Передышка

Вампирша полулежит на подушках, положив ногу на ногу, и хитро улыбается пунцовыми губами, словно и капелла, и сама ночь принадлежат именно ей. Она казалась бы абсолютно расслабленной и даже довольной, если бы пальцы её правой руки не отбивали мерную дробь по спинке дивана, а в глазах не играл полубезумный блеск. Ночь для Максимиллиана Штрауса выдалась долгая. И неделя шла долго, и долго тянулись последние сто лет. - Я уж думала, ты никогда не придёшь, - говорит она. – Кстати, твой телепорт сломался, я едва не заблудилась. Может, ты хочешь, чтобы твои гости веками плутали по коридорам, м? Штраус встаёт у окна, двумя пальцами отодвигает краешек штор; свет от фонарей тонкой струйкой пляшет на ковре и гаснет – регент клана Тремер убирает руки за спину и смотрит на гостью из-под цветных стёкол очков. - Любопытно, что ты решила навестить меня, Дитя. - Видел, что творится на улицах? Как будто случилось второе пришествие. Хаос, анархия, Найнс Родригез! Законодательное собрание штата пьёт антидепрессанты, телевизионщики выстроились в очередь с камерами наперевес, гринписовцы рвут на себе волосы. И что же нужно для воцарения такой паники? Всего-то большая-неведомая-летучая-хрень, описавшая пару-тройку кругов над небоскрёбами! И все куда-то бегут, бегут, вот и я побежала. Сюда. Надо же мне залечь на дно? Хотя бы на пару часов? Могу я рассчитывать на то, что ты не выгонишь меня перед самым рассветом? – Ты – моя гостья, я могу даровать тебе приют этим днём. Порог моей капеллы не переступит тот, кого я не желаю видеть, даже если я отсутствую. - Ещё бы! Меня в последнее время все рады были видеть. Будто мне охота одним выказывать щенячью преданность, а другим - королевскую благосклонность. Огонь за решётками в камине потрескивает, тени разбегаются по углам. Вампирша накручивает на палец прядь тёмных волос, глядя Штраусу в глаза. - Власть и слава удручают тебя, - говорит он. - Возможно, ты была обращена для них, но не рождена. Просто поразительно, как твои таланты сплетаются воедино с абсолютным нежеланием быть частью социума, и, тем более, быть неотъемлемой его частью. Ей нравится слушать приглушённый и размеренный голос регента. Она чувствует себя в безопасности, почти как дома в канун Рождества, но что-то – подобное языкам пламени за её спиной – то и дело неуловимо касается её разума и вселяет в него тревогу, желание идти, двигаться, делать хоть что-нибудь. С безысходным чувством усталости она гонит это ощущение прочь, как в прошлый раз и как в сотый раз до этого, и осознаёт, что оно будет с ней везде и всегда, куда бы ни лежал её путь, в какой бы тихой гавани она ни остановилась. Максимиллиан Штраус всё так же стоит у окна, и ей больше не хочется вальяжно восседать на его диване. Ей становится неловко. - Ты пришла проститься, Дитя, или у твоего визита иная цель? Вампирша закусывает губу и смотрит на свои ладони, будто в их линиях зашифрован ответ. - Тебе никогда не говорили, что цвет обивки мебели в этой комнате похож на брюхо дохлой рыбы? Штраус молчит. Гостья бросает на него недовольный взгляд, но выражение лица регента для неё, как всегда, абсолютно непроницаемо; он же, в свою очередь, в который раз с удивлением отмечает, как она молода, и тяжесть прожитых лет не медлит обрушиться на его плечи. Гостья облизывает губы, всё ещё рассматривая свои руки с короткими чёрными ногтями. - Ключ от саркофага, - наконец выдавливает она из себя. – Он твой. Пусть все знают. Она успевает заметить, как сузились глаза регента за оранжевыми очками. Помедлив, он задаёт вопрос: - Что с Князем? Девушка улыбается. - Я сказала, что дам ему открыть саркофаг за поцелуй. - Она медлит. - Принц захлебнулся своей же кровью. Вампирша поднимает глаза на Штрауса. - Может, надо было забрать и твой поцелуй? За ключ? - Судя по тому, что случилось с Себастьяном ЛаКруа – твой поцелуй несёт только смерть. К тому же ты уже оставила ключ на камине, Дитя, - Штраус кивает на место под картиной, изображающей убийство Авеля Каином, где уютно расположился ключ от Анкарского саркофага. - Чёрт возьми! Всё потому, что всякие древние штуковины не помещаются в сумочку. Она тяжело вздыхает. - И да, целуюсь я отвратительно, все проститутки Санта-Моники это подтвердят. – Она встаёт и направляется к двери, но на полпути останавливается и нехотя бросает: - Я тебе ключ, ты мне номерок магического мотеля на ночь, то есть, на день. Бла-бла-бла, Лос-Анджелес в надёжных руках, всем спасибо, всем до свидания. - И всё-таки рискну поинтересоваться причиной, Птенец, из-за