Empty Tone

Лодка плывет медленно, пока весла лениво и со скрипом гребут воду, пытаясь оттолкнуть её от берега. Это было последним путешествием — та грань между Стиксом и реальным миром, после которого наступает забвение — но ощущение того, что всё это всего лишь сон, не покидало тело. Туман был густым. Он будто бы проникал в каждую клетку тела, залезал под кожу и пытался пробраться ещё глубже. Он охлаждал кровь в сосудах. Замедлял все процессы. Природный ингибитор. Ведь хищники — это как хладнокровие. По ту сторону света взгляд замутнённый. Свет маяка с трудом виден за слоем тумана. *** Ожидание — это как бесконечный билет на аттракцион. Где тебя оставляют, а на смену радости приходит смятение. А позже и горечь. И страх. И боязнь быть оставленным. Он даже поник головой, как вспомнил всё это. Быть оставленным, а потом все года в ожидании, в надеждах о лучшем. Камень — холодный, он не пропускает воздух, когда ты хочешь вздохнуть его лёгкими. Всё слишком сложно, раздроблено, непонятно и странно. Джошуа гуляет по больнице изо дня в день. Он слышал, что Алекс должен быть где-то здесь — почему, он даже и не знает — но он пришёл сюда специально, как только узнал об этом. Но тут было пусто. Никого. Может, он ошибся с больницей? Может, он где-то не здесь? Больничные стены навевают тоску. Белые, однообразные. Все двери заперты. Лишь только те, которые ему были нужны, открыты. Но что насчёт остальных? Может, его брат где-то в одной из них? Он не может найти ключи. Их нужно слишком много, чтобы открыть их все. Единственный ключ — от его собственного дома. Но что им можно открыть? Ничего. Здесь всё чужое. *** Руки крепче сжимают топор. Алекс выжидает, пока монстр подберётся к нему ближе, прежде чем нанести точный удар. Последнее время кажется ему абсолютным кошмаром. Сколько он в нём уже пребывает? Монстр бессильно падает на землю после одного удара. Некоторое время его тонкие руки, будто бы пораженные многочисленными ожогами, пытаются дотянуться до его ноги, но парень снова поднимает топор и целится в шею. Дыхание сбивается, руки ноют от боли, мешая сосредоточиться на том, чтобы закончить начатое. Пересилив себя, Алекс просто добивает лежащего монстра ударом ноги в голову. С характерным хрустом ломается чужой череп, мужчину снова начинает тошнить от воспоминаний. И всё же, по привычке он осматривается по сторонам, надеясь, что ему не придётся вступать в очередную драку с кем-то. Он так устал за это время... за всё своё время здесь, в этом городе. Небольшой фонарик, который закреплён за одеждой, лучом света растворяется где-то в абсолютном тумане. Алекс вынимает из-за пазухи карту города, пытаясь сохранить равновесие и не упасть от усталости прямо здесь, посреди улицы, чтобы наконец-то отдохнуть за все последние часы, когда он блуждал по этим улицам. Он с трудом сдерживается от того, чтобы не закрыть глаза, которые болели и слезились. Он с трудом пытается понять, где он сейчас находиться и дошёл ли он до нужного места, чтобы свернуть дальше. Он с трудом сдерживается, чтобы не начать жаловаться себе на постоянную головную боль, от которой он хотел кричать что есть мочи в этом проклятом месте, которое он хотел бы возненавидеть. Если бы только он не знал, что это единственное место, где он может быть в безопасности. Где его точно не найдут. *** Он его видел. Нет. Он точно уверен, что он его видел. Алекс бежал по больничным коридорам куда-то вниз, а Джошуа — не успевал. Он бежал слишком быстро; он всегда был лучше его. Он завидовал ему — отчасти — ведь старший брат умел больше. Да и сказать откровенно, он был достойнее него, он был в этом уверен. Гораздо лучше, чем он. Джошуа спотыкается, но продолжает бежать, быстро восстановив равновесие. Шаги вдали не стихают, он спускается по лестнице, не замечая, насколько всё вокруг вдруг темнеет и становится каким-то зловещим. Он хочет кричать, но не может — мёртвые не разговаривают. Стены становятся тёмными. Он теряет его из виду. Мальчик останавливается, пытаясь отдышаться. Он потерял его. Но он был тут. Алекс — все ещё тут. Где-то в городе. Тени сгущаются, но Джошуа не обращает на это внимание. Он пытается вспомнить те места, куда мог пойти брат. Где они могли быть вместе? В голове одно слово — Толука, Толука. Будто бы застряло в горле куском. *** Парню хочется пить. Ещё он хочет найти хоть одну чёртову живую душу в этом месте — или не хочет — ещё он хочет спать, а потом и вовсе забыть обо всём, из-за чего у него болит голова. Но в итоге всё, что он когда-либо хотел, обернулось ночными кошмарами. Точнее, он хотел бы верить, что это всё долгий ночной кошмар, но когда он в очередной раз прикладывал руку к груди и чувствовал своё сердцебиение, Алекс в очередной раз понимал, что он жив. Дьявол, он жив, а они все сдохли к чёртовой матери в том проклятом городе! И ему откровенно плевать, что они все умерли. В конце концов, он оказался гораздо живучее их, он был гораздо более силён, чем они. Пускай они говорили, что его никто не ждал в этом городе, что все уже давно считают его мёртвым, но кто в итоге остался в живых? Никто. Он убил всех до единого, всех, кто пытался ему доказать, что он — ничто. А также донести ему, что он просто больной урод, что он просто бездушный ублюдок, что ему не место среди нормальных людей и что он только мешает всем жить. Зато теперь все они мертвы, даже та сука, которая его предала. А он ведь верил ей, он думал, что она единственная, кто ещё хоть немного смог сохранить остатки разума в этом насквозь прогнившем городе. Но нет, она была такой же, как и её мать — лицемерной шлюхой, которая пыталась втереться к нему в доверие, чтобы просто убить его при первом удобном случае. Она была единственной, кого он когда-то любил, но кому он так и не решился признаться в этом. И за все те года, которые он отсутствовал, даже она потеряла свою душу. Даже она хотела его убить, дьявол! И