По велению долга

Я жил по велению долга. Точнее, думал, что живу так. Как же я ошибался, и ошибка эта стала роковой. Но жалеть – бесполезно. Разве не вы когда-то сказали это? Впрочем, уже не важно. Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Для чего? Чтобы осознать ошибки и не совершить их в будущей жизни? Или просто память перелистывает страницы ненужного дневника, который вот-вот сгорит. И попадет в Закат, ибо кто достоин Садов Рассвета? Уж явно не я. Когда-то был дом – настоящий, теплый, уютный, наполненный радостью, смехом. Старший брат Гвидо, добрая матушка, строгий и порой насмешливый отец. Встречу ли я их на пути в Лабиринт? Потом – Лаик, где, вопреки ожиданиям, я не стал ничьим другом. Гвидо рассказывал со смехом о своих однокорытниках, о каверзах, что они вместе устраивали против строгих менторов, о том, как весело тайком собираться в одной из нежилых комнат и пить вино, рассказывая, как прошел первый выходной. У меня не было друзей. Были книги, да занятия, пыль старых фолиантов и скука. «Ты слишком осторожен», - сказал мне как-то один из однокорытников. Я не помню, кто именно. Память услужливо убирала все, что не было нужным. Как старательная служанка смахивает в камин исписанные скомканные листы, не полагая, что на них прекрасные стихи. Служба оруженосцем прошла в столице, вдали от войн и опасностей. «Исполнительный молодой человек» - так отзывался обо мне сеньор. Я старался не подвести его. Мне не досталось ни яркой внешности, ни особых талантов. Фехтовал я средне, стрелял – тоже. Но мной родители были намного больше довольны, чем старшим братом. И когда Гвидо принял участие в мятеже Эгмонта, отец проклял его. Сработало ли проклятие, или же просто те, кто пошли за Повелителем Скал, были обречены, но мой брат не вернулся из болот Ренквахи. Тогда я стал наследником, а вскоре – и принял титул графа. Отец ненамного пережил старшего сына. А я… Я предпочитал смотреть на других, тех, кто не боялся громко смеяться, пить вино и любить красивых женщин. Кансилльер и герцог Придд были моими друзьями. Они сами так считали. Я же не видел их дружбы, да она была мне и не нужна. Разговоры о возрождении Великой Талигойи. Шепотки за спинами короля кардинала и первого маршала. Порой люди мне казались карточной колодой. Рано или поздно карта будет бита. Или упадет со стола, или попадет «в отбой». Карты – они стали моей страстью. Раскладывая пасьянсы, я не чувствовал себя одиноким, я говорил, и все эти рыцари, дамы, кавалеры понимали меня. Они были моими вассалами, моими подданными. Смешно? Пожалуй. Годы шли. Я стал цивильным комендантом. -Ты будешь полезен нам, занимая столь высокий пост, - сказал граф Штанцлер, поздравляя меня. Он и не скрывал, что лишь с его помощью я смог получить его. У Штанцлера везде были шпионы, у Дорака – еще больше, а я втянулся в темную игру, где ставкой были жизни многих. И еще одна ошибка – я позволил себе полюбить. Она была куртизанкой, очень дорогой, ее звали «звезда Олларии», и по слухам, Первый маршал часто посещал ее. Она действительно была звездой – красива, недоступна, холодна. И безумно далека, ею можно было только любоваться. Я мечтал о ней, желая ее страстно, как только может желать влюбленный человек. А прекрасная Марианна отвергла меня, брезгливо морщась, когда я целовал её пухлые пальчики. Они пахли чем-то сладким, манящим. Я посещал салон баронессы Капуль-Гизайль, чтобы имеет возможность полюбоваться «моей звездой» - так я называл Марианну. Лишь мысленно – вслух я не осмелился бы никогда. Я по-прежнему был весьма осторожен. Вальтер Придд, братья Ариго, Генри Рокслей, и главным был кансилльер, граф Штанцлер. Люди Чести мечтали о возрождении Талигойи – а я был с ними, делал вид, что мне тоже нужны идеалы, сгинувшие четыреста лет назад, что я, как и они, буду плести сеть интриг. Нет, всё было вовсе не так. Нас со Штанцлером связала одна тайна. Какая – не буду даже вспоминать, слишком некрасивая вышла история. И я стал поддерживать