Зола

Исин крутит педали. Мелкие камушки скрипят под колесами велосипеда. Самые прыткие — выскакивают из-под них и теряются в высокой траве обочины. Дорога петляет среди холмистых полей, но на горизонте островерхой грядой чернеет лес. Орех — старый, с темными пятнами на серой коре — стоит у самого края тропы, и Исин пригибается, чтобы головой не задеть толстую, сучковатую ветку. Он проезжает еще с полсотни метров и притормаживает. Спрыгивает с велосипеда и уводит его с дороги. Трава в этом месте еще сочная, зеленая и в высоту достигает колена. Местами попадаются белые зонтики тысячелистника; пожелтевшая душица лежит на земле, примятая недавним дождем, и только синие мечи «вероники» заглядывают в глаза хмурому небу. Исин вынимает из корзинки, прикрученной к рулю, бутылку с водой и букет. Он завернут в бумагу, и та приятно хрустит, когда Исин сжимает ее в пальцах. Он опускает велосипед на землю и неспешным шагом идет к одинокому дереву. Оно погибло прошлой весной и теперь черным обелиском возвышается над поляной. Исин опускает букет в узловатые корни и отходит на четыре шага. Ставит бутылку у ног. Фотоаппарат висит на шее; шнурок успел изрядно надавить, и затылок ноет. Исин снимает камеру через голову, разминает шею. Оглядывается по сторонам, но лес впереди, поля с обеих сторон и дорога позади него пустуют. Погода портится быстро, вот-вот зарядит дождь. Исин вздыхает и прикрывает глаза. В такие мгновения он старается ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Западный ветер несет с собой пыль и запах созревшей пшеницы. Исин вдыхает его полной грудью, открывает глаза и подносит к ним фотоаппарат. Включает его и, наведя резкость, щелкает один кадр за другим. Букет по ту сторону объектива мигом темнеет; лепестки увядают, покрываются желтыми пятнами гниения, стебли чернеют. Бутоны съеживаются, листья сворачиваются и через миг обращаются золой. Исин кладет фотоаппарат в присыпанную серыми листьями траву, берет бутылку и идет к дереву. Он осторожно, крупица за крупицей, ссыпает золу в воду и завинчивает крышку. Так крепко, чтобы ни капли не пролилось. Дождь начинается, когда Исин садится на велосипед. Он поднимает воротник пальто, запахивает его так, чтобы не намок фотоаппарат, и выкачивает на дорогу. Когда он въезжает на больничный двор, дождь стоит стеной. Дежурная в приемном покое улыбается ему, но в глазах читается беспокойство. Исин отмахивается: — Все в порядке. Она ему не верит, но кивает. — Они ждут в комнате отдыха. Исин улыбается ей и широким коридором выходит в просторную, освещенную лампами дневного света комнату. На диванчиках и низких софах сидят больные в компании родных и близких. Большинство узнает его и приветливо кивает. Исин обводит взглядом собравшихся, находит девочку с патологией сердца. Она третий месяц ждет своей очереди на операцию. — Как дела, Ксия? — подойдя к ней, спрашивает он. Ксия улыбается бледными губами и тихим, полным одухотворенности голосом отвечает: — Хорошо, господин Чжан. — Красивые цветы, — Исин кивает на букет подсолнухов, который лежит на коленях девочки. Она опускает голову, смотрит на него и говорит: — Мама принесла. Я люблю солнце, а сейчас все время дождит. — Хочешь, сфотографирую тебя с ним? Ксия пожимает плечам. Она всегда так делает, поэтому Исин осторожно касается ее облачного запястья и заставляет посмотреть на него. — Смелее, Ксия. Она улыбается, и Исин берет в руки фотоаппарат. Он делает два снимка, еще пять минут говорит с девочкой и отходит к старику, который играет в шашки со своей внучкой. Они оба — пациенты этой больницы. У старика Чэня — рак простаты, а малышка Мингю дышит через трубку, вставленную в горло. Исин фотографирует их, занятых игрой, и видит доктора Яо. Он разговаривает с молодой женщиной. Желтое лицо укрыто пятнами — следы слез, — а дрожащие руки стискивают ручку потертой кожаной сумки. Женщина внимательно слушает доктора, а тот с