...стояли они себе вдвоём – один как белая двухметровая куча позитива, другой - в позе пизанской башни с уклоном в сторону первого, - стояли, обсуждали что-то своё, и не трогали посторонних… Хм, или почти никого не трогали, так как активные пропеллерно-вращательные движения со стороны Чанёля мало способствовали безопасности посторонних. Исключая сехуновой, конечно, – у того за самые долгие среди всех одногрупников годы знакомства с хёном выработался иммунитет ко всяким эмоционально опасным частям тела последнего. Даже к круглосуточно-бескостному языку, который так раздражал остальных (в 4 часа ночи разговоры вести – это «зашибись мастерство» не для каждого. То есть «Зашибись об стену, Чанёль, и заглохни!» + мастерство-метания-подушек-и-мобильников по рыжей неспящей морде от всех товарищей по общежитию, вот что вы можете получить в 4 часа ночи), Сехун почти-ну-почти привык, и был таким единственным, кто не пытался швырнуть в Пака чем потяжелее, чем втайне гордился, но вида не показывал, потому что ушастый придурок имел намерение обижаться на то, что кто-то может игнорировать его ночные вдохновенные басовые изыскания (ибо талант не дремлет), просто-напросто заткнув уши берушами и мирно храпя под одеялом.
Да, О Великолепный Сехун – как раз из тех умельцев, кто был вооружён противочанёлевской обороной ещё с бытия трейни, а значит, сейчас полноценно высыпающийся, насколько это возможно, когда ты – айдол. Он, и догадливый Минсок-хён. И ещё КимКай, который мог отрубиться хоть под вопли-писки сирены (ранее таким был Лухан-хён), хоть…да что уж там, однажды он умудрился в бассейне уснуть, прилечь, так сказать, на дно попускать пузырики. Ладно Исин-хён заисинил, и наступил Чонину на живот… Вот криков-то было! Причём, не от продолжающего спать и не замечать, что «Всё – это дно, а Дно – это Всё» главного корейского танцора, а от Лэя, попавшего под раздачу кулаков «Итить какой! Притворяешься Невинной Непонимающей Няшкой (ННН), а сам трогаешь моего маленького лапочку при первой возможности!» одного ненормального китайского бойфренда Кима. Потом-то Чонин проснулся и всплыл, следы насилия на его теле при (беспри)страстном обыске Луханом, встающего на цыпочки из-за разницы в росте и усиленно исследовавшего область губ, не были обнаружены, и перед ННН Ханю так долго пришлось извиняться за синяки, что Чонин, оккупировавший тёплый бортик, снова уснул. А Лэй, когда уходил от греха подальше, снова случайно споткнулся об танцора, заваливаясь на него, и увидевший только этот момент лежания Сина на теле Кая ненормальный китайский бойф… Кхм-кхм, э-э-э, вы поняли, что чонинову сну и телу, в отличие от кого-то другого, в любом случае ничего не угрожало, а мы-таки вернёмся к нашим драгоценным ЧанХунам, которые стояли себе, и стояли.
Так вот, немножко сшибая шипящих прохожих и не замечая этого, ПакЧан увлечённо рассказывал своему тонсену о том, как сильно вчера навернулся с табуретки на разлитой им самим же на её сидении переваренной лапше, и потом долго пытался намазать свой ушибленный копчик и ягодицы кремом, но всё время что-нибудь отвлекало: то прыгающий по дивану и по самому Чанёлю в поисках пульта слонищный Чен, то экзотические тараканы Чонина, в этот раз совершившие побег (тот периодически в последние полгода отлавливал усатых под раковиной, засушивая трупики, и в достаточном их количестве отсылая их в Пекин кое-кому Особенному, всё ещё находясь на того в глубочайшей обиде), то Бэкки с круассанами и наглой мордой, крошащий хлебобулочное изделие прямо у Пака перед носом, но так и не поделившийся со страждущим и кусочком, а ведь так хотелось! Потом ещё мамка припёрлась из магазина с пакетами, пропылесосила с дивана крошки, а заодно и ЧенЧанБэков, и заставила их убрать непонятную жижу, тянущуюся в длинный широкий след, словно по паркету кто-то попой проехался, с кухни, и также заняться готовой ужина, раз уж им настолько нечего делать, что от безделья все трое рассматривали синющую (а чего это она такая, кстати?) задницу Пака. И вот, стерпев вопиющие подколы и унизительный гогот друзей, безжалостность Сухо и жадность дожравшего последний круассан Бекхёна, непыльная работа добила Чанёля-лентяеголика больше всего, так, что он в остаток вечера и думать забыл о собственных нуждающихся во внимании булках, но хотя бы штанцы, когда с дивана вставал, поймать и обратно натянуть успел!