во всем кансилльера, думая только о том, чтобы она не стала достоянием света. Тогда бы пришлось распрощаться не только с должностью цивильного коменданта, но и с жизнью. Когда в столицу прибыл юный герцог Окделл, кансилльер попросил взять его в оруженосцы. Я меньше всего желал связывать свою жизнь с кем-либо, особенно – молодым и наивным. Меня вполне устраивало моё одиночество. Но пришлось пообещать графу Штанцлеру, что назову имя Ричарда в Фабианов День. И не моя вина, что за креслом встал другой унар. С Дораком спорить равносильно самоубийству – я так и сказал эру Августу, на что тот лишь покачал головой. Все вышло совсем не так, как ожидалось – имя Повелителя Скал назвал Первый маршал Талига. После кансилльер мне сказал, что его попросила об этом Её Величество, не скрывая радости. Юный Окделл мог оказаться полезен нам. Удача у баронессы Капуль-Гизайль почти улыбнулась мне. И если бы не вмешался Ворон, «моя звезда» была бы моей. Хотя бы на одну ночь. Я не рассчитывал на любовь, но мог купить её. Кэналлиец взял на себя долг Валме, я проигрался в пух и прах. Еще оказался замешан мой оруженосец, выигравший у Окделла родовой перстень. Приструнить мальчишку удалось – кольцо с карасом вернулось к Повелителю Скал, а я мог лишь вздыхать о счастье, что ушло, уплыло рыбкой из моих рук. Когда началась война, и Ворон принял полномочия Проэмперадора, все мы были уверены, что Алва проиграет эту кампанию. Но союз с Бакрией и адуанами, казавшийся немыслимым, спутал наши планы. Кагета пала, Ворон снова был «на коне», а наши планы провалились с треском. Наемники, прячущиеся возле особняка Алвы, попали в Моро. Не зря говорили – Алву охраняет Чужой. После наступило затишье. Ворон уехал в Кэналлоа, а его оруженосец – в свой Надор. Кансилльер был доволен, хотя говорил, что после военных действий мальчишка восхищался своим эром. А нам оставалось ждать. Я знал, что Марианна была благосклонна к юному Окделлу, и возненавидел его за это. Ворон легко бросал красоту «звезды Олларии» к ногам юнца, чтобы приручить его. Дикого верпенка легко сделать ручным. Удивительно, но Ричард вернулся в столицу раньше своего эра – видимо, несладко жилось в родовом замке. А в Олларии назревал очередной мятеж. Незримо, подобно опухоли, он рос, вбирая в себя все большее количество людей. Диспут в Нохе был как нельзя вовремя. Вместо «некстати заболевшего» кардинала выступал фанатик Авнир. Его оппонентом был мягкий агарисский священник Оноре. То, что он станет отравителем детей, знал кансилльер, братья Ариго и, разумеется, я. Как и следовало ожидать, смерть детишек стала толчком к бунту. Столица горела, охваченная пламенем пожаров, а гарнизон был надежно заперт в казарме. У меня был приказ кардинала Сильвестра о том, что вверенные мне части не должны принимать участия в подавлении мятежа. Но кто мог подумать, что Ворон снова смешает наши карты, неожиданно вернувшись в Олларию? И первым делом наведается в столичный гарнизон, в сопровождении кэналлийцев и своего оруженосца. Меня ждал позорный арест, пришлось распрощаться с должностью и свободой. О звезде Олларии я не мог и думать. Кансилльер навещал меня в тюрьме, уговаривал потерпеть, обещая, что скоро меня освободят. Он, как обычно остался чист, хотя на нем было крови больше, чем на последнем во Дворе Висельников. - Настал черед юного герцога Окделла нам помочь, - сказал граф Штанцлер, - и он сделает все, как я ожидаю. Так и будет. - Так и будет, - отозвался я, холодея от осознания, что все станет куда хуже. Но страх раскрытия постыдной тайны по-прежнему висел над моей головой. В то утро Ворон появился во дворце с виконтом Валме. Марсель был свеж и весел, словно птица весной. Если бы он знал о разговоре кансилльера с братьями Ариго и со мной, то не радовался бы свежему утру и солнечной погоде. Штанцлер сообщил, что Алва обречен. Яд действует медленно и неотвратимо. - Кто отравитель? Неужели оруженосец? - Вы правы, Ги, - ответил эр Август, - мальчик мстил за отца и за