трудом находит слова. Исин знает, что так он говорит с родственниками тяжелобольных, когда надежды на выздоровление не остается. Когда они заканчивают говорить и женщина нетвердым шагом идет к лифту, доктор Яо подходит к Исину. — Ужасный день, — выдыхает он вместо приветствия, снимает очки и трет переносицу. — Вторая смена и уже третий больной, которому ничем не могу помочь. Исин сжимает его плечо, и доктор благодарно кивает. Они мало говорят, потому что некоторые вещи не нуждаются в словах. — Видел эту женщину? Госпожа Лу. Единственный сын умирает от заражения крови. Играл в футбол, поранил руку. Вовремя не обработал и все. До утра не дотянет. — Ты в этом не виноват. — Знаю. Но мой сын тоже играет в футбол… Исин вздыхает; доктор Яо просит его извинить и уходит. Исин смотрит ему вслед, пока синий халат не растворяется в дождливом полумраке коридора. Тогда он разворачивается и неспешным шагом идет к лестнице. Никто не обращает на него внимания: персонал видит его так часто, что временами забывает, что он здесь не работает. Пациенты тоже привыкли к нему, здороваются и улыбаются, словно они знакомы полжизни. Исин легко находит нужную палату. Он знает больницу как свои пять пальцы, и временами это навевает тоску. Он смотрит в затянутое сеткой окошко. Внутри — сиделка. Исин знает ее, стучится и заглядывает внутрь. Женщина улыбается, опуская на колени потрепанный журнал. Она сама такая же: засаленная, измятая, но с добрыми глазами и теплыми, заботливыми руками. Исин осторожно, стараясь не шуршать бахилами, входит в палату и замирает в полуметре от койки больного. Мальчишке на вид лет шестнадцать. Волосы слишком длинные, ресницы густые, щеки запали, а под вздернутым носом — капельница. Губы приоткрыты. Кожа на них сухая и местами потрескалась. Мальчишка дышит тяжело; приборы слабо пищат. — Как его имя? — одними губами спрашивает Исин. Сиделка отвечает: — Лу Хань. — Я сфотографирую его? — Конечно. Сиделка — человек набожный и верит в то, что снимки Исина исцеляют. Исин не знает, стоят ли за этим небесные силы, но насчет второго она точно не ошибается. Он тратит на мальчика оставшиеся кадры и, попрощавшись, уходит. Дома он оказывается с наступлением темноты. Бросает псу по кличке Сон, чтобы сидел смирно, и бегом направляется в мастерскую. Он проявляет пленку и дрожащими руками делает фотографии. Сердце колотится слишком быстро, и Исин знает, что причина тому — Лу Хань. Необъяснимое чувство тревоги и потребность немедленно спасти мальчику жизнь заставляют поторопиться. Исин успокаивается, когда снимки высыхают, и он, разложив их по кухонному столу, выбирает тот, который должен вернуть модели. Он надеется, что шести кадров будет достаточно. На всех фотографиях мальчик выглядит спящим. Никаких синяков под глазами, бледности и заострившихся скул. Тонкие губы нежно розовеют, а волосы блестят так, словно их только что вымыли. Исин отбирает лучший снимок, кладет его в папку, а остальные фотографии прячет в стол. Колеблется, снова достает их и, выбрав ту, где свет подергивает изображение жемчужной дымкой, оставляет ее на столе. Исин возвращается в больницу за полночь. Мать мальчика спит на софе у двери его палаты. Исин минует ее на цыпочках и проскальзывает внутрь. Его здесь быть не должно, но он обязан спасти Лу Ханя. Кроме него в палате нет никого. Мальчик спит. Щеки заметно порозовели, дыхание выровнялось. Исин осторожно кладет снимок под подушку, когда Хань открывает глаза. Проснулся он не до конца и смотрит на Исина без тени страха или смятения. Должно быть, даже не понимает, что он чужой. Исин отступает от кровати, и Лу Хань шире открывает глаза. Они прозрачно-карие, с янтарными лучиками вокруг зрачков. Их взгляд прикован к Исину, а тот не может даже вдохнуть нормально и поэтому спасается бегством. Дышать он начинает лишь во дворе, но в каждом вдохе чувствуется нечто необъяснимое, горько-сладкое, как запах тюльпанов.

***

Исин устанавливает букет на столе, так, чтобы в кадр попадала лишь стена с выцветшими обоями. Сон сидит в кресле и плямкает, вылизывая круглые ляжки. Исин слышит, как скрипит, открываясь, калитка, но не придает этому значения. Это может быть ветер или соседский пес Гнида. Характер животного полностью соответствует имени, и отучить его гадить на цветочных грядках Исин не может вот уже шестой год. Он берет со стола фотоаппарат, снимает затвор и уже собирается навести объектив на букет, как в дверь стучат. Три коротких, уверенных удара. Исин кладет камеру на место и идет открывать. На Лу Хане белая футболка и светлые джинсы. Куртка висит на плече. На голове бейсболка, повернутая козырьком назад. — Я хочу знать, как ты это делаешь, — говорит он, не давая Исину и рта открыть. Тот, удивленный самим его визитом, теряется еще больше. Сжимает дверную ручку, и она проворачивается, щелкая язычком замка. Лу Хань не обращает на это внимания. Смотрит на Исина, не моргая, губы поджаты. Во взгляде решимость и то, что неделю назад забрало у Исина дух, сон и спокойствие. — Сиделка все рассказала. Я хочу знать, как ты это делаешь. Исин тяжело сглатывает слюну и отступает от двери, пропуская Лу Ханя в дом. Тот разувается и вешает куртку на крючок. Он ведет себя бесцеремонно, в каждом его движении чувствуется уверенность. У него есть цель, и он движется к ней, не обращая внимания на преграды. — Я не знаю, — наконец-то говорит Исин. Лу Хань оборачивается и смотрит на него. — Но как-то же ты это делаешь? — Делаю. — Тогда покажи. — Я не… — Исин не знает, что говорить. Ситуация до ужаса нелепая, нелепо ужасная. Он теряется и вообще не уверен, что все это ему не снится. — Я хочу знать, как ты спас мне жизнь. Ну же, — Лу Хань напирает, и Исин сдается. Выбор невелик: или рассказать правду, или попросить мальчишку уйти. На второе Исин не способен, потому что Лу Хань ломает его волю одним фактом своего существования в этом мире. — Хорошо. Я покажу. Только… — Я никому не расскажу. Правда. Мне все равно не поверят. Исин кивает и дерганым шагом возвращается в прихожую, к оставленному на столе фотоаппарату. Лу Хань идет за ним. — Смотри на букет, — говорит Исин, облизывает губы и делает первый снимок. Он не видит Лу Ханя, но знает, что тот смотрит. Когда Исин заканчивает снимать, вокруг вазы и в ней — одна зола. — Revertatur cinis ad fontem aquarum viventium, et fiat terra fructificans, et germinit arborem vita per tria nomina, quae sunt NETSAH, HOD et IESOD in principio et in fine, per alpha et omega sunt in spiritu AZOTH*, — говорит он и собирает золу на лист бумаги. Ссыпает все в вазу и, прикрыв сверху листом, оборачивается к Лу Ханю. — Ладно. К такому я был не готов, — говорит тот, растягивая слова. На лице смятение и испуг. — Это не конец, — шепчет Исин и манит мальчика за собой. Они выходят на задний двор. У забора, что разделяет участки, лежит пес. Большой, рыжий, с черными пятнами на боках и кончике хвоста. — Я нашел его утром. Видимо, попал под машину. — Он умер? — Лу Хань замирает на пороге. Уверенность покидает его с каждой секундой. — Нет. Умирает. Так же, как и те люди, чьи снимки я делаю в больнице. — Исин крепче сжимает фотоаппарат и идет к собаке. Та смотрит на него пустыми глазами; вокруг морды вьются мухи. Лу Хань встает за спиной и смотрит, как Исин фотографирует. Он ничего не говорит. Ни когда они возвращаются в дом, ни когда проявляют фотографии. — Нужно