ему пришлось её убить, потому что у него не было иного выхода. Иначе бы она с молчаливой решимостью прострелила бы ему голову, и он бы не остался бы в живых. Он не смог бы найти собственного брата, извиниться перед ним за то, что он когда-то наделал. Он не смог бы окончательно уничтожить всё зло, которое жило в том городе. Он не смог бы найти искупление — перед самим собой. Ещё три шага вперёд. Потом ещё сколько-то шагов вправо. А потом... *** На кладбище пусто и холодно. Нет, ему не скучно, — Джошуа не был уверен, насколько это звучало правдиво, но такая мысль даже не могла придти к нему в голову. Алекс, конечно, иногда мог быть странным, но он вряд ли бы стал делать что-то, выходящее за рамки рационального. То есть он, конечно, не пошёл бы на кладбище, чтобы отыскать пауков для коллекции, не стал бы ночью тайком пробираться на озеро, чтобы поохотиться на лягушек, и не стал бы спрашивать местных, водятся ли тут змеи. Он не мог быть таким неразумным. Может, в силу возраста Джошуа не понимал всех вещей, что происходят вокруг, но чувствовать — этого не отнимешь ни у кого. К нему относились иначе и видели в нём что-то иное. Нет, не так. Он будто был лучше него. Достойнее. И это было в корне неправильно. Кажется, однажды Джошуа пытался об этом сказать родителям, но ему так и не хватило духа для этого. Не хватило. Нет, он боялся. Боялся сказать, что их семья — это что-то, выходящее за рамки рационального. Сейчас он понимал это наверняка, ведь мёртвые видят глазами порою лучше, чем живые. Они были ненормальными, все — до единого. *** Теперь Алекс может спокойно дышать, хотя ноги все ещё подкашиваются от усталости. Впрочем, всё тело и без того ломит от боли в мышцах, и поэтому он пытается удержать в своей руке топор, который соскальзывает у него из ладони. Будь у него чуть больше сил, он бы просто перехватил бы его чуть выше по основанию, но он может только сильнее сжать пальцы, хотя это и причиняет ещё больше боли. Парень выпрямляет спину, которая затекла от обездвиженности — сколько он так стоял? — делает шаг, вновь привыкает к ощущениям, будто бы забыв, как нужно ходить на двух ногах, и, стиснув зубы, он идёт в нужном направлении дальше. Вокруг тихо, даже нет ветра, радио молчит — хотя он уже давно сломал его или оно сломалось само, теперь он точно не помнил, почему оно не работает. Судя по карте, где-то должно быть какое-то здание. То ли магазин, то ли чёрт его знает — меньше всего Шепард беспокоился о том, где он сможет хоть немного отдохнуть. Здесь было небезопасно, это было понятно и без этого комментария, который проносится в его голове среди одной единственной мысли об отдыхе. Но проблема была в другом. Алексу казалось, будто бы что-то с этим туманом не в порядке. И хоть он казался обычным туманом, который возникает из-за большой влажности, но этот был каким-то через чур густым для подобного. Тем более, из-за него было ничего ни черта не видно, он даже не мог увидеть собственную руку, даже карту приходилось подносить чуть ли не к самому лицу, чтобы разглядеть одно единственное название улицы. Город-призрак, город-невидимка, город, больше не существующий на картах. Город, который находился где-то за гранью времени и реальности как таковой, где твоё существование — пустота. Шепард уже давно всё определил, понял и сделал, иначе бы он и не убивал бы всех подряд. Не просто потому, что кого-то боялся, а просто потому, что иного выхода нет — не убьют сейчас, убьют позже, просто сказав, что во всём виноваты обстоятельства. Это было действительно хорошее место для того, чтобы умереть. *** И в гостинице его тоже нет. От отчаяния хочется топтать ногами по полу, но Джошуа сдерживается — ведь он, в конце концов, уже не ребёнок, пускай и мёртвый как несколько лет. Ощущение времени сглаживает путы реальности, что не наблюдаешь ни часов, ни минут — оно становится какой-то странной насмешкой над самим же собой. С того самого времени его не видят, не слышат, и о существовании его не знают. Но так и должно быть. Он изучает вновь комнаты, но пусто — везде. Может, он и не мог вернуться сюда — да и зачем? — но он определённо видел его. Он был живым. — Живым не место в городе мёртвых, — Джошуа слышит эти слова где-то далеко, с самого озера. Да, он знает об этом, ведь именно поэтому... Мальчик отвлекается на посторонний звук — будто бы чьи-то незнакомые шаги. *** И зачем Алексу всё это? Ему не нужны лишние проблемы. Теперь он не может доверять кому-то, кроме как себе. И в ином не было нужды; он справлялся самостоятельно ещё в своём городе, так что он привык к этому. Ни от кого не зависишь, ни от кого не ожидаешь ножа в спину, ни от кого не будет лишних проблем — только ты и являешься источником собственных проблем. Ты и только ты. Струхнул? Промахнулся? Сам виноват. Вдалеке послышался какой-то шорох, и парень остановился, внимательно прислушавшись к нему. Странно, однако через некоторое время звук исчез. Возможно, это ему просто показалось, но это было последнее, во что Шепард хотел бы верить, когда он находится в плотном тумане, где никого ни черта не видно. Подождав для верности минуту, он так ничего больше не услышал. Всё стало вновь преобладать тишиной, как и было когда-то прежде, как и есть в его сознании. Сплошная тишина. Безмятежность, кроме как в сердце, которое стучит бешено, однако успокаивается; и вновь бешено, а потом снова успокаивается. Вдох, выдох. Парень отмечает про себя, что голова болит немного меньше, глаза теперь просто болят, и что у него осталось не так много сил, чтобы найти какое-нибудь место, пока его сознание совершенно не обесточится от отсутствия каких-либо источников. По памяти он уходит в левую сторону, пока не натыкается на стену, чуть не стукнувшись в неё лбом. Выше по улице находилось какое-то помещение, которое было ограждено железной клеткой — за ним были разбиты витрины, а больше ничего было толком не