***
— Флора... Под его взглядом она чувствует себя беспомощной — столько безмолвной нежности и преклонения отражается в выразительных голубых глазах. Когда он смотрит на других, то его глаза застывают нечитаемыми льдинками, но с ней лед тает и обращается в небо. И повелитель этого неба, солнце, Helios, смотрит на нее, согревая ласковыми лучами, отдавая ей свое тепло. Только ей — и никому больше. Ну, может быть, еще дяде, Саладину... но очень трудно думать о Саладине, когда твоя рука оказывается в плену теплых и нежных пальцев. Хелия мягко переплетает свои пальцы с ее собственными, подушечки легко дотрагиваются до костяшек, а затем — движение одновременно мягкое и очень настойчивое — притягивает ее ладонь к своему лицу. Флора предательски краснеет до самых корней волос, дыхание у нее перехватывает — а дыхание Хелии мягко щекочет тонкую кожу, прежде чем до нее дотронутся жестковатые, горячие губы... — Здравствуй, Хелия, — ей удается справиться с голосом, и он звучит почти без хрипотцы, почти не выдает ее смущения, и только в глазах — слепая, благодарная нежность. Какая еще девушка может похвастаться, что ей целуют руку при встрече? Что на нее так смотрят невыносимо-голубыми глазами?.. Хелия улыбается уголками губ, куда больше говоря взглядом, чем улыбкой, и вновь ласково гладит ее ладонь подушечками чутких, изящных пальцев. Ее рука так и остается в их ненавязчивом, нежном плену, и пальцы все также крепко переплетены между собой. Флоре этого достаточно, чтобы сгорать от смущения и пытаться — только пытаться — удержать рвущуюся на губы счастливую, широкую улыбку. Остальные девушки, конечно, обнимают своих парней, льнут к ним всем телом, кладут головы на плечо, и Флора искренне рада, видя открытость и яркую смелость их чувств. Но ей, чтобы чувствовать себя счастливой, достаточно теплой ладони почти в полтора раза больше ее собственной, и бесконечной ласки в небесных глазах.***
Стелла шутливо раскланялась, будто настоящая актриса, под смех и аплодисменты подруг, и вновь упала на кровать к Флоре. По-свойски приобняла ее за плечи и легко взъерошила послушные русые пряди: — Нет, правда, Флора! Ты только не обижайся, романтика — это все здорово, конечно, вот мой Брендон, например... — Та-ак... — Блум смеется и легонько дергает блондинку за сияющую медовым солнцем гладкую прядь. — Пока она мечтает о своем ненаглядном, закончу ее мысль: романтика — это здорово, но тебе правда не бывает с ним иногда скучно? Чем вы занимаетесь на свиданиях? Смотрите на луну часами? Флора покачала головой и улыбнулась, надеясь, что не выглядит слишком распираемой изнутри их с Хелией маленькой общей тайной. То есть, на самом деле, это вовсе не было тайной... просто она никогда особо не распространялась о своих свиданиях со старшим специалистом. И в них не было ничего, что стоило бы скрывать, просто Флора вообще не привыкла рассказывать о таком. И еще ей ужасно нравилась мысль, что таким, каким она видит Хелию, его больше не видит никто, и никто даже не знает, какой заразительной может быть его обычно сдержанная, неумелая, угловатая полуулыбка...***
Здесь столько солнца, что Флоре кажется, будто она вот-вот взорвется и рассыплется по всей магической вселенной снопом горячих солнечных лучей. Здесь столько Хелии, что солнца она почти не замечает, и только льнет к нему, счастливо улыбаясь, с жадностью путается пальцами в блестящих и гладких прядях и слушает его голос: специалист оживленно рассказывает о своем детстве. — Самые лучшие дни — это когда приезжал дядя, — Хелия широко улыбается, произнося эти простые слова, и Флоре на мгновение делается сладко и больно, и в голове мелькают ужасно глупые, ужасно влюбленные мысли: какой же ты хороший, Хелия, как ты его любишь, как ты способен любить... и точно так же ты любишь меня. Так же улыбаешься, когда произносишь мое имя. Сдерживаешься, если рядом другие (она не любит слово «чужие», так и рвущееся в лихорадочно несущуюся по камням горную речку мыслей), но все равно улыбаешься, и я это вижу, вижу, и я также улыбаюсь, думая или говоря о тебе, мой Хелия, мое солнце. — Он приезжал очень редко, Красный Фонтан отнимал много времени, но когда приезжал — это был настоящий праздник. Он привозил огромные пакеты подарков: мне, отцу, матери... матери еще и огромный букет, вот такой, — он показывает руками и смеется, — она всегда в шутку сердилась, что букет ни в одну вазу не влезал, а дядя смеялся только и наколдовывал ей вазу вдвое больше. Папа в шутку ревновал, что он у него жену отбивает, дядя же в молодости еще тот ловелас был, знаю, поверить трудно, но он врать не станет, — снова веселый смех, он сдувает прядки волос с лица, и Флора ловит себя на том, что глупо, влюбленно улыбается, зачарованно любуясь тем, как меняется его обычно спокойное, статичное лицо. Ей ужасно нравится это слушать — и она слушает с жадностью, ловя каждое слово, представляя маленького Хелию в окружении семьи, сурового директора Красного Фонтана в образе веселого балагура, и родителей его племянника... интересно, Хелия больше похож на отца или на мать? Флоре почему-то кажется, что все в нем — от отца, и лишь форму кистей, светлую кожу и цвет глаз он унаследовал от матери. Хелия рассказывает оживленно и весело, но не перестает внимательно следить за ее лицом, ему важно, чтобы ей каждую секунду было с ним интересно — и обычно мягкая, спокойная Флора реагирует мимикой на каждое сказанное им слово: улыбается, удивляется, смеется, дурашливо прикладывает ладони к щекам, мол, как же так... и на этом моменте Хелия словно бы не выдерживает: он валит ее в траву, по ней прыгают хрустальные шарики его заразительного, веселого смеха, и ловкие пальцы проворно проходятся по ее ребрам. — Ай! Хелия! — она визжит, хохочет, отбивается, упирается в его ноги босыми пятками (туфли на огромном неудобном каблуке валяются где-то далеко, давным-давно сброшенные), стучит по его плечам ладонями, но это все — неправда, это все — часть веселой игры, потому что щекотка тонкими, ловкими пальцами Хелии больше напоминает ласку, и у Флоры мурашки бегут по коже, она задыхается от смеха, от счастья, от близости, от его горячих рук на собственном теле... руки Хелии — изящные и тонкие на вид, но ладони — грубоватые, как у всех специалистов, но почему-то ей казалось, что его руки — лучше, нежнее, деликатнее и сильнее, чем у любого из них. Хелия смеется, тихо, почти беззвучно, но она слышит, она чувствует исходящую от него вибрацию, интуитивно чувствует: ему хорошо. И ей хорошо тоже. В глаза ей светит яркое солнце, и Флора счастливо жмурится, подставляя лицо его поцелуям. Но потом солнце застилает волна темных, густых волос, и Хелия целует ей лицо, беспорядочно, быстро, нежно — каждую крошечную веснушку, виднеющуюся у нее на носу и щеках.***
— Мы разговариваем, — мягко улыбнулась Флора. — Он очень интересно рассказывает. О живописи, об искусстве... о себе... — Ты серьезно? — даже Муза подключилась к разговору. — Он же такой молчун, слова не вытянешь. По сравнению с ним, Ривен — просто душа компании! Флоре было, что ответить. Например, то, что Хелия никогда не позволил бы себе повысить на нее голос или сказать что-то грубое и жестокое. Не стал бы приставать к ее подруге. Не стал бы изводить ее беспочвенной ревностью. Не стал бы вести себя с ней по-хамски, даже если бы был очень обижен. Не стал бы бессмысленно препираться с ней, если бы ей показалось, что с его ветролетом что-то не в порядке, а просто проверил, чтобы она не беспокоилась понапрасну. И еще много-много других «не». Но Флора всегда была далека от того, чтобы ставить себя или свои отношения в пример другим, и