которой ты залетела именно в мою обитель. Что-то подсказывает мне, что ты планировала исчезнуть, раствориться в ночи, не сказав никому «прощай» напоследок. Её улыбка исчезает, лицо меняется, теперь оно злее, жёстче и куда старее. - Послушай, я ненавижу этот город, но я не садистка, ясно? Так будет лучше для всех. С тобой у него есть хоть какое-то будущее, а если я – эдакая внезапно новая важная шишка - просто уйду, вы все друг другу перегрызёте глотки, и пострадают от этого простые люди. - Мне льстит твоё мнение обо мне, Дитя, и мне импонирует твоё желание обезопасить жизни невинных, - Штраус делает паузу. - Наверно, непросто было уйти оттуда, оставив саркофаг закрытым, так и не узнав, что за тайну он охраняет. Какое-то время воздух переполняет тишина – только огонь разговаривает сам с собой на своём языке, а потом девушка, не оборачиваясь, отвечает, стоя в дверях: - Видишь меня насквозь, да? Угадал, я чуть было его не открыла. Даже сейчас хочу открыть, так что весь этот трёп про безопасность города – чушь. Я оставляю тебе ключ, потому что боюсь того, что могу увидеть внутри. Или не увидеть. Того, что могу сделать, если там, как говорили Князь и тот психанутый шабашевец, лежит… Она замолкает на полуслове. Штраус первым нарушает молчание: - Немногие устояли бы на твоём месте. Ты не перестаёшь возвышаться в моих глазах, юный каинит. - Ты устоишь. Беккет устоял бы. А я лучше уйду, как только наступит ночь. - Я не стану уговаривать тебя остаться; знаю, ты не примешь моё предложение. - А оно тебе надо? И неужели я такая предсказуемая? Похоже на то, - отвечает она на одном дыхании; в её голову внезапно вторгаются мысли о письмах от «друга». - Неплохую партию со мной разыграли. Веселитесь на здоровье. А я наконец-то свободна. - Все мечтают о свободе, но, получив её, не ведают, что с ней делать. Девушка вдруг думает, что если бы не знала о «проколе» регента с горгульей, то вполне могла бы принять его за какого-нибудь андроида, говорящего заученными на все случаи жизни фразочками, вроде тех, что показаны в фильме «Бегущий по лезвию». «Но нет, - напоминает она себе, - мы с ним одинаково полумертвы». И всё равно ей сложно даже на миг представить, что творится у него в голове. - Залягу на дно где-нибудь в Канаде, - тихо бормочет она. - Всегда мечтала о клетчатой рубашке и бесплатной медицинской страховке. Произнеся это вслух, она уже заранее знает, что вернётся; не через пять, так через десять лет. Сперва она двинется на север, осядет там на какое-то время, но не понадобится даже никакого толчка извне, чтобы заставить её вновь пуститься в дорогу. Сначала она сделает неуверенные шаги на юг, к границе, затем – к штатам вроде Небраски или Невады, быть может, даже к Нью-Мексико, но потом, конечно же, вернётся в Калифорнию. Она упустила тот момент, когда Штраус отошёл от окна, и вот уже они оба застыли у двери как каменные изваяния. Быть может, на самом деле они действительно ими и были. - Вампиры не мёрзнут, да? Вот только порой мне кажется, что я чувствую холод постоянно и уже просто не обращаю на него внимание. Она осторожно касается пальцами перчаток регента, исподлобья смотрит ему в глаза, ожидая хоть какой-нибудь реакции, проводит ногтем по чёрному бархату на рукаве. - Холод похож на пустоту, когда ты мёртв, - говорит он, следя взглядом за продвижением её пальцев вверх по своей руке. - Вот чего мы все действительно боимся – пустоты. Нам нужна кровь, - продолжает он, - а кому-то нужны также власть, любовь или престиж - всё то, что напоминает Сородичам человеческую жизнь. Вампирша кривится, обнажая краешек зубов; белоснежные клыки резко контрастируют с сероватой кожей и красной помадой. - Поэтому, - шепчет она, - проще говоря, все сосут, трахаются и цапаются друг с другом, а преподносят себя так, будто встали на следующую ступень эволюции, хотя на деле все поголовно либо придурки, либо зануды. Чёрт, и я одна из них. Девушка притрагивается к щеке регента, холодной, как металл, и резко одергивает руку. Она прикидывает, как долго он не ел, и ей становится не по себе, когда в уме невольно всплывает мысль о диаблери. Он берёт гостью за левую кисть и сжимает ей ладонь, и девушка отвечает на рукопожатие с еле сдерживаемым пылом. У неё возникает дикое желание заключить Штрауса в объятия; но есть те, кого можно обнимать, и есть регент клана Тремер. Комната тонет в тёплом, обволакивающем свете. Максимиллиан Штраус знает, что его гостье хочется остаться, и он не стал бы возражать, но она уходит, не забывая прикрыть за собой дверь.