видно. Ещё выше должен был быть какой-то магазин, и если ему повезёт, то он попытается что-нибудь найти там из припасов или даже сможет там наконец-то поспать. Стараясь производить как можно меньше шума, мужчина не держится за ограждение, хотя так ему было бы гораздо легче идти, но это произвело бы много лишнего шума. В этот раз ему повезёт больше. Хоть дверь сперва не поддавалась, но со второго раза, когда он её пнул ногой, она всё же с глухим скрипом отворилась. Может, просто был сломан замок или что-то вроде того, но скорее всего всё просто-напросто заржавело. *** В собственной комнате всегда душно. Хочется света. Дышать тяжело, но сделать движение — ещё труднее. Камень тяжёлый. Он пытается сдвинуть его, но он не поддаётся. И так было с каждым днём. Смысла всё меньше и меньше. Если сначала есть надежда, то позже она исчезает. Ты думаешь — тебя придут и спасут, ещё час, а может и больше. Но время проходит, а ты даже не помнишь, сколько прошло минут в действительном отражении мира. В твоём личном, скованном смертью пространстве — времени нет. Ты не можешь сделать движения. Движение — жизнь, но это приносит боль, а вместе со временем приходит только отчаяние. Надеяться на спасение оттуда, где нет выхода, слишком беспечно. Но трудно, будучи живым, разувериться в единственном порыве к свободе. Свободе оттуда, где помещают тебя в представления. *** Темно. Все полки, которые стояли в три небольших ряда, были совершенно пустыми. На полу рядом с ними можно было увидеть какие-то затоптанные коробки, небольшие осколки стекла — всё то же окно или что-то ещё? Вблизи к одной из нижних полок, практически на полу, он находит небольшой предмет, на который он случайно наступает. Гильза. Наклонившись и внимательно посветив фонариком, он больше ничего не может найти, кроме очередных осколков стекла и какого-то бесполезного мусора. Но гильза? Либо тут кто-то давно был, либо же она осталось тут от каких-то мародёров, которые уже наверняка давно разграбили весь город. Немного походив среди стоек, парень решает изучить кассовый аппарат. Как он и ожидал, аппарат заперт, а где он может находиться ключ ему и вовсе неизвестно. Под прилавком обнаруживается небольшой обрез вместе с открытой картонной пачкой, где лежат два неиспользованных патрона. Внутри оружия патронов не было; сравнив патроны с найденной гильзой, Алекс убедился, что патроны одни и те же, а значит и стреляли именно из этого ружья. В конце концов, вряд ли кто-то будет ходить с аналогичным оружием, а этот вывод был самым закономерным. Вдруг откуда-то послышался очередной шум, и парень насторожился. Кажется, что-то где-то упало — не совсем в том помещении, где он находился, а возможно в подсобной комнате; в конце концов, она здесь наверняка была. И действительно, чуть дальше за прилавком он нашёл очередную дверь, в которую, впрочем, он не поспешил войти — заранее прихватив с собой обнаруженный обрез и перезарядив его двумя единственными патронами, Шепард был готов его использовать в случае первой необходимости. Конечно, было малость не предусмотрительно оставлять топор на прилавке, но в случае чего обрез был бы гораздо удобнее для самообороны: с теми силами, которые были у парня, ему было гораздо удобнее стрелять, чем идти в ближний бой. Собравшись и ожидая чего угодно от того, что окажется за дверью, он аккуратно положил руку на ручку двери. Незаперто. С предельной осторожностью опускает ручку, готовясь в случае чего стрелять, но всё оказывается совсем не так, как он ожидал. Открыв дверь, он не успевает сориентироваться, так как перед его носом оказывается очередной обгоревший труп — фонарик ударил светом прямо в его уродливое лицо, что от неожиданности парень инстинктивно отпрыгивает назад, готовясь стрелять, но при этом забывает, что за ним находится каменная стена; коридор был и так чрезвычайно узкий, чтобы развернуться в нём. Зашипев от неожиданной боли и понимая, какую он совершил ошибку, Алекс трясущимися руками пытается направить дуло обреза прямо перед ним, но отчего-то монстр только падает на землю, словно обыкновенная кукла, и не совершает никаких движений. Парень замечает это не сразу, и только после секундного замешательства стреляет в упавшее тело. Но оно так и не двигается, а также ничем не воняет. Все ещё опасаясь, что тот может вдруг ожить, Шепард пинает его, не особенно заботясь о том, куда попадёт его удар — но тварь так и не подаёт никаких признаков жизни. ... Кошмар обрывается. *** Когда просыпаешься, свет всегда приглушённый. Ты жмуришься, пытаясь придти в осознание момента, который сейчас настоящее. Звуки слышатся, будто бы в вакууме. Парень спокойно смотрит в потолок, не оглядываясь на чужие палаты — там ведь на самом деле пусто. Фокус воображения. Даже если ты видишь монстров, где темнота — это просто иллюзия. Они не твои, это то, что живёт, пока существуют глаза. Закрыл глаза — и монстров нет. Колеса каталки каждый раз тормозят, спотыкаясь о какие-то препятствия, из-за чего постоянно трясёт. На руках — ремешки, на ногах — ремешки, а на глазах — ничего. Но глаза тоже ничего не могут сделать, пока они закрыты. И вот они останавливаются. Кто-то перекладывает тело на кровать, через минуты всё затихает. В тишине даже получается слышать своё дыхание лучше, чем сердцебиение — спокойное, шум — крайне приглушённый, скрип кровати — только при малейшем движении. Потолки белые. И стены кажутся белыми. Весь мир такой белый, что начинаешь сходить с ума от того, насколько он однообразный по сути. Когда закрываешь глаза, то ведь мир перестаёт быть белым — он чёрный. Но такой же однообразный, как и реальный. — М-м-м, — он боится собственного голоса. Голос звучит, будто не твой, а чужой — и говорит он чужие слова, не твои. Но все думают, что он потерял речь, последствия травмы и шока — в больнице наблюдали подобные случаи. — М-м-м. Картины перед глазами меняются. *** Тишина