***
Юна. Звучит так просто, но, несомненно, красиво. Ю-на. Дядя Усопп гордо говорил, что имя ей дал отец, а подбирали они его вместе с ним, но одна знакомая принцесса с голубыми волосами весело смеялась над этими словами, вспоминая украдкой, как Нами, выбрав имя, умоляла её переубедить Луффи называть дочь в честь корабля. Бесспорно любимого корабля. Друг-плотник любил вспоминать о том, как сильно Нами хотела подобрать красивое и многогранное имя дочурке, не редко размышляя вслух, сидя рядом с ним. А Тануки-сама любил рассказывать, как потом, после «суууппэр» предложений Френки, он ещё неделю ухаживал за ним в лазарете. У мамы была тяжелая рука. У Юны был мелодичный голос, но пела она только рядом с Брук-самой, который играл её любимую Сакэ Бинкса, весело посмеиваясь и травя байки о том, как Луффи любил эту песню. А дядюшка-кок, который мог приготовить Юне любую сладость, любил слушать, как смеется прекрасная юная мелорин, так похожая на Нами-сан. Ведь ему её так не хватало.***
Мало кто знает, но Юну слегка укачивало на корабле. И уж точно мало кто ведает, как грустил по девочке Санни. Корабль тоже любит. Корабль тоже чувствует. А чувствует он легкий воздушный шаг босоногой принцессы, её мимолетные касания маленьких ладоней по перилам. Но то было давно. Дерево запомнило каждое прикосновение. Корабль, качаясь на волнах, навсегда выжег на себе это чувство. И в моменты, когда одиноко, Санни вспоминает и сравнивает резкие хлопки горячих ладоней капитана, нежные руки трепетного навигатора с робкими мимолетными касаниями Юны, которая теперь боится взойти на борт. Но корабль не злится. Корабль понимает, и лев весело подмигивает девочке с моря, всякий раз возвращаясь обратно. И Юне кажется, что на его голове сидит папочка, придерживая руками шляпу, что рядом стоит мамочка, стирает слезинки с глаз и машет, приветствуя, рукой. Жаль, тётя Ноджико не верит в эти призрачные образы и просто печально смотрит вдаль, приобнимая её за плечи. Верит.***
Юна всегда боялась темноты. Как-то раз, когда она тяжело болела, ей привиделся в темном углу каюты бородатый старик, у которого отовсюду стекала тьма. И с тех пор мама всегда по ночам, засыпая рядом, рассказывала ей сказку об острове рыболюдей на глубине десяти тысяч метров, о русалках и принцессе Ширахоши. Папа каждую ночь целовал перед сном Юну в щёчку и говорил с широкой улыбкой на лице и гордо-нежным взглядом: «Моя принцесса-пиратка ведь смелая, совсем как мама; сильная, как папа, и не боится морских Королей!» Он сидел рядом с ней и мамой, пока Юна не заснет. Ей ведь это вовсе не приснилось.***
Юне нравится то белое платьице, сшитое тётей Ноджико, но красное платьице от мамы больше любимо, хотя и стало маловато. Ведь мама сшила его три года назад, а сейчас Юне десять, и она уже совсем большая. Но возраст не мешает ей засыпать каждую ночь рядом с соломенной шляпой, которую носил, не снимая, папа, которую бережно зашивала мама. Шляпа даже пахла ими: она отдавала особым Луффиным запахом, тонким ароматом маминого масла для рук из подводной лилии королевского сада. — Завтра приплывет Санни, шляпка! — говорит Юна перед сном, улыбаясь. — Дядя Зоро и остальные снова плавали их искать. Наверное, мы завтра увидимся с мамой и папой, и я скажу маме, что больше не боюсь темноты! — стирая слёзы, набежавшие в уголки глаз, всматриваясь в темный угол комнаты, восклицала девочка. Перед глазами стоял тот страшный пират, та тьма, поглощающая свет. — Дядя Санджи сказал, что папа тогда ещё победил злого пирата с черной бородой, и он больше не придет. А я, может быть, увижусь завтра с мамой, с папой. Ты ведь тоже скучаешь? — устало бормочет Юна, глядя на красную ленточку сонными глазами. — Спокойной ночи, приятных снов, шляпка… И каждую ночь, когда девочка уже спит, ветерок, приносящий запах мандарин из сада — мамин запах — проводит ласково по волосам и целует в щечку. И будто кто-то стирает эти мокрые дорожки слёз с маленьких щёчек. Изо дня в день вот уже три года дверь тихо скрипнет: «Ты прости, что не вернемся. Шляпка, береги Юну…»***
Волосы у Юны такие рыжие, каких нет ни у кого на свете. И в свете рассветного солнца они отливают особым золотом, особой пробы. Редкой. На пятнадцатый день рождения Юна просит у моря красное платьице, мандаринку и сладкий сон о маме с папой. Она все хочет, чтобы ей снова привиделся в море, далеко, у горизонта, Солнце тысячи морей и львенок, подмигивающий ей. Она снова хочет представить счастливую команду — её семью, вернувшуюся с дальних стран. Ведь ей там не побывать — она боится моря. Кажется, там, вдалеке, виднеется не воротившийся пять лет назад корабль! Вон, там! Видите?! И, Боже, кто там? Мама и папа! Они машут ей рукой! Дядя Зоро нашел их! Сдержал обещание! Они вернулись! Слёзы скапывают с щёк и падают на красною ленту шляпы, прижатой к груди. Вместо радости на лице усталость и, наверное, от того улыбка. Юна снова видит тот корабль в свой день рождения вдалеке. И до ушей доносится голос команды, которая просит подождать ещё год — обещают воротиться. Юна согласно кивает и кричит: «Я буду ждать», вспоминая, что мама умела создавать волшебные миражи из потоков горячего и холодного воздуха. Мама… И Юна ждала. Она ждет и будет ждать. Как жаль, что она боится воды и не может отправиться искать свою семью. Вдруг мама просто устала и поставила дядю Зоро у штурвала? Вдруг папа так сильно проголодался, что они застряли в каком-то баре на 8 лет, ожидая пока папа наестся? Юна верила. Юна мечтала о морях и Ван Писе. И о львенке, о семье и команде. Как же все-таки хорошо, что до их острова силами революционной армии никакой почте не добраться. Как же хорошо, что Юна позабыла о том, что Луффи и Нами — король и королева пиратов, а их команда — опаснейшие преступники в мире. Как же хорошо, что её больное сердце верит и ждет волшебства. «Прости меня Юна, прости…» — шепчет Ноджико, подмешивая в чай порошок, который дал ей Чоппер, перед тем, как Юна снова попытается сделать шаг на борт корабля и снова почувствует слабость от моря (слабость от снотворного). «Прости меня Юна, прости…» — шепчет Ноджико, глядя, как Юна с надеждой смотрит вдаль и уповает на детские мечты. Ноджико все время вторит о прощении, пряча за спиной газету восьмилетней давности со статьей о казне Короля пиратов, со статьей о поимке и смерти королевы; пряча письмо пятилетней давности от революционеров, предупредивших о том, что Санни покоится на морском дне вместе с возлюбленной командой. «Ты прости, Юна…» — вновь произносит Ноджико, даже понятия не имея, что ребенок пошел в кошку-воровку Нами и был умён не по годам; что её дорогая сестра научила дочь читать, пока они ещё плавали вместе; что Юна была слишком сильно похожа на своих родителей: она давно уже украла те газеты, давно узнала всё, но молчала, но так и не прекратила верить и прижимать к груди израненную шляпу, которую больше некому «лечить». «Мама, папа, возвращайтесь. Юна здесь, Юна ждет…»***
«Мы вернемся скоро, солнышко. Не волнуйся», — теплая улыбка и прощальный поцелуй. «Береги мою шляпу, Юна, — и мгновенно поля шляпы скрыли от палящего солнца личико девочки. — Мы с мамой очень любим тебя»… …и бесслышно произнесенное одними губами, стоило только им взойти в последний раз на борт: «Прости, родная. И прощай…» — Мне ведь это точно не приснилось! **