- Стоит ли говорить, Сехуни, что сегодня пятая точка просто горит? – пожаловался он, в доказательство полуоборачиваясь к младшему спиной, замахиваясь и со звонким звуком шлёпая себя по вышеназванной части тела. – Чую, ночкой буду стонать, – громко прохныкал он, жмурясь и потирая больное место ладонью.
- Эмгч, - многозначительно прокомментировал Се, с подозрительным прищуром провожая бабульку, которая протанцевала мимо них в момент высказывания последнего предложения, резво подмигнув ему обоими глазами. – Эмгч…
- Да ты сам потрогай! – схватив руку не поверившего ему тонсена, Чанёль положил её на свою левую ягодицу и припечатал сверху пальцами, двигая ими вверх-вниз, чтобы Се наверняка почувствовал, как у него болит. – Вот тут, чувствуешь? – Он посмотрел на него пристально, дожидаясь ответа, но, бледнея как девица в руках кровососущего её вампира, и пряча скромный взгляд, Сехун ощущал в ладони только упругий пакчановский зад, а не его боль.
«Не робей», - мысленно сказал О сам себе, - «Как с Тао и Крисом в скайпе за компанию дроч…КХГХМ…так запросто без стыда и совести. За Дио и его сладкоголосыми самцами в душе подглядывать тоже спокойно удаётся. А любимого хёна подержать за любимую попк…КХГХМ…не можешь, трусливая ты палка!»
- Чувствую, хён, чувствую. Всё очень плохо. У меня прямо затверд…КХГХМ…то есть, мышцы твои сильно затвердели от боли, намазать надо. – Парень, быстро возвращая безразличие на лицо, скрытно покосился в сторону старшего, стараясь определить, не заподозрил ли взбалмошный хён чего-нибудь странного, но нет, тот внимательно смотрел на безмятежные белогривые облачка аки лошадки, словно вспоминал о раннем хобби Исина, и шмыгнул и утёр невидимые сопли кулаком.
- Ты знай, я всё стерплю, Сехуна, - выпустил, наконец, из плена его руку Чанёль, повернувшись к нему лицом, наклоняясь и становясь почти нос к носу с ним, и просяще взглянул своими большими, очень невинными глазами, и даже встопорщенными ушами, в глаза напротив. – Всё, стерплю, только нама-а-ажь уж, пожалуйста, будь так добр!...
***
И сидели они себе вдвоём – один сидел на кровати, как положено, в трусах, другой же валялся в позе «лодочки», вытянув руки вперёд, а ноги отлягнув назад, без трусов, зато в майке – сидели, болтали о чём-то о своём, и не мешали никому… Хм, или… Не мешали, я сказала! Мало ли, что звучал процесс залечивания в околотриутра стонами раненного носорога и клёкотом общипанного орла, зато не мешали! Потому что всех чанёлевых соседей заблаговременно прогнали в комнату Сехуна на его одноместную кровать (в тесноте, да не в обиде, да и КимКая можно на пол скинуть или под кровать запихнуть), ради того, чтобы не ущемлять голозадую гордость Пака, а также дать Сехуну спокойно втереть вкусно пахнущую травками мазь в самую страждущую гордость. Стены хоть немножечко спасали остальных от шума, поэтому в ту ночь возмущаться так никто и не пришёл (либо тут сыграл свою роль бутылёчек снотворного, который Дио после очередного, незапланированного совместного принятия ванны с прилипшими к нему ЧенБэками, на почве нервозности опрокинул в полную лапши кастрюлю. Чанёль-то был с недавних пор на двойной безлапшично-безкруассановой диете, а Сехун сожрал свою и хёнову порцию прежде, чем туда попало что-то не из рецепта, так что их двоих, по случайности, участь быть усыплёнными избежала…. И КимКая, который отрубился ещё по пути в комнату обратно из душа, она тоже не потревожила). А вот от неясных бесоватых звёздочек в глазах младшего ни стены, ни выключенный свет не спасали.