унижения, нанесенные роду Окделлов. Я едва сдерживал торжествующую улыбку. Теперь Ворон рассчитается за всё! Меня не волновали великоталигойские бредни, но я не мог простить Алве Марианну и перстень. И ту игру, что затянулась за полночь. Что-то подсказывало мне, что она еще не кончена. У Первого маршала всегда найдется в рукаве запасной козырь. Беседа началась вполне невинно. Зачем-то Валме упомянул Ричарда, сказав, что мальчик болен. Кансилльер насторожился – от Ворона можно было ожидать всего, и то, что он узнает, что в вине был яд – тоже. Марсель считал меня своим врагом – та злополучная игра, когда он проиграл благосклонность Марианны, оставила след и в его душе. Карлион вспомнил о неотложном деле с геренцием – он умел «уйти красиво». Тогда Алва и произнес ту фразу, которая стала отправной точкой в нашем разговоре. Он упомянул эсператистских клириков, что несносны, потому что забыли о мужском деле. - Я не потерплю разговоров в таком тоне, - ответил я. Мог и промолчать – но все вдруг словно взорвалось в душе, как взрывается подложенная мина. И гори все Закатным пламенем! Мевен попытался примирить нас – это было бесполезно. А после совета Ворона найти себе какую-нибудь любовницу от гнева потемнело в глазах. Я брякнул что-то в духе Великоталигойских басен про Честь. Чем и заслужил смех Кэналлийца, а также пошлые шуточки. Алва был пьян – прав был эр Август, яд уже проник в кровь и начал действовать. Тем временем я услышал о мести за брата, которому я так бездарно наследовал шесть лет назад. Отступать было некуда. Вся наша жизнь - отныне без остатка - Холодный блеск, стальное острие. Не отступить - мной брошена перчaтка, Не отступить - вы подняли ее. Не отступить - вы подняли ее. «Дуэль не состоится», - прочел я в записке, тайно посланной мне Штанцлером. Утром он так настойчиво убеждал Алву в том, что нам надо написать завещания, подготовиться к поединку, а после пригласил тех, кто остался в живых на завтрак. Секунданты – дело десятое. Я, как обычно, поверил кансилльеру. «Вы, надеюсь, заметили, что утром Ворон вел себя необычно? Он был не пьян, как признался сам. Это начал действовать яд – очень редкий и не имеющий противоядия. Утром герцог не проснется». Мне стало жутко, когда я прочел эти слова, а по спине пробежал холодок. Бумага в камине вспыхнула и затрещала. Леворукому явно не по вкусу пришлось ее содержание. Я торопливо сотворил молитву, прося Создателя оградить меня от всякого зла. Не отступить - хоть правил я не знаю, Смертельный финт придержан до поры. Ах, ради Вас, - хоть я и не играю - Но принимаю правила игры. Утро застало нас в Нохе. - Мы удивлены отсутствием герцога Алвы. -А мы – ответил Марсель – еще больше. Я старательно изображал каменную статую. Ворон уже мертв, и скоро это станет известно не только нам. Дорака, наверняка, подкосит смерть любимца, и вряд ли всесильный кардинал протянет долго, с его-то больным сердцем. Король – кукла на троне, он будет делать все, что скажет августейшая супруга. Так что в скором времени можно ожидать смены династии. От размышлений меня отвлек вопрос Валме: - Сдается мне, о болезни Ворона было известно заранее? - На что вы намекаете? – я подался вперед, всем видом изображая возмущение. Но актер получился из меня никудышний. - Именно на то, о чем вы подумали. Вчера Алва чувствовал себя дурно, сегодня он не пришел. Если он не появится к восьми часам, я пошлю справиться о его здоровье. Брат Придда с непроизносимой фамилией заговорил о том, что вчера герцог вел себя странно, и возможно, это было лихорадочным бредом. Затем начался спор Манрика с Ариго, прерванный боем часов. Со стены спрыгнул черный кот, а за ним появился и Рокэ. Карлион сообщил очередность. Первым будет драться граф Гирке-урПриддхен, вторым – Ги Ариго. Я стал третьим. Меня это вовсе не радовало. И даже не давало надежду на то, что к тому времени, когда я встану против Ворона, мой противник будет достаточно вымотан. Я знал, что Алва сможет держать шпагу в руках, даