Все, что нам с тобой уготовано

Тишина. Белый снег кружится в воздухе, падая на землю. Легкий ветер подхватывает зазевавшиеся снежинки и бросает их из стороны в сторону, надеясь швырнуть их в лицо какому-нибудь незадачливому позднему гуляке. Холодно. Кажется, еще немного, и мороз доберется до самых глубин земли. Темно. Лишь лунный диск освещает окрестности древнего замка своим мертвенно-бледным светом. Джеймс сидит на подоконнике, плотнее прижимаясь к прохладному окну. У него жар. Он неизлечимо болен и знает, что даже мадам Помфри не поможет ему справиться с этим недугом. Бесполезно. Глядя на улицу, на этот белый вальс, он думает о том, где сейчас может бродить Ремус и все переживает за то, не холодно ли ему в этой ободранной волчьей шкуре. Он думает о том, что стоит сказать завтра Лили и стоит ли вообще что-то говорить. Но больше всего он думает о том, о чем запретил себе думать еще часа три назад. Он думает о Сириусе. Где он? Как он? С кем он? Еще полгода назад, каких-то ничтожных полгода Джеймс и представить не мог, что все будет вот так. Что его, ЕГО! Бродяга, будет шататься по пьяным вечеринкам факультетов, напиваться до бессознательного состояния и спать со всеми, кто пожелает его. А желали, к большому сожалению, многие. Джеймс не мог его ни в чем обвинять. И даже не смел обвинять хоть в чем-то. Потому что сам дурак. Лили, любовь, свадьба. Да, это и вправду любовь. Он действительно любит Эванс. И он сказал об этом Блэку, желая быть по-настоящему честным. Вот только честность его в очередной раз принесла гораздо больше проблем, чем простое молчание. — Да, я люблю ее, Бродяга… И… Наверное, женюсь на ней… — шептал он тогда, лежа в его объятиях и чувствуя, как громко ухает сердце брюнета, будто хрусталь, разбивающийся о каменный пол. Сириус кивнул, выпустил из объятий, встал и, закурив, вышел из комнаты. С тех пор не было больше ни разговоров, ни поцелуев, ни бешенной полуночной страсти. Ничего. Сириус просто решил, что на этом они ставят точку. Порой Поттеру казалось, что это лучший для них вариант. И что вся эта сопливая романтика им обоим не нужна. К чему? Они оба чистокровные, и им нужно продолжать род. Их связь порочна, а сами они… Сами они просто потерявшиеся друг в друге люди. Но все это проходило, стоило хотя бы просто взглянуть в серо-голубые, будто две льдинки, глаза. Приходило новое наваждение. Желание обнимать, целовать, шептать всякие пошлые шуточки на ухо и смеяться… Смеяться так, будто бы это последний смех. Будто бы впереди лишь смерть… Он любил Блэка. И совсем не так, как Лили. Огненную гриффиндорку хотелось защищать, согревать и заботиться о ней. В то время как свободолюбивого анимага хотелось просто любить. Без оберток и прочей мишуры. Защищать? Он и сам мог за себя постоять. Согревать? Ха-ха, собаки и так горячее других! Заботиться? Только попробуйте проявить к Блэку заботы больше, чем дозволено, и ваша голова будет покоиться с миром отдельно от туловища. Нет… Это была совсем другая любовь. Без лишних слов, без глупой сумасшедшей нежности, без купюр и фантиков. Она была способна сжечь, убить и раздавить, но в то же время стать чем-то сродни исцелению. Некой путеводной звездочкой, с которой не страшно. Жаль только, что Блэк этого не понимал. Для него любовь была одна. Страстная, бушующая, непостижимая. И вся она была красными нитями привязана к Джеймсу. Только к нему и ни к кому другому. И в ней было столько всего, в этой любви, что и в пучине морской ей не утонуть, ни в огне не сгореть, ни во льдах не замерзнуть. Самая настоящая, не терпящая масок и условностей. И осознание того, что с ней не считались, приводило ее обладателя к высшей степени отчаяния. Джеймс вздохнул и, в последний раз глянув с тоской в окно, спрыгнул с подоконника. Спать совсем не хотелось, но тем не менее он лег, аргументируя это тем, что завтрашний учебный день никто не отменял и что хотя бы он должен быть в состоянии, чтобы записывать лекции по предметам. Ему почти удалось заснуть, когда дверь в комнату с громким грохотом распахнулась и, круша все на своем пути, пьяный Блэк ввалился в их общую спальню. — Джеймси, солнышко, ты спишь? В голову Поттеру взбрела вполне логичная мысль не отвечать, но он поддался искушению. — Допустим. — Я так и знал! – выдал Сириус и вместо того, чтобы лечь на свою кровать, он завалился на постель Джеймса. – Скучал? – он глупо посмеялся и, оглядев комнату, удовлетворенно кивнул. Хвост лежал в больничном крыле с гриппом, так что в комнате кроме них двоих никого не было. -Угум, еще и письма слал, — буркнул Джеймс, повернувшись к парню спиной. — А я скучал… — протянул Блэк и, уткнувшись лбом между лопаток Поттера, добавил, — Я очень сильно скучал, — теплая рука обвила талию. – Знаешь, черт с ней с этой Эванс! Женитесь, рожайте детишек. Только не оставляй меня, хорошо? Разрешай хотя бы иногда прижимать тебя к себе, целовать. Говори хотя бы раз в год, да хоть на гребанное Рождество, что любишь меня ничуть не меньше, чем ее. Сделай крестным своего первого ребенка. И я слова не скажу... Буду рядом, как… Джеймс не выдержал. Повернулся к нему лицом и, положив ладонь на теплую, мягкую щеку, прошептал, вглядываясь в глаза: — Прости меня… — голос был поддернут хрипотцой. – Прости, что из-за меня готов потерять свою свободу. Прости, что не могу дать тебе всего, что ты заслуживаешь. Прости… Блэк прервал его, положив указательный палец на узкие губы. — Просто скажи, что любишь. — Люблю, — утвердительный кивок. – Очень люблю, — и будто в подтверждение глубокий, мягкий поцелуй. «Любит», — пронеслось в мыслях у Бродяги прежде, чем он с головой ушел на дно безудержного счастья. *** — Любит… Всегда… Где бы ни был… — шепчет Бродяга, роняя одинокую слезу на холодную могильную плиту. – И я, сколько бы времени не прошло, люблю, — белая роза беззвучно падает на мрамор, и Блэк, плотнее кутаясь в черный плащ, поворачивается к могиле спиной. Смерть, уже идущая за ним по пятам, знает, проводником к кому сослужит Сириусу.