- Это всё, хён, - закончив массировать (мять, гладить, щипать, дуть, чтобы не болело, тянуть, дёргать и просто щупать) пятую точку своего старшего, он слегка похлопал по ней обильно испачканной белой мазью рукой в завершение, и сполз с кровати на затёкшие ноги. Приглушённая благодарность Чанёля, зарывшегося носом в подушку, прозвучала довольно невнятно, похожая на «Ты ж меня пыщпыщпыщ», но сам на друга он не взглянул. Зато обнажённая вся нижняя часть его тела, приголубленная от всей неравнодушной тонсеновой души, до безумия сияла и примагничивала сехунов взгляд так, что, почти дошатываясь до двери в комнату, он не удержался, схватил с тумбочки чистой негрешной рукой свой смартфон, наводя на всего лежащего Пака объектив, и клюнул носом куда придётся по экрану, чтобы сделать свой первый снимок коллекции Ценителя Попиков.
Вышло вполне чётко и подробно, из-за чего Сехун облизнулся как удав, намереваясь проглотить то ли телефон, то ли то, что в нём было изображено, но опомнился, и ускакал полоскать руки, беспечно не обратив внимания на яркую вспышку при фотографировании, из-за которой даже ягодицы Чанёль заинтересованно пошевелились, а сам он хаотично обернулся, пряча смех в уголках губ, слыша «о-ла-ла» из коридора от капающего слюнями макнэ.
- «О-ла-ла» у нас ещё будет, - поиграв бровями, пообещал ПакЧан ушедшему человеку, приподнимаясь на локтях над ещё одной своей встревоженной частью тела, не меньше другой требующей внимания шаловливых сехуновых рук. – Не всё же тебе с ТаоРисами развлекаться!
Спартанскими шагами пробегая гостиную в сторону кухни, Сехун заметил, что спящий на диване Бекхён как-то странно увеличился в два раза по толщине, и, в попытке выяснить причину такой аномалии, он сбил свой курс и на цыпочках приблизился к сопящей горе, отпинывая с дороги попавшиеся ему брошенный кем-то пульт, который, так и не найденный, грустно усвистел в кучу шмотья у окна, пристраиваясь на новом долгосрочном месте обитания, и второй пустой пузырёк снотворного Дио. Пару раз обежав диван и всё подробно рассмотрев, коварно ухмыляющийся младший вытер белую мазь с руки об оголённую от футболки смуглую часть живота сопевшего Чонина, чуть приспустил с того семейники, и второй раз за ночь тыкнул носом в телефон, делая фото таким образом, чтобы лицо Бекхёна, обнимающего танцора, и места взаимного соприкосновения спящих были видны о-о-очень хорошо.
- Ты же соскучился по своему «мэйд ин Чайнэ»-хёну, да, Чонин? Так вот будет тебе завтра хён. – Тихо прогнусавил тройное «ха» безобразник, отправляя сделанное изображение некоему «оЛунь» получателю, и направился дальше по своим делам. В этот раз на вспышку не только ему, но и снятым, было совершенно однозначно наплевать, кроме, может быть, поморщившегося во сне Бэка, который пока не знал, что за Чанёля и круассаны ОСехуны ему будут мстить по всем фронтам, и поэтому наслаждался, как мог, последними часами своего цельнотелесного существования и устойчивостью неповреждённой и неразбитой психики в тишине.
***
Зато утром в общежитии одновременно сработало сразу несколько будильников ребят, пищала кофемашина Сюмина на кухне, сигнализация на двери в прихожей разрывалась ударами, звонками и матами, плеск воды в ванной комнате перемежался тройным смехом, а менеджер давил на кого-то безответственного, до сих пор пускающих слюни в кровать (и в этот раз это не был Чонин, который и не подозревал, мерно дожёвывая остатки лапши из кастрюли и не обращая внимания на какую-то валявшуюся в ней бутыль, что его сегодня ждёт разъярённо-любимый сюрприз, с которым ему удастся сделать много чего, в том числе и помириться, потому что взаимно - тресложные «во ай ни» и «саранхэ» никаким снотворным не возьмёшь) неотложным расписанием, словами, и авторитетом.
И пусть спали они себе вдвоём – по-чанхуновски, распластавшись один на другом, длинноногим и длинноруким бутербродом, завёрнутым в белую простынь, и какие-то клочочки одежды валялись повсюду эдакого сопящего комка удавшейся ночи и сбывшихся «о-ла-ла»-мечт, – но ведь тихо спали, видели какие-то только свои дружные, точнее, радужные, сны, и в этот раз точно не приносили никому ни большого, жизнеопасного вреда, ни ночного, шумного, или просто пожизненного неудовольствия…
Ну разве что менеджеру!
