Брат

«… Я помню огонь, я помню крики, чужие и свои, я помню шершавую древесину в моих руках и…» *** Это все началось в далеком детстве. Я был на год старше Кристофера , чему он, как водится, слегка завидовал. Я был старше, я был ответственнее, я был умнее. И я несказанно любил его. Наша мать слыла самой красивой женщиной деревни, а нашего отца я не помнил, и никогда не особо задумывался, где он и что с ним. Мама всегда была с нами, она окружала меня любовью и заботой, и мне этого хватало. Я не желал большего – она называла меня своим ангелом, гладила по волосам и рассказывала сказки на ночь. Но Кристофер тосковал, тосковал постоянно . -Роберт, а папа вернется завтра? Этот вопрос он задавал мне чуть ли не каждый вечер, пока не стал немного взрослее, немного понятливее, пока не осознал, что папа не вернется уже никогда. Тогда он перестал спрашивать, и только иногда молча смотрел через маленькое окно над кроватью куда-то вдаль. Я не понимал его – до какой-то поры. Но в какой-то момент уже и я заметил – ангелом мама называла только меня. Она была... холодна с ним. Она обращалась к нему только по имени – если обращалась вообще. Я не слышал ни разу, как она заговаривала с ним без нужды, просто так. В разговорах со мной она часто говорила «твой неказистый братец» . Она никогда не проявляла заботы к нему, никогда не волновалась за него, казалось – его существование вообще мало ее волнует. Иногда, когда она смотрела на нас, сидящих рядом, в ее глазах появлялось печальное и слегка безумное выражение. Появлялось и тут же исчезало. Конечно, я осознаю это только сейчас, спустя много лет. Тогда я не понимал ничего – ни этого выражения глаз, ни этого отношения к брату. Тогда все, о чем я думал – что нужно помочь Кристоферу. Стать для него отцом и матерью в одном лице. Заменить всех тех, кого ему так отчаянно не хватало. И я смог. Я опекал его, защищал от всех дворовых склок, коих почему-то было немало, от всех школьных неприятелей, я всегда был рядом, я утешал, я радовал его, как умел – и он забыл, что был чего-то лишен, он был счастлив, он любил меня больше, чем всех своих немногочисленных друзей. Время шло, а мы оставались все так же неразлучны. Постепенно в головах окружающих нас детей начало что-то меняться. Они кричали, что мы выродки сумасшедшей, они смеялись и тыкали в нас пальцами. Мы бежали домой, и я, недоумевая, жаловался маме, она обнимала меня, целовала в макушку, говорила, что все пройдет - а потом замечала стоящего рядом Кристофера, мотала головой и выходила из комнаты. День ото дня она становилась все раздраженнее и раздраженнее. Она перестала даже называть его имя – теперь она обращалась к нему только «уродец». Но по большей части она старалась его вообще не замечать. В конце концов, в школе нас начали избивать. Я не могу сказать, что я был сильным, что я мог защитить – по-настоящему защитить – себя и Кристофера, однако я стоял за него горой, и за эту стойкость, наверно, получал вдвое больше. В какой-то момент учителя не выдержали, и нас насильно перевели в другую школу. Все было спокойно некоторое время – а потом началось сначала. Кристофер воспринимал это как-то… спокойнее. Сейчас я думаю – он начал понимать больше меня в тот момент. Дома становилось все тяжелее. Однажды мать, увидев, как я сижу и проверяю уроки Кристофера, влетела в комнату, схватила меня за руку и начала оттаскивать от стола. Я закричал, стал вырываться, а она, схватившись за волосы, начала кружить по комнате и бормотать «ты станешь таким же, как он, ты станешь таким же, как он..», затем выбежала прочь. Я не мог перевести дух, а обернувшись, увидел, как Кристофер тихо плачет. Я сел рядом: - Ты понимаешь хоть что-нибудь? - А ты нет? Я только отрицательно помотал головой. Он взял меня за руку и подвел к зеркалу. - Посмотри на нас. Я все еще недоумевал. Он вздохнул. - Год за годом я становлюсь все больше похожим на жалкую карикатуру на тебя. Я нескладный, я странный, я лицом не вышел. И мне кажется, - он понизил голос, - ее это сводит с ума. Я опустился на стул. Я не хотел в это верить, не хотел принимать, что мама, наша добрая, заботливая мама, с теплыми руками и нежным голосом, действительно была такой. Но чем больше я думал об этом, тем больше понимал – да, он прав. И мне стало страшно. А потом случилось… то,что случилось. *** Я проснулся от удушливого запаха дыма. Дом горел. - Кристофер! Брата нигде не было. В панике, откашливаясь, я выбежал из комнаты. Дом был пуст, дверь в подвал была распахнута. Спотыкаясь, я кинулся туда. - Кристофер! Он был посреди комнаты. Что-то было не так,но сквозь дым я не мог разглядеть, что. Он обернулся на мой крик, на его лице застыло выражение ужаса, он замотал головой. И в этот момент сзади на меня накинули веревку. Закричав, я попытался вывернуться, развернул голову, и надо мной показалось лицо матери. Искаженное гневом и безумием, с неестественной ухмылкой… Она что-то бормотала под нос, и все туже стягивала меня веревкой. Убедившись, что я не могу пошевелиться, она начала привязывать меня к стене. - Все хорошо, мой ангелочек. – говорила она. – Скоро мы с тобой заживем счастливо, и никто не вспомнит, что было, никто… Я срывал голос, крича, я пытался вырваться, но она оказалась проворнее меня. На голову она мне одела мешок – впрочем, она заранее прорезала в нем дырки для глаз. Она хотела, чтобы я все видел. Кристофер был связан. Он стоял на коленях и отчаянно пытался выпутать руки. Его рот был замотан тряпкой. Она обошла его: - И откуда ты взялся, такой уродец, откуда ты появился, зачем опозорил меня, зачем явил свое уродливое лицо миру? А, впрочем, это неважно. Я это исправлю. Больше никто и не вспомнит. Она схватила с пола деревяшку и с размаху ударила его по лицу. Он застонал, по его лицу потекла кровь вперемешку со слезами. Я задыхался от дыма и крика, я бился в истерике, я умолял ее отпустить Кристофера. Но она лишь безумно смеялась. Она ударила еще раз, и еще раз, и еще. Она раздирала на нем кожу, выбивала зубы. Тряпка давно прорвалась и слетела, но у него не было сил кричать. В какой-то момент он повалился на бок, но она, дернув его за волосы, снова поставила его на колени и продолжила избивать его. Я пытался разорвать веревки. Они туго впивались мне в плечи, в запястья, в щиколотки, а я выкручивал руки и извивался как уж. Кожа под путами стерлась в кровь. Я уже не мог кричать, я только хрипел, я почти ничего не видел из-за слез. Наконец, мне удалось вырвать одну руку. Дрожа от страха и боли, я стал распутывать узлы, высвобождаясь полностью. Тем временем мать сломала об Кристофера деревяшку. Обломок отлетел ко мне. И тогда я понял, что хочу сделать больше всего на свете. Последним усилием я схватил этот обломок, вопя, толкнул ее на землю и воткнул его ей в голову. Она успела лишь крепко схватить меня за руку – а потом ее глаза закатились, и она распласталась по земле. Рыдая,я подполз к Кристоферу. Его лицо.. Его лица почти не было - сплошное кровавое месиво. Он был без сознания. Я верил,что он просто без сознания. Я искренне верил. Держа его за руку, я упал на пол и отключился. *** Я похоронил их далеко друг от друга, я хотел сжечь ее тело и развеять пепел по ветру, но мне просто не позволили. После похорон я ни разу не был на ее могиле. К Кристоферу я прихожу каждый год. Больше не приходит никто.