Maybe love shouldn't...

В их бруклинской квартире летом стоит невыносимая жара – не спасает ни открытое окно, ни матрасы, стащенные на пол. Ни дождя, ни ветра нет уже две недели. Стив думает, что это из-за него: Господь Всемогущий узнал все о его низких, плотских желаниях и ниспослал им эту удушающую жарищу. Но пусть весь мир летит прямиком в преисподнюю, потому что он не может остановиться. Каждую ночь он смотрит на спину своего лучшего друга, невесомо скользит по ней пальцами: расстояние между ней и подушечками его пальцев – едва ли больше миллиметра. Баки двигается во сне, бормочет что-то, откидывает мокрые простыни, комкает их в кулаках. Стив шепчет: - Я люблю тебя. И замирает от страха. Осознание того, что, может быть, сейчас друг проснется и наподдаст по шее мерзкому, грязному педерасту, выгонит его из квартиры туда, где от жары плавится асфальт, туда, где нет места темным желаниям обнять, поцеловать, вы-е-бать другого мужчину. И не абстрактного мужика, а лучшего друга, знакомого с детства. Стив знает, что это неправильно. Но он произносит это еще раз, и еще, и еще – пока за окном не начинает светать. Постепенно это превращается в своеобразный ритуал, мантру, не прочитаешь – не проснешься, не увидишь сияющие голубые глаза, не почувствуешь теплую руку на плече. С такими вещами не шутят, думает Стив, и продолжает, как заговоренный, каждую ночь изливать душу спине лучшего друга. И когда Баки уходит на фронт, когда сам Стив превращается в гору мускул с лицом диснеевского принца, он все еще продолжает шептать (уже фотографии друга): - Я люблю тебя, я люблю тебя, я тебя люблю.

***

В походной палатке лагеря очень холодно - так, что кажется, будто кости оледеневают. Под одним одеялом с Баки, наоборот, тепло, уютно, так по-домашнему, что Стиву хочется выть от этого контраста. Баки настолько вымотан пленом, бесконечными операциями, что засыпает мгновенно, стоит его голове коснуться подушки. Стив, напротив, не спит всю ночь, думая о том, что, пожалуй, его ритуал превратился в молитву, слова которой медленно оседают невидимой пылью на коже Баки, на его снайперской винтовке, на щите самого Стива. - Я тебя люблю. Вздох, легкое движение рукой, натянувшееся на остром плече одеяло. Стив не может сопротивляться желанию прикоснуться к этому плечу: Баки спит крепко и сам иногда обнимает Стива во сне. - Я тебя люблю. Тихое сопение и топот чьих-то шагов за тонкой стенкой палатки. Через два часа подъем, очередная вылазка на базу ГИДРы, очередные смерти и запах пороха в воздухе. - Я тебя люблю. Стив готов отлучить себя от Церкви Джеймса Бьюкенена Барнса, возведенной им самим. И когда Баки падает вниз с несущегося на всех парах поезда, падает с удивленным выражением на лице и бесконечным криком, Стив плачет и мысленно отправляет себя в Дантов Ад, на самый последний, девятый круг, где обитают предатели: ему среди них самое место. Он почему-то уверен, что Иуда с Брутом будут рады его компании.

***

В новом столетии вопросы холода и жары играючи решают кондиционеры, поэтому в квартире, которую Стив снимает у милой старушки, ему абсолютно комфортно. И не только ему. Баки, обновленный, испорченный годами криокамеры, обзаведшийся железякой вместо руки, лежит рядом, совсем как раньше. Стив одновременно рад и не рад этому. Рад, потому что лучший друг жив и более-менее в порядке. Не рад, потому что друг остается все еще другом, без малейшей надежды на что-то большее. Несмотря на это, Стив тихо и отчетливо произносит: - Я люблю тебя. Бак, я так тебя люблю. Имя, упомянутое всуе – нарушение всех заповедей, и оно грозит обернуться либо сладким счастьем, либо горючей бедой. Стив почти раскаивается, когда произносит те же слова еще раз, и еще, и еще, пока не пересохнет во рту. За окном брезжит рассвет, тихо гудит кондиционер, Стив поворачивается к спящему Баки спиной и обнимает подушку в надежде урвать хотя бы часа два сна. Через минуту – а может, и час, неделю, год - матрас чуть прогибается, и он чувствует осторожное прикосновение теплой руки, которая обвивает его грудь, прижимает к горячему телу сзади. Стив умирает и воскресает снова, когда Баки шепчет: - Я тебя тоже.