она вовсе не хотела бы делать подруге больно, напоминая об ее кавалере — и потому лишь легко улыбнулась и уже хотела что-то сказать о том, что Хелия малоразговорчив в компании, но наедине раскрывается с совсем иной стороны, но в это время девушку перебила Стелла: — И вообще, Флора, по-моему, ты должна его проучить! — она так решительно взмахнула кулачком, будто фея природы должна, как минимум, применить на несчастном специалисте свою сильнейшую атаку не менее девяти раз, а затем станцевать брейк-данс на его бездыханном трупе. — Он же постоянно занимается рисованием! — Ну и что? — Флора удивленно приподняла брови. — Он художник, ему это нравится. И он очень красиво рисует. — Но для него рисование важнее, чем ты! Не отпирайся, Флора, я же столько раз это видела: он рисует, а ты сидишь рядом и скучаешь, бедняжка, — голос солнечной феи звучал с таким искренним сочувствием, что девушке даже стало немного неловко. Ведь на самом деле все было иначе.***
Уже приближаясь к знакомой широкоплечей фигуре, Флора заметила изменения в чертах его лица, и потому остановилась на расстоянии вытянутой руки и взволнованно заглянула в темно-голубые глаза, безмолвно спрашивая: все в порядке? — Флора, прости, пожалуйста, — юноша начинает фразу мягко, просящим, извиняющимся тоном. — Я должен рисовать каждый день хотя бы по часу, это как физические упражнения. Но сегодня был очень напряженный день в Красном Фонтане, и я не успел... ты не будешь против, если я немного порисую здесь, с тобой? Если тебе неприятно — не буду, я обещаю. Она одновременно очень растрогана: он волнуется о том, чтобы ей было хорошо и комфортно с ним, — и в то же время немного возмущена: он беспокоится из-за такого пустяка, она уже успела серьезно испугаться, увидев его встревоженное, виноватое лицо! — Великий Дракон, Хелия, конечно, ты можешь порисовать! — она порывисто хватает его за руку, но тут же смущается, и пальцы невольно обмякают, а сама девушка чуть-чуть неловко отступает на пару шагов назад. — Я хочу сказать, что... я не против. И мне было бы интересно посмотреть, как ты рисуешь, если ты не против. Она в легком волнении закусывает губу, почему-то почти уверенная, что Хелия откажет, ведь по рассказам других студенток Алфеи художники терпеть не могут, когда у них «стоят над душой»... но юноша легко улыбается и кивает, без слов говоря: конечно же, я не против. Вскоре они устраиваются на траве под деревом. Она — на небольшой мшистой кочке, прогретой теплым июньским солнышком, он — чуть ниже, удобно положив голову ей на плечо. Она мягко обхватывает его поперек груди тонкой рукой и с искренним любопытством следит, как под проворным карандашом на чистом листе бумаги появляются легкие, летящие силуэты птиц, животных, цветов, и порой ей кажется — что-то неуловимо-знакомое проскальзывает в выражении чьей-то мордочки или в изгибе очередного лепестка, что-то, что она каждый день видит по утрам в зеркале... «Нет, нет, наверное, я все придумываю», — смущенно думает она и зарывается мгновенно вспыхнувшим лицом в густые волосы, чтобы он ее не увидел. Она всегда восхищалась его шевелюрой и была хоть и молчаливо, но решительно не согласна со всеми, кто считал длинные волосы чем-то некрасивым. Что в них может быть некрасивого? Густые, гладкие, идеально-послушные... она пару раз расчесывала их — и невольно замирала от восторга, чувствуя, как скользит по ладоням теплый, густой, податливый шелк, сколько спокойного доверия в этом жесте: протянуть ей гребень и с мягкой улыбкой попросить расчесать себе волосы, а потом — подставить голову под ее осторожные руки. В этот момент он, молчаливый, сильный, уверенный в себе специалист, в прошлом — лучший ученик Красного Фонтана, способный в одиночку одной рукой в магической перчатке удержать целый корабль или огромного монстра, выглядел таким расслабленным, домашним, трогательно-беззащитным, и это вызывало не меньше трепета и восхищения, чем его спокойная сила в другие моменты. А теперь она вновь с наслаждением вдыхает их пряный, чисто мужской аромат, и блаженно улыбается, про себя втихомолку радуясь, что Хелия увлечен рисованием и не видит, какое глупое выражение прочно установилось на ее лице. Она с удовольствием перебирает длинные пряди — тонкая кисть тонет в них, как в шелковом черном море — легко и нежно дотрагивается до горячей шеи, мягко чертит узоры по плечу, ощущая под тонкой тканью рубашки и теплой кожей сильные мышцы... а потом Хелия мягко ловит ее ладони и прижимает к своим губам. Очень горячим, настойчивым, мягким губам. Он чуть запрокидывает голову, так, чтобы видеть ее лицо, и в его непривычно темных — наверное, это из-за сумрачного лесного освещения — глазах она видит столько неприкрытого, очевидного, горячего, нежного чувства, что в груди у нее что-то сладко и болезненно замирает. Наверное, это одно из лучших свиданий с ним, что у нее были. Впрочем, с ним все свидания кажутся Флоре идеальными.***
— Мне это совсем не трудно, — Флора даже рассмеялась, настолько это казалось ей очевидным. — Мне нравится смотреть, как он рисует. Это... захватывающе: смотреть, как несколькими движениями он создает что-то очень красивое. Стелла капризно морщит нос, мол, что может быть захватывающего в рисовании, это же не вечеринка, не выбор одежды, и даже не драка с каким-нибудь очередным врагом магического измерения, это просто рисование! Флоре вновь захотелось весело рассмеяться: иногда Стелла, хоть она и была на год старше их всех, казалась ей маленьким избалованным ребенком. Когда-то девушке казалось, что все принцессы такие, но появление Лейлы ее в этом разубедило. А вот и она с лукавой полуулыбкой привстала на локте и подмигнула своим подругам: — Да ладно вам, девочки, ну что вы к Флоре пристали. В конце концов, не в рисовании счастье, — она приобняла фею природы за плечи и озорно подмигнула: — А в поцелуях! Ну, давай, рассказывай, как твой рыцарь целуется! А то мы о нем ничего не знаем, не Хелия, а шпион темных сил какой-то! Девушки мгновенно оживились: окружили Флору, начали тормошить: «Точно!», «Давай, давай, рассказывай!», «Мы же подруги, а подруги всем должны делиться!». Флора, сначала замершая в растерянности и легком смущении, в шутку отпихнула от себя Блум — это она сказала — и погрозила ей пальцем: — Что-то ты своим Скаем ни с кем не делишься... — Эй, я не это имела в виду! — она рассмеялась и схватила подругу за руку. — Ну, давай, Флора, рассказывай, нам же интересно! Что ты от нас скрываешь-то? На самом деле, Флора даже не против была рассказать. В конце концов, она тоже девушка и, какой бы закрытой ни была, все равно испытывала определенную тягу к сплетням и обсуждениям парней — в меру, конечно, очень в меру. Но даже если бы она решилась об этом рассказать... как облечь в слова подобные ощущения?***
Первое прикосновение — всегда настойчивое, но в то же время удивительно нежное. Хелия никогда не бывал с нею грубым. Он прикасается к ее губам своими, словно прося разрешения, и Флора знает: как бы крепко он не прижимал ее к себе, каким бы жарким поцелуй не сделался в последствии — один знак, что ей неприятно или некомфортно — и Хелия отстранится, это для него так же естественно, как выражать поцелуями свои чувства. Правда это произошло всего пару раз: первый — когда он впервые коснулся своим языком ее, а второй — когда слишком сильно прикусил нижнюю губу. И в тот, и в другой раз Хелия отстранился, едва почувствовав, как она напряглась в его объятиях, и встревоженно заглянул в глаза, без слов спрашивая, что случилось. Узнав о первой причине, он извинился, и не пытался больше углублять поцелуи, пока она сама — робко