немного подождать. Животным обычно хватает пары часов, — уже на улице говорит Исин. Он кладет снимок у ног пса, прижимает его камнем. Лу Хань кивает согласно. Оглядывается по сторонам, явно решая, где бы сесть, а затем забирается на забор. В высоту он чуть больше метра, кирпичный. Солнце нагрело его, и сидеть там, должно быть, действительно удобно. Исин садится на траву. Она чуть сырая, земля не прогревается так быстро, как камень. Лу Хань пяткой о пятку стягивает наспех обутые кеды, и те с глухим шлепком падают в темно-бардовые кусты пионов. Рядом с ними растут хризантемы и сентябринки. Они вот-вот зацветут. Хань не сводит с собаки глаз, поэтому видит, как медленно, но уверенно затягиваются раны, как расправляются кости, как наливается жизнью грудь. Мухи улетают, и взгляд пса становится осмысленным. Он поднимает голову и виляет хвостом. Исин треплет его по холке, и собака встает на лапы. Она еще слабая, но умирать уж точно не собирается. Лу Хань спускается с забора и садится на землю рядом с Исином. Заглядывает ему в лицо. — Это ты или фотоаппарат? — Это я. — И сколько жизней ты уже спас? — Я не считаю. — Почему? — Это не имеет значения. Лу Хань сидит так близко, что его плечо практически касается плеча Исина. Он может поклясться, что чувствует тепло его кожи. От этого по спине бегут мурашки. Исин вздрагивает и отворачивается, потому что лицо Ханя тоже близко. Это все сложно. Хотя бы потому, что он — еще мальчишка. — О чем задумался Христос? — Хань протягивает руку и гладит пса. — Надо бы его напоить. Лу Хань смеется. Звонко, как колокольчик, и этот смех идет ему куда больше, чем грубость и дерзость. — Сколько тебе лет? — отсмеявшись, спрашивает он и поднимает на Исина глаза. Тот встал, чтобы набрать собаке воды, но останавливается, потому что вопрос этот не имеет смысла. — Двадцать семь. Это так важно? Лу Хань кусает большой палец и пожимает плечами. — Мне семнадцать. — И что? — Сердце пропускает удар, но Исин не позволяет себе думать о чем-то неправильном. — Да так, к слову. Мне пора. Исин кивает и идет к колонке. Набирает воды в обрезанную бутылку и дает собаке напиться. Лу Хань обувается и подходит к нему. — Что будет, если я вернусь? — Он стоит слишком близко; его дыхание касается щеки. Исин вздрагивает всем телом и заглядывает ему в глаза. — Тогда и узнаешь, — шепчет он в ответ. — Намекни. — У тебя красивые губы, — невпопад отвечает Исин и понимает, что этот намек чересчур прозрачный. Лу Хань довольно улыбается и отходит на шаг. — Мне всего лишь семнадцать… — Мы всего лишь об этом забудем. Хань облизывает губы. — Ты не настолько альтруист, как кажешься, — говорит он и поднимается на крыльцо. — Возможно, — не спорит Исин. Должно быть, даже больше чем просто «возможно», но какая, к черту, разница, когда обе стороны от этого выигрывают? — Я вернусь. Скоро, — Лу Хань толкает дверь и исчезает в сумраке кухни. Исин неторопливо идет за ним. Догоняет его уже у входной двери. Лу Хань надевает куртку и, на что-то решившись, подходит к Исину. Его дыхание обжигает шею, а затем касается уха. — Я умею быть благодарным, — шепчет он, и Исин прикрывает глаза. Его бросает в жар и в то же время морозит. В Лу Хане есть нечто особенное, непостижимое, необъяснимое, но докапываться до истины совершенно не хочется. Он уходит, улыбнувшись Исину на прощание, а тот возвращается в прихожую, перезаряжает пленку и идет в сад, чтобы собрать новый букет цветов. 5 мая, 2015