заставляет прислушиваться к себе всё более и более внимательно. Где нет света, там нет иного цвета, кроме как чёрного. Черный — это цвет добровольного изгнания. Это цвет насильственного заключения. Это цвет, в котором собралось всё — от момента прошлого к моменту настоящего. Чёрный — это жизнь. Когда ты заперт и постепенно умираешь, то ничего, кроме жизни, не приходит на ум. Ты видишь её перед своими глазами, пытаешься дышать её, цепляешься последними каплями разума. Даже не думая, что когда-то ты боялся её — посмотреть ей в глаза, увидеть отражение того, что живёт внутри тебя. Иная жизнь. Ты просыпаешься как ни в чём не бывало. Тебе кажется, что всё в порядке — очередной день, час, минута. Воспоминаний о смерти будто бы нет. Но что-то не так. Людей вокруг нет. Слишком тихо. И голос твой — ты слышишь его слишком чётко и ясно, будто бы эхом отражаясь в осознании текущего опыта. Слишком... Мысль обрывается. *** Он внезапно просыпается от своего сна, но пробуждение медленное, затянутое, неуютное. В кабине машины на удивление прохладно. Сколько уже прошло времени? Восемьдесят две тысячи четыреста три. Триста шестьдесят пять. Цифры расплываются перед глазами. *** В лодке слишком просторно для одного. Они любили кататься на лодке вдвоём — кто же не любил? — Алекс помнил эти дни с точностью до каждой детали. Однажды они даже специально ушли из дома ночью, чтобы попытаться посмотреть на звёздное небо — только чем всё это закончилось? Весла гребли тяжело, пока он смотрел на водную гладь. Он не мог разглядеть своего отражения, но что-то вызывало у него необъяснимый страх. Озеро — опасная вещь. Джошуа любил это озеро гораздо больше, чем он. Что-то было в этом особенное, говорил брат. Не само озеро, а то, как ты себя ощущаешь, когда находишься на нём. Словно на момент теряешь связь с реальностью, с миром, со всем, что тебя связывает с другими людьми. — М? Джошуа? Из-за темноты он не видит его лица. — Ничего. Всё в порядке, Алекс. Он только на момент различает булькающий звук, будто бы что-то упало в воду, и в следующий момент забывает об этом. Дальше ждёт только смерть. *** Часы показывают час ночи. И он сам только и делает, что сидит здесь весь день. Полиция в городе будто бы взбесилась, перекрыв все выезды из города. Почему именно сейчас, а не днём позже? Всё ведь было спокойно. Но это произошло именно тогда, когда ему нужно было уехать из этого города. И он даже не знает, что действительно могло произойти для того, чтобы это произошло. Вокруг — ни души. Приступ удушья накрывает внезапно, и мужчина выходит из грузовика, осторожно спрыгивая на асфальт. Он останавливается взглядом на одном из столбов, которые светят у дороги — до этого он никогда не обращал внимания, что их так много. Он старается думать о чём угодно, но это получается плохо — дыхание выравнивается тяжело. Земля мокрая от недавнего дождя. С вывески мотеля неподалеку капает вода. Поблизости слышен странный стрекот. Пара фонарей изредка мигают. Шероховатая поверхность асфальта въедается в поверхность кожи. Все звуки слишком громкие, слишком настырные. Дышать слишком тяжело. *** Иногда мир даёт тебя свободу. Но такую фиктивную. Джошуа ходит кругами по кругу то по внешнему, по внутреннему. Как спираль времени, так и он здесь застрял здесь на долгое время. В склепе не то чтобы плохо — тут скучно. Один круг, два круга, три круга... что он ещё может поделать с этим? Дверь во внешний мир заперта. Кажется, он знает тут каждую трещину, надпись и букву. Если бы кто-то мог, кроме него, находиться в этом месте, то может это было бы не так уж и плохо. Но в последний момент он одергивает себя от подобной мысли — это неправильно. Живым не место рядом с мёртвыми. Если бы он мог... но это тоже плохая идея. Он добровольно запирает себя в абстрактном мире. В мире, где нет других людей. *** Четыре часа утра. Они каким-то образом смогли выехать из города. Алекс страдает от бессонницы. Чтобы доехать до своего родного города, нужно ехать целых двенадцать часов. Столько же до Сайлент Хилла — они находятся практически друг над другом. Он не уверен в этом, но так говорит водитель грузовика, который согласился подвезти его до города — а ведь он даже не спрашивал у него имени. В городе, в котором парень добрался через линии метро — вроде бы, он называется Эшфилд — объявился серийный убийца. Кажется, умер кто-то из выживших жертв; обрывки новостей из радио он разобрал с трудом, слишком уж сильно оно барахлило в одной из машин, рядом с которыми он проходил. Цифры незнакомые, чуждые. Они сливаются воедино, он не может разобрать их. *** Джошуа смеется. Если призраки вообще умеют это делать. Конечно, жизнь — это не сказка, где тебя кто-то сможет спасти, просто открыв гроб и поцеловав тебя в лоб. Но с другой стороны в это хотелось верить — может, не всей душой, но хотя бы частью — только он уже не верит в подобную чушь. Пускай в первые года именно так и хотелось сделать. Элль стоит прямо над его гробом, будто бы чего-то ожидая. Она практически не изменилась с того времени, как он в последний раз видел её. Это было несколько лет назад. Он быстро теряет интерес к происходящему, отворачиваясь в другую сторону. Как выглядит собственное тело он помнит по памяти и нет нужды возвращать болезненные воспоминания о том, как его похоронили в камне заживо. Все коридоры будто бы перетянуты чёрным полотном. Он даже не спешит выбраться из удушливой атмосферы — везде одинаково. Мир будто бы потопили водой, и всё происходящее — в воде. И дышать нет нужды. Ведь мёртвые не дышат. *** Пять часов утра. Он сомневается, хочет ли он возвращаться в город. Машина стоит на обочине, и спутник стоит где-то неподалеку, что-то рассматривая в своём блокноте. Он тоже так когда-то делал — до того, как это перестало помогать. На дороге тихо. Времени ещё одиннадцать часов. Но сейчас нужно спать, пока есть возможность для этого. В любом из случаев доедут они только к ночи. *** ...