но фактически оставшейся таковой. Сейджуро часто пропадает, но его гости не скучают без него, опустошая холодильники и играя в спортзале, или смотря очередной фильм в великолепном домашнем кинотеатре. Тецуе происходящее кажется странным, ему не верится, что судьба, висевшая над ним столь долго и столь неумолимо, может отступить перед человеком, помогающим ему чисто из дружбы. Куроко знает, что так же Акаши помог бы и любому другому из команды, равно как и этот любой другой бы тоже помог, будь у него возможность. Куроко прекрасно это знает, но отчего-то встречает капитана первым каждый вечер, и слишком часто заглядывает в разноцветные глаза, надеясь, что его взгляды спишут на вопрос о том, как идет его противостояние. Тецуя вспоминает белые розы и радуется, что эти цветы не растут ни в одном из уголков обширного сада, растущего вокруг резиденции. В какой-то момент, спустя примерно неделю, Акаши перестает ночевать в доме, заглядывая туда раз в два или три дня, и кажется лихорадочно возбужденным, словно хищник, нагоняющий жертву, или жертва, почти настигнутая хищником. Куроко мучает осознание, что полубывший-полунастоящий капитан ненадолго занимает его место, что Тецуя сейчас должен сам сражаться за свое будущее, а не возлагать это сражение на чужие плечи. О том, что будущее уже стало не только его, а неразрывно переплелось с еще семью жизнями, он не думает. К концу летних каникул Акаши возвращается ночью и немало удивляет Куроко своим неожиданным появлением в отведенной фантому комнате. - Я проиграл. Слова режут воздух, тяжелые и острые, но куда красноречивее их служат руки и судорожные объятия Сейджуро, до мурашек похожие на объятия матери – такие же обреченные. После – тесная для двоих кровать и торопливые, отчаянные поцелуи. Сейджуро не планировал этого. Он просто знает, что завтра фантом может исчезнуть, ускользнуть от него, будто настоящая тень. И от этого головокружительного ощущения неизбежности, таком неправильном для Акаши, никогда не проигрывающего и никогда не смиряющегося, весь мир теряет смысл, кроме человека рядом с ним. Куроко видит в чужих глазах отражение собственных чувств, чуть более путанных и неясных, ведь капитан не привык иметь дело с сердцем. Тецуя понимает, что все уже решилось, что рано или поздно они бы неуклонно сблизились. Разница в том, что сейчас эта близость наполнена страхом перед будущим, и они едва ли счастливы, упиваясь столь странными мгновениями жизни вместе. Белые цветы висят проклятием, и Тецуя пытается отмахнуться от мысли, что он тянет Сейджуро за собой. Акаши целует его шею, спускаясь руками на бедра. Куроко происходящее кажется магией, сумасшедшей и обреченной. *** Тецуе не сложно пройти мимо охраны и перелезть высокий забор. Приземляясь по другую сторону, он лишь чувствует слабую боль в коленях. Но ее недостаточно, чтобы остановить его, и вскоре Куроко бежит по предрассветным улицам, бежит прочь из элитного роскошного района – прямиком до города, где заскакивает в отъезжающий автобус. Через полчаса он просит высадить его, и водитель беззлобно ворчит что-то о том, что это парню понадобилось посреди трассы. Фантом, не глядя, вручает ему купюру и говорит оставить сдачу себе. Старое, морщинистое лицо водителя расплывается в улыбке. Несколько минут Куроко идет вслед за стремительно удаляющимся автобусом, единственной машиной на всей дороге. Огромными усилиями он подавляет желание схватиться за внутренний карман, который оттягивает пистолет. Тецуя стащил его у охраны, и не раз, укрывшись глубоко в саду, задумчиво гладил полированную поверхность, проверял обойму и предохранитель. Он вздрагивает, услышав позади тихий шелест колес. Черная тойота – больше Куроко ни о чем судить не может: он никогда не увлекался машинами, в отличие от жутко самоуверенных американских подростков. Он опускается на переднее сиденье, громко хлопая дверью, и автомобиль срывается с места. Куроко мгновенно улавливает запах белых роз, и ему не нужно оборачиваться, чтобы видеть засыпанное ими заднее сиденье. - Мне всегда было интересно – вы сами их выращиваете или как? Мужчина рядом с ним усмехается, а Куроко, обхватив себя руками в притворном холоде, нащупывает пистолет. Он сдерживает дрожь и мысленно дает себе пять минут. Пять минут до выстрела – дольше ждать Тецуя не собирается. Вдруг этот человек решит устроить аварию и погибнуть вместе с ним? - Нет, - голос у мужчины бархатный, глубокий. – Не предполагал, что ты сам придешь ко мне. Твоя мать с таким успехом прятала тебя все это время. Куроко пропускает замечание, продолжая упрямо гнуть свою линию. - Не выращиваете? А мне они казались такими схожими между собой и отличающимися от прочих, что я счел их за особый сорт. Он молчит, и Тецую неожиданно охватывает абсолютное спокойствие. Этот человек убил его отца. Этот человек хочет убить его. Куроко лучший невидимый распасовщик, и ему ничего не стоит достать пистолет, снять его с предохранителя, прижать к виску мужчины и выстрелить прежде, чем тот успевает хотя бы полностью осознать ситуацию. В пронзительно ярких серых глазах отражается удивление. Тецуя перехватывает руль, не обращая внимания на кровь и мертвое тело. Он кое-как выравнивает траекторию и с трудом, но находит тормоз, вдавливая его в пол вместе с носком чужой белой обуви. Затем он выбирается из машины, делает пару неуверенных шагов и падает в траву у обочины. Его разрывают смех и слезы, и безумное чувство свободы. Так просто. Он победил так просто. Тецуя заставляет себя встать и открыть багажник, вытащив из него канистру бензина. Он обливает им машину, а потом бросает на мокрый корпус предусмотрительно захваченную спичку, разворачивается и бежит. Через десять секунд автомобиль взрывается, но Тецуя уже достаточно далеко, так что взрывная волна лишь едва-едва обдает горячим дыханием его спину. Куроко слышит, как кричат белые розы, корчась в оранжевом пламени. Сейджуро подбирает его где-то в километре от места произошедшего. Он взволнован, но ни о чем не спрашивает. Тецуя знает, что полиция не свяжет аварию с голубоглазым подростком, гостящим у друга в Киото. Знает, что у него есть будущее. *Я хотела бы достать с неба Луну, Я также хотела бы спасти Землю, Но больше всего я хотела бы поговорить с папой, Поговорить с папой… *Ран – орхидея. *Куроко – состоит из двух иероглифов. Куро – черный, темный. Ко – ребенок.