и осторожно, боясь, что это вызовет лишь ощущение омерзения и холодной чужой слюны на губах, а не сладкого трепетного волнения — не провела легонько между его губ кончиком языка. Когда же он узнал о второй, то долго нежно целовал и посасывал ее припухшую от укуса нижнюю губу, и это было до дрожи приятно и сладко — у нее вскоре начали дрожать и против воли разъезжаться в разные стороны ноги. Но обычно его поцелуи ей нравились. За всю их — весьма обширную, но проходящую наедине — практику было всего два случая, когда Хелии пришлось отстраняться и выяснять, что он сделал не так, потому что обычно... он делал все очень, очень так. Чуткий и деликатный. Настойчивый и мягкий. С горячими, жестковатыми губами и крепкими, но нежными объятиями. Он никогда не был с ней груб — ни обнимая, ни целуя, но при этом был удивительно властным — и в то же время мягким, ненавязчиво беря на себя всю инициативу, лаская ее — сначала всегда по-разному, но затем он запомнил, как ей понравилось больше всего (хотя она, будучи очень неопытной, сама толком не поняла, что ей действительно понравилось), и теперь в каждом поцелуе на нее сыпался град из именно таких прикосновений. Мягкие, нежные, откровенные прикосновения, влажная, жаркая ласка, сбивающееся дыхание и головокружение. Ощущение, будто тонешь в очень теплой ванне, и тебе настолько хорошо, что не хватает ни силы воли, ни силы в ослабших мышцах, чтобы вынырнуть. Каждый раз наливающиеся приятной слабостью ноги и острое ощущение, будто она — расплавленный воск в его чутких и внимательных руках. И еще — порой пугающая ее жажда, вспыхивающая в груди: целоваться еще, целовать самой, жарко, нетерпеливо, подставляться под поцелуи, чувствовать их не только на губах, лице и руках — чувствовать их везде: на шее, плечах, на груди, животе, везде, везде! Порой это желание становилось настолько жарким, что Флора отшатывалась, будто обожженная, тяжело и часто дышала, и торопливо оправдывалась: нет-нет, все в порядке, я просто... задохнулась, воздуха не хватает... давай прервемся, мне что-то нехорошо... ей было стыдно, что она его обманывает, но она не знала, что делать с внезапным пожаром внутри и, каким бы сладостным ни был огонь, он по-прежнему очень ее пугал. Прежде всего — нежеланием тушить его. Желанием в нем остаться. Часто после долгих, опьяняющих поцелуев, она прижималась к его груди, пряча лицо в ямке между всегда открытых ключиц и приходя в себя. Хелия крепко обнимал ее, прижимался щекой к мягким волосам и — Флора, конечно, не могла этого увидеть — одурманенно улыбался, медленно обводя языком пылающие после поцелуев потемневшие губы.***
— Он... хорошо целуется... — почти пробормотала Флора, кожей ощущая предательский румянец на своих щеках. — Очень... опытно. — Серьезно? — Стелла удивленно вздернула брови. — А я о нем слышала, что он чуть ли не монах, еще удивлялась, он же такой красивый, блин, такого парня девчонки потеряли! «А я нашла», — Флора тайком улыбнулась, прикрывая нижнюю часть лица любимой подушкой. Иногда ей, конечно, хотелось бы, чтобы первый поцелуй Хелии произошел бы с ней, чтобы у него тоже сердце срывалось в сумасшедший галоп, когда их губы соприкасались... и еще почему-то очень хотелось хоть разок увидеть его краснеющим. Но с другой стороны: какая разница, кто был у него до нее? Главное, что теперь они вместе. И что они... — Мы любим друг друга, девочки, — мягко улыбнулась Флора, пресекая веселые обсуждения подруг. Она знала, что они все это не всерьез, и поэтому не обижалась, но сама говорила предельно серьезно: — Мы очень друг друга любим. И, пожалуйста, — обычно мягкий голос феи природы сделался чуточку жестче, — хватит делать о нем такие поспешные выводы. Стелла шутливо взмахнула руками: — Ой, ну все, начала защищать своего рыцаря! — и вновь весело рассмеялась.