Полуденное солнце светило настолько ярко, что на момент Алекс от непривычки зажмурился. Город выглядел на редкость уныло, пустынно и заброшенно — он даже не думал, что такое может существовать. Изредка снующие рядом люди не обращали никакого внимание на людей с оружием — так живут в местах, где всегда война, да? — В прошлый день один парень подорвался тут на противопехотной мине. Я слышал, ему оторвало ноги, и от него остались только туловище, — Шепард прислушивался к разговору идущих рядом с ним двух солдатов. — Когда я думаю об этом, мне становится не по себе. Если ты останешься инвалидом и некому будет позаботиться о тебе, то это ничем не будет отличаться от того, как мы воюем тут. Безысходность. Он видел этого человека. Он даже поспешил оказать ему первую помощь, но замешкался, когда увидел его искаженную болью лицо. Всё внутри будто бы надорвалось. Кровавые ошметки, разбросанные по земле, а где-то и целые куски тела. Одежда, залитая кровью. Абсолютное равнодушие местных, которые даже глазом не моргнули на происходящее. Нет, он больше не может думать об этом. Однако в реальности всё было ещё хуже. Так как медиков поблизости не было, он пробыл рядом с ним целый час. А после этого ещё минут десять его рвало от пережитого. — Ну, это война. Ты же не думал, что мы приехали в парк аттракционов, правда? — Это было бы неплохо, — солдат засмеялся в ответ. — Вокруг умирают люди, террористы убивают мирных жителей, а ты в это время где-то благополучно катаешься на карусельном пони, мечтая о доме. — А у этих детей даже детства нет. Всё, что они видели, — только людей с оружием, которые убивают друг друга. Мы для них, наверное, ничем не отличаемся от террористов. — Ну, кто знает. Мне кажется, они даже мать родную готовы убить, лишь бы только выжить и поесть хоть что-нибудь следующим утром. Возникало чувство, что происходящее здесь — это качественно другой мир. Что-то, по случайности возникшее на какой-то точке земного шара, вдалеке от реального мира. Никто даже не мог знать наверняка о причинах возникновения этого места или даже войны здесь, но для большинства людей война — это может быть чем-то не существующим или придуманным кучкой людей для того, чтобы обмануть остальных. Алекс и сам в точности не представлял, как выглядит война — рассказы оказались далеки от реальности. Хотя с другой стороны, он чувствовал, что делал что-то важное — может, не настолько крупное, как некоторые ветераны, но всё же это был какой-никакой, но вклад в общее дело. Рано или поздно война закончится... в этом Шепард был уверен наверняка. У всего, что есть начало, всегда должен быть конец. Или в это просто хотелось верить? *** Чужие шаги. Джошуа вернулся на то место, где он был в последний раз. Если бы его не отвлекло собственное тело, то он бы успел заметить, кто это был. Вереницы комнат похожи на друг друга. Будто бы гостиница — это для живых, а больница — для мёртвых. Но в этом мире всё перемешалось, и теперь мёртвый там, где должен быть живой. Это неправильно. У него не осталось зацепок, чтобы искать своего брата где-то в определённом месте. Джошуа смотрит на проломленный пол — он кажется целым для него самого. А двери — они как и стены. Единые, слившиеся в одном слое краски, мрачные и не откидывающие тени. Весь мир — он такой же неправильный, как и этот проломленный пол. Джошуа чувствует себя беспомощным. Никто не подскажет, куда идти или что делать. Когда ты пытаешься сделать что-то сам — это слишком трудно. И не всегда получается. Кажется, это природное правило. Он выходит из гостиницы быстро, в спешке, будто бы боясь не успеть. Вся жизнь — погоня за неизвестным. Он может замкнуться в жизненном круге, следовать путём из точки в точку, но никогда не успеть за черепахой, будучи быстроногим Ахиллесом. Последнее место — их собственный дом. *** Завтра... завтра. Одиннадцатое августа. Если задуматься, то война похожа на смесь из случайностей. Кому-то оторвёт ноги, кому-то и в голову пулей попадёт. Кажется, никто не выживет в итоге, все превратятся в удобрение для земли. Алекс смеётся нервно, утыкаясь лицом в подушку. Но он выживет. Конечно, он сможет выжить, если... останется в живых. Уже, наверное, прошло около двух часов, как он не может заснуть. Он всё думает о том, как завтра пройдёт его первое боевое задание. Они должны будут очистить город, который был захвачен террористами и по возможности спасти мирных жителей. Но вместе с тем перед глазами та картина. Секунда смерти. За одну секунду ты можешь умереть, даже не успев осознать, что случилось. Секунда — и тебя нет. Секунда — и твоё тело всего лишь сборная солянка из биологических запчастей. Секунда. Всего лишь секунда до смерти, когда в реальном мире до смерти могут отделять минуты, дни, часы. — М-м-м, — Шепард думает о том, что дома, наверное, смерть была долгой. — Определённо. Минуты, часы, дни. Парень открывает глаза и выходит из палатки, где рядом с ним спали другие солдаты. Может, это неправильно, однако он не может заснуть, если он будет думать о том, что было когда-то. Прошлое — это путь в никуда. *** Джошуа входит домой с опаской. Пусто. Он не был здесь с самого момента смерти. Его ничто не держит с этим местом — ни воспоминания, ни чувства — он даже не приходил бы сюда, если в этом не было бы нужды. Все вещи выглядят, словно они одно и то же. Сплошная серая масса, упакованная в полиэтилен. Может, оно так и есть на самом деле? Все мертвы, и их дом заброшен? Он подходит к креслу-качалке. Джошуа не знает, что он ожидает увидеть здесь, но он касается его рукой. Пальцы проходят сквозь объект. Это естественно. Где-то на чердаке, вероятно, остались его вещи. Если они, конечно, остались. Его коллекция насекомых. Его рисунки. Да, это его вещи. Он поднимается по лестнице. Слишком страшно для его прошлого дома. В его комнате ничего нет. Может, Алекс уже видел всё это? В спальне родителей всё залито кровью настолько, что Джошуа становится на момент не по себе. Откуда её тут столько? И если все они мертвы, то значит, их убили? Или они убили себя сами? Окно пробито и через него дует ветер. Но он не может отвести взгляда от пятен крови. Они оттеняли весь его мир — всю эту тёмную серость — чем-то неестественным. Своим цветом. Кромешная тьма. ... Он смотрит на пол, пытаясь понять, что случилось, но пусто. Всё сливается в одно сплошное, как вещи, так и интерьер. Он так больше не может. Это слишком напрягает глаза. *** Следующий день начался как обычно. Час, два, три. Утреннее солнце гораздо мягче, чем полуденное. Город был похож на тот же, что и прошлый. Здания — будто бы сделанные из картона, белые-белые. С вырезами для окон. Он даже не различает их, они все такие одинаковые. Солнце такое же — белое-белое. Они идут к центру города, оглядываясь по сторонам. Везде тихо. В это время где-то люди живут в своих домах. Они ведут нормальную семейную жизнь, собираются вместе, чтобы поужинать, обсуждают, как прошёл их день. В другом времени люди живут на войне. Их жизнь нельзя назвать нормальной, у них не может быть семьи — война не обращает внимания на жизни её участников — они живут как единое целое, потому что в одиночестве ты умрёшь быстрее, чем заметишь, отчего это с тобой приключилось. Война может быть никому не нужной — ни живым, ни мёртвым. Пока она не затрагивает тебя, кажется, что всё в порядке. Кто-то уходит на неё специально, чтобы доказать себе — я встретился с лицом своих страхов — кто-то уходит из чувства долга, кто-то просто не понимает, насколько это серьёзно. Но всё это чушь. На войну идёт тот, кто больше ничего не умеет. Или просто тот, у кого нет места, куда он хотел бы вернуться. Щелчок. Запись прерывается. *** В лодке просторно. Это напоминает ему о лучших днях его жизни. Парень смотрит на своё отражение в воде, и оно его больше не пугает. Будто бы за это время он научился не бояться того, что смотрит на него так же внимательно, как он на себя. Вода ледяная. Но она приводит в сознание быстро. Светло. Привычный туман над озером не мешает дышать, хотя тут прохладно, а может и холодно даже. Так заснёшь — и забудешь, сколько ты времени здесь пробыл, будто бы попал в миг безвременья. — Сегодня... я не помню какое число, — его отражение повторяет движение вслед за ним. — Я не знаю, сколько времени прошло с последнего раза, как я очнулся здесь. Думаю, не меньше двух дней. Вокруг умиротворенно, что на момент становится тревожно. Он здесь один? — Война. Война, — он медлит с ответом. — Это кажется таким далеким. Он шарит руками по карманам куртки. Небольшой блокнот с ручкой оказываются на другом конце лодки. Когда он успел их туда положить? Туман становится всё плотнее. *** Час дня. Они все ещё не уехали далеко от города. Трэвис — так звали водителя грузовика — решил прерваться на сон, пока есть возможность. Изначально он не смог бы выехать из города как минимум в течении двух следующих дней, но что произошло или как он смог это сделать, Алекс оставался в неведении. Как бы то ни было, теперь они за городом. Если обернуться назад, то можно увидеть очертания Эшфилда. Это напоминало о родном Шепардс Глене. Что будет с ним, если он туда вернётся? Вряд ли кто-то обрадуется его возвращению. Может, поэтому и не стоит туда возвращаться? Хотя навестить могилу своего брата было не такой уж и плохой идеей, если подумать. Но даже если и так, то что будет дальше? Он ушёл из этого болота однажды. И он не хочет возвращаться туда снова. В таком состоянии вряд ли можно вернуться к войне. Уйти бродяжничать по этому белому свету? Может, это самое правильное, что он может сделать. В этом мире нет такого место, которое он бы мог назвать домом. *** На берегу Толуки слишком шумно. Джошуа знал, что именно в это время грань между миром живых и миром мёртвых стирается. Он видел сейчас всё так же, как в детстве, когда они с братом катались на лодке — может, не так ясно, однако он чувствовал, что с этим местом что-то не так. Вероятно, не только он один. Их было слишком много. Озеро будто предрекало судьбы людей — оно знало, кому вскоре суждено умереть. Но ничего больше, чем это, Джошуа не мог предположить. Мёртвые молчат. А если и говорят, то обрывками, фразами — их речь не понятна для человека, который не знаком с ними. Они как миражи, не существующие нигде, кроме людей, которые верят, что они все ещё где-то живы. Их души — в лучшем месте. Город — это как утопия для мёртвых. Где есть вечная жизнь, нет смерти, нет ничего. И живые люди стремятся сюда тоже, но это не место для них. Живые умирают здесь, как мотыльки летят к огню. Они надеются на последний шанс, когда шанс есть только у живых, не мёртвых. Они не понимают этого. Это неправильно. Души ходят по глади озера, не видя друг друга, белые словно саван. Пересекая чужие силуэты, они бредут кругами медленно, бесцельно. Джошуа был бы таким же, как и они, если бы только не помнил свою жизнь. А они, несчастные, не помнят даже, из-за чего они умерли. Не говоря о семье. Может, оно и к лучшему, что не помнят. Они даже не сознают, что они умерли, просто мотыльки, стремящиеся к огню. Горящие бесцельно, но не догорающие никогда — полноценно. Огонь лишь опаляет их крылья, но сжигает их существо — постепенно. Жизнь — это бесконечное тление. Даже после границы собственной смерти. *** Десять часов вечера. Они едут... сколько они едут? Алекс этого не помнит. Но это уже долго. Дорога кажется однообразной. Серые линии, распределяющие направление движения жизни. Но парень не знает, куда уходит души мёртвых. В рай? В ад? Остаются на земле или уходят в неизвестность? Перед глазами стоят души умерших. И дети, и взрослые. Они все умерли во имя чего-то. В какой-то мере для мира на определённой земле. Но в итоге... Что в итоге они все получили? Ничего. Где-то там — война продолжается. Мёртвые уже не могут сражаться, но они оставляют отпечаток в другом месте. В сердце. В сердце война продолжается, даже если все участники её мертвы. Они напоминают о себе приведением, могилами, чужими словами. Они не дают успокоиться живым своим напоминанием уже исчезнувшей жизни. Они тревожат покой, не давая закончиться войне. Мёртвое — это то, что тянет живых на дно озера. Щелчок. *** Через некоторое время всё стихает. Озеро становится таким, как и прежде. Джошуа стоит на причале, но все лодки на месте. Он ищет глазами маяк, но туман слишком плотный. Да и это неважно — здесь не плавают уже долгое время. Всё меньше и меньше людей; они исчезают в никуда, будто бы их не существовало до этого раньше. Он не знает, с чем это связано. Его брат где-то в городе. Он уверен, что Алекс где-то здесь. И не потому, что видел его — нет, он чувствует это. Он вернулся бы, чтобы забрать его туда, где будет их новый дом. Но мёртвому не место рядом с живым. Они должны воссоединиться позже... ...однако теперь Джошуа ни в чём не уверен. Сейчас он боится остаться один. Эта жертва — для живого — может быть слишком непосильной ношей. Он не может убегать от Алекса вечно, но с другой стороны... что он может ещё сделать? Он не может его не искать, но и приблизиться — тоже не может. Этот город словно проклятье. Он мешает встрече живого и мёртвого. *** Лодка уже стала практически его вторым домом. По возможности Алекс всегда плавает в ней — прямо к середине озера — там на удивление тихо. Здесь его не тревожат ночные кошмары, не преследуют призраки прошлого, его не пытаются... его не пытаются... Мысль обрывается. *** Джошуа смотрит на озеро. Он не помнит, чего он хотел все эти годы. В этот момент он понимает, что если всё так продолжится, то он никогда не найдёт Алекса. Это будет бесконечным кругом — город не даст им встретиться, пока Джошуа чувствует себя настолько живым. Ведь мёртвые — они не имеют страхов. Они даже не помнят своей жизни. Но всё это непосильная задача для него. Джошуа никогда не представлял, что всё это может быть таким трудным. Он остался один против чего-то абстрактного — того, у чего даже нету лица или тела. Что... что он может сделать в такой ситуации? *** Полночь. Трэвис сказал, что они доедут до города через пару часов. Он даже отдал свою военную куртку ему — похоже, он тоже когда-то служил в армии. Он человек немногих слов. Алекса тревожит будущее. Чем ближе они к месту назначения, тем больше он не хочет, чтобы всё это не заканчивалось. Дорога — вечный путь, почему он не может никогда не найти свой дом? Мысли в голове острые, они причиняют боль. Что будет, если он не вернётся туда? Вряд ли что-то действительно изменится. Его дом — в другом месте. Может, даже не здесь. За границей жизни. Там, где есть смерть. *** Он просыпается от чужого голоса. Он знакомый. — Это было засадой. Они знали о том, что они будут там. Я не знаю, кто слил им эту информацию, — зрение стабилизируется долго, он не может увидеть, с кем разговаривает собеседник. — Я ничего не могу сказать, кроме этого. Большинство из них мертвы, я только обнаружил некоторых выживших, что-то спугнуло их... да. Его память так же, как город — в тумане. Кровать мягкая. Алекс не помнит, когда в последний раз ему удавалось поспать на чём-то подобном. — М-м-м, — Шепард хочет что-то сказать, но это у него не получается. Зрение всё так же плывёт, как и минутой ранее. Будто бы он не может отойти от какого-то сна, в котором он застрял. Будто бы его что-то не отпускает оттуда. — Всё в порядке, Алекс. Всё. В. Порядке. — человек произносит слова медленно, садясь на стул рядом с кроватью. — Ты жив. Тебе удалось отделаться некоторыми повреждениями, но главное — ты жив. Все волновались за тебя. Парень пытается сделать движение, но у него это не получается. Что-то мешает это сделать. — Извини, но придётся немного потерпеть. Всего лишь этот день. Зная твой характер, ситуация может повлечь за собой необратимые последствия, и поэтому потерпи один день, хорошо? Лекарство скоро подействует. Он расслабляется. Один день — это не так долго. Это значит, что в этот день ему точно не будут сниться кошмары. Может, ему даже удастся поплавать в лодке как-нибудь позже, когда он сможет выйти из больницы. Главное, чтобы лекарство подействовало быстрее, и он смог уснуть. — М-м-м, — Алекс снова пытается что-то сказать, но у него это не получается. Это раздражает его. Язык не хочет двигаться так, как он того хочет. — Не так много, кто остался в живых. Если ты об этом. Люди умирают так быстро. Он даже не успел запомнить их лица, узнать их имена, а уже — за порогом смерти. Это... неправильно. — Лучше отдохни и не думай о том, что произошло. Через несколько дней всё должно придти в норму. Ты сделал всё, что возможно. Нет... это не так. Шепард закрывает глаза. Нет. Всё было совершенно не так. *** Вода холодная. Алекс в ней всецело, его тянет ко дну. Лодка видится ясно или даже скорее не так — только её очертание. Воздуха всегда не хватает. Даже тогда, когда ты находишься в мире — он тебя сковывает, словно когтями цепляясь за душу. Он пытается тебя утянуть на дно. Всегда. Каждый раз. Только лишь попытаться схватиться за что-то, что смогло бы тебя удержать здесь. Где есть белый цвет. Падение ощущается долго. Состояние невесомости без нарушения точки опоры. В бликах воды можно увидеть солнечный свет. Над озером шумно как никогда. Он привык смотреть на это, будто бы со стороны. Они говорят много, но Алекс никогда не знал, на каком языке они разговаривают. Он был ему не знаком. Ещё секунды, и он теряет сознание. *** Парень просыпается снова. Взгляд фокусируется в одной точке. Рука. Пальцы. Он шевелит ими, и пальцы двигаются как ни в чём не бывало. Он свободен. Впрочем, остальное тело отвечает неохотно. Он пытается привстать, но это удаётся ему с большим трудом. Всё, что он может — это сидеть, смотря на противоположную стенку. Тихо. Я ошибся. Алекс делает затяжной вздох и выдох. Дышится свободно. Война — это не борьба идей. Это борьба за каждую отдельную жизнь, чтобы убивать больше и больше. Больше и больше. Убивать просто для того, чтобы убить. Убить для того, чтобы убить. Убить, убить, убить. На войне ты доказываешь прежде всего, что ты можешь убивать. Даже один человек — это огромная пропасть между тем, кто не убил, и тем, кто убил. Но убийство — это не главное. Когда ты спасаешь тех, кто убивает твоих врагов вместе с тобой — они тоже продолжают убивать. Мёртвые не убивают живых. Мёртвые — это те, кто больше не сможет убивать других. Живые — это те, кто убивают живых для того, чтобы было больше мёртвых. Чем больше мёртвых, тем меньше живых. Тем ближе утопия, где никто не умрёт, никто не сможет убивать друг друга, не сможет причинить другому зла. Мёртвое — это то, что лишено доли смерти. Доверять живым — это неправильно. Они могут тебя убить так же, как и ты их. Взгляд Шепарда потерянный, блуждающий. На его глазах умирали люди, но он не мог ничего сделать с этим. Он стоял беспомощный, дышать было тяжело. Их убивали, а он — верил, что это действительно необходимо для того, чтобы мир стал лучше. Что жертвы — необходимое зло. Это так глупо. Они умирали, потому что они живые. И сам Алекс Шепард — тоже живой. Он тоже убивал живых, чтобы они стали впоследствии мёртвыми. И он умрёт, если его кто-то убьёт. Парень снова ложится на кровать, в голове что-то трещит, будто бы поломанное радио. Что чувствует человек, когда он умирает? Наверное... ничего? Нет, они чувствуют боль. А после смерти — они ничего не могут чувствовать по факту. Ведь они мёртвые. Не доверяй никому. Никогда. Никогда... *** Джошуа ходит кругами по городу. Уже прошёл целый день. Нет, ему не скучно. Для мёртвых такого чувства не существует. Дома тоже пусто. Разве что его игрушка, которая должна была стать подарком, все ещё там. Алекс обещал забрать её с собой, если он решится уехать из города навсегда, так как это было единственным напоминанием о когда-то живом брате. Может, если он будет ждать здесь, то увидит его? Или хотя бы узнает, что он был здесь? Это лучше, чем ничего. Когда-то Джошуа проводил все дни здесь, возле этого кресла-качалки. Может, никто из живых и не знал, что он находится рядом, но так оно обретало немного больше смысла — уж лучше пусть думают, что он жив в игрушке, чем не видят его никак. Тем более, он и так рядом с ними. Но со временем это становилось в чём-то неправильным. Будто бы его смерть — это всё та же жизнь. Для Алекса, по крайней мере. Иногда Джошуа следовал за своим братом весь день, наблюдая, чем он занят. Большинство дней он проводил на пристани, подрабатывая там, а в остальное время он плавал по озеру, молча смотря в своё отражение на воде. Если бы он как-то мог сказать, что он все ещё рядом, то может ему стало бы легче. Но он никак не мог этого сделать. Он ощущал вину за это. Так продолжалось какое-то время. А потом Алекс исчез. Джошуа даже не заметил, как это произошло. Он не помнил, когда это было. Он не умел считать часы или дни — поначалу это ещё получилось, но потом он перестал это делать. Что мёртвому толку от времени? После того, как исчез Алекс, исчезла и вся жизнь для существования Джошуа. Ведь смерть — это по сути ничто, если рядом с ней не находится жизнь. *** Три часа ночи. Алекс уже видит очертания чужого города. Сайлент Хилл. Его родной город находится прямо под ним. Но в него не хочется возвращаться. Будто бы проклятье висит. Парень стоит в одиночестве и копается в карманах куртки. Бумажка оттуда вываливается случайно, что Шепард не сразу замечает, что она там была. Он поднимает её, но на ней ничего не написано. — Серьёзно? — он вертит клок бумаги во все стороны, но бесполезно. На ней ничего не написано. Он стоит в недоумении, будто бы ожидая ответ на долгожданный вопрос. Пусто. Парень качает головой. Так не бывает, что ответ возникает из ниоткуда. Ещё есть карманы штанов. Он начинает копаться и в них, находя там очередную бумажку. Адрес. — Сержант... — парень озадаченно разглядывает буквы, не зная, что ещё думать об этом. Если бы не он, то может сам Алекс уже был давно мёртв. Это он спас однажды его на войне. — Но нет, у меня есть ещё... последнее дело. Таким образом, он окажется там только к утру. *** День подходит к концу. Джошуа возвращается к озеру. Он может ждать его вечно, но в итоге — возможно, этого никогда не произойдёт. В глади озера мёртвое не отражается. Будто бы его и в самом деле нет. Если бы он знал, что чувствовал Алекс все эти годы, то может он смог бы сказать, где он сейчас. И что он делает. И о чём он желал все эти годы, которые — проклятье живому, не мёртвому. Все эти годы он был на этом озере, которое кладбище мёртвому. Зачем он здесь был? Одержимый воспоминаниями, пытался вернуть упущенное? Или пытался забыть о настоящем, мечтая о будущем? Джошуа ничего не знал о нём. Даже будучи находясь всю жизнь рядом с ним. Это... неправильно. *** В лодке обширно и просторно — но для одного тут слишком много места. Алекс просыпается снова, и что-то пустое бьётся в его сердце. Ночное небо усыпано звёздами — оно напоминает о детстве. О Джошуа. Сейчас он снова с ним вместе, вот он — сидит рядом с ним. Он не видит его, но представляет себе. Ведь Джошуа здесь, где же ещё? По-другому быть не может. Иное существование не возможно в точке времени, где он ещё жив. Ведь он должен был умереть — ещё с самого начала. — Этот мир... он слишком жесток для тебя, Джошуа. Я сделаю его таким, чтобы он был безопасным для всех, — он представляет, что гладит брата по голове. — И для тебя тоже. Тогда мы сможем встретиться снова. Там не будет этой войны, там не будет этих жертв... там не будет ничего. Только смерть. Алекс улыбается сам себе, представляю утопию. С каждым сном она становится всё ближе к реальному миру.