Сегодня не будет психоанализа

Тело движется изящно. Тонкие пальцы скользят по шее, голова запрокидывается назад, и губы приоткрываются, освобождая тихий томный звук. Длинные ресницы прикрывают зажмуренные глаза, где блестит похоть, распятая на стекле витрины. — Давай еще немного, — хрипит другой человек. — Давай, детка, быстрее. Глаза, глаза этого человека широко раскрыты, и по телу бьет ножами. Пальцы, пальцы этого человека впиваются в бока, и тело подчиняется — эти скачки набирают обороты. Кожа покрыта липким потом — бледная кожа блестит в ярком свете лампы, она скользкая, она горит, становясь последним рубежом между «внешним» и «внутренним». Волосы ярким огненным вихрем вздымаются в воздух от очередного глубокого толчка. И тонкие пальцы сжимают плечи, силясь удержаться. Губы этого мужчины — мужчины, что вырывает из этой красноволосой шлюхи всхлипы и несдержанные стоны, — влажные и будто покрыты кисельной пленкой. Он целует эту красноволосую шлюху. Засовывает свой язык ей в рот и грубо трахает, вылавливая одобрительные стоны. И хватка на бедрах становится болезненной. Эта красноволосая шлюха разрывает поцелуй. Говорит: — Без следов. Рывок вовнутрь ее задницы особенно резко-острый — голову со слезящимися глазами спрятала она, склонившись к шее нового любовника. Низкие, протяжные стоны позволила ласкать его ухо, влажным дыханием касаться кожи колючей щеки. Рука, рука со стертыми подушечками пальцев этого мужчины обхватила член скулящей на его плече красноволосой шлюхи. Облюбованная ультрафиолетом солярия рука водит по члену быстро, подгоняя забившееся в уголок сердце. И тончайшие нервы натянуты, словно струна. Готовы лопнуть и избавить наконец от этого унижения. «Пусть сердце лопнет. Пусть остановится сердце. — Болезненный вздох вырывается сквозь зубы. — Тогда его сердце пусть бьется без перебоев». Красноволосая шлюха выгибается, отдавая хлипкое замученное тельце этому мужчине с огромным счетом в банке и пульсирующим членом. Пальцы ног сжимаются, и с замершим на губах именем она кончает, выплескивая семя на сжимающую руку. Этот мужчина замирает и, ведомый самыми первыми инстинктами своих зачинателей, изливается глубоко внутрь растянутой задницы красновосолой шлюхи. Ровно минута уходит у этих двоих — на шестьдесят секунд красноволосая шлюха позволяет себе закрыть глаза и черному сердечку восстановить карбоновую корку. Затем она соскальзывает с члена, с кровати и быстро натягивает найденную одежду. Приподнимает бровь. Этот мужчина, расслабленный и удовлетворенный, говорит: — Задний левый карман штанов. Красноволосая шлюха кончиками пальцев выуживает грязные банкноты. — Это не то, на что мы договаривались. Этот обнаженный мужчина закуривает сигарету, не сдвинувшись с места. — Это все, чего заслуживают твой рот и задница. — Он делает глубокую затяжку. — Это все, что ты заслуживаешь. Который раз униженная, она презрительно фыркает и, засунув в карман узких джинсов деньги, покидает квартиру. Ее спина ровная, в глазах уверенность, но стоило двери лифта закрыться — замученная фигура оседает на пол, костлявые пальцы сдирают с головы красный парик. Уверенность разбивается осколками об исписанные стены лифта и рассыпается у самых ног, стойкую осанку сгибает груз тысячей отпечатков. Образ безотказной красноволосой шлюхи растворяется, как солнце растворяет иллюзию утреннего тумана. Открывшаяся дверца заставляет обычного парня с черными волосами и зелеными глазами окунуться в толщу ночной жизни Бангкока. Дешевый парик пихает в карман старой куртки, ощупывает джинсы, но потом вспоминает, что никотиновая зависимость — слишком дорого. И трясина невыплеснутых эмоций разъедает кожу. Возможно, к этому можно было бы привыкнуть — желай он того. Ежедневный секс ради денег с людьми, чьи лица ему противны и чьи руки ему все сильнее сжимают горло, поминутные унижения тех, чьи члены он берет в рот, ведь его история им не известна. Его история никому не интересна — ровно как и ему их имена. Вряд ли ради этого он оканчивал Американский институт бизнеса и экономики. Возможно, к этому можно было бы привыкнуть — желай он того. Слякоть ночного города липнет к коже, утончая последнюю защиту. Голос ночного города навязчивым жужжанием проникает в голову, вытесняя собственные мысли. Заработанные телом деньги жгут руки. Он всего лишь обычный парень с черными волосами и зелеными глазами, в душе которого воют волки. Он заходит в круглосуточную аптеку. Выходит с маленьким пакетиком и несколькими батами. Направляется прямо домой. Когда он открывает дверь съемной квартиры, когда второпях скидывает обувь, когда оставляет маленький пакетик с медикаментами на тумбочке, этот парень идет прямо в ванную комнату. Скидывает все ненавистные вещи и пихает в дальний угол. За тонкой стеной этого клоповника слышно, как соседи ругаются на тайском. Опускается на дно ванной и позволяет воде оглаживать его продажное тело. Он скучает по Америке. Там, где чужие пальцы сжимали его, кожа красная. Там, где чужие губы целовали его, яркие пятна. Там, где воют волки, пульсирует тупая боль. Этот парень берет в руки мочалку и принимается ожесточенно тереть кожу. Отвлеченно думает о том, что однажды сотрет ее и вовсе. Но пока узор чужих отпечатков проступает ярко, словно слова, написанные на транспаранте. Возможно, ему будет лучше, когда он наконец сдерет с себя кожу и завоет зверем. Этот парень выходит только тогда, когда использует полбанки геля, когда кожа его стерта настолько, что тонкая материя ночной футболки вызывает раздражение, когда слизистая рта его выжжена настолько, что не ощущается ровным счетом ничего. На кухне горит свет. Секунду заминаясь на пороге, он идет туда и усаживается за стол. Перед ним опускается кружка с чаем. — Ты сегодня поздно, Джи. Голоден? У этой красноволосой шлюхи, у этого обычного парня с черными волосами и зелеными глазами есть имя — Джерард. Джи — для его возлюбленного. — Я не хочу есть, — говорит. — Почему ты не спишь? — В кровати слишком холодно одному. Этот парень — возлюбленный, что ждал его возвращения до глубокой ночи, — слегка улыбается. Его глаза, светлые и добрые, лучатся нежностью, волосы неопрятным ежиком торчат на голове, и весь этот образ сонного и теплого тела вызывает желание заключить в крепкие объятия. Не отпускать долго — никогда. И Джи шепчет: — Иди сюда. Это любимое и слабое тело оказывается в руках Джи — он обнимает его, обнимает так крепко, что ломит кости и ноет там, где у других людей сердце. И возлюбленный его говорит, чуть удивленный таким напором: — Тебе нужно поговорить с администратором этого бара. Мы совсем не видимся. — Нам нужны деньги, Фрэнк. — Он секунду молчит. — Скоро все это закончится. Когда Джерард говорит, что ему нужно хотя бы несколько часов поспать, и когда они ложатся в кровать, он все равно не засыпает. Он подпирает голову рукой и проводит пальцами по вене у основания шеи, где электроды вживлены в тело его возлюбленного. По небольшому стежку прослеживает их дорогу к кардиостимулятору в «кармане» — пространстве между кожей и грудной мышцей. Самыми кончиками пальцев подбирается к сердцу, что заставляют биться вопреки его желанию. Атриовентрикулярная блокада 3 степени. Без этого ЭКС и таблеток любой стук может быть последним. — Врач выписал еще одни таблетки, — говорит Фрэнк, рукой зарываясь в волосы Джи и заставляя придвинуться ближе. Он раздраженно вздыхает. — Этот послеоперационный курс слишком дорогой. Мне тоже нужно работать. — Нет, не нужно. — Джерард коротко касается губ возлюбленного и укладывает голову ему на грудь, рукой накрывая сердце — чтобы слышать, как оно бьется. Глаза становятся чуть влажными. — Ты еще слишком слаб. — Тебе так нравится этот бар? — Я его ненавижу. Я готов многое отдать, чтобы завтра не возвращаться к нему. Но твою жизнь я люблю больше. Сегодня Джерард засыпал легко. Сегодня он не вспоминал все эти ненавистные лица, дрожа от ярости. Не заставлял себя расслабиться, все отпустить. Мысленно не пересчитывал количество синяков на своем теле. Сегодня он не занимался психоанализом. Сегодня он, обнимая за ребра своего возлюбленного и накрыв рукой его сердце, засыпал так, как не засыпал уже давно. Он слышит гулкий стук живого сердца — он в состоянии пережить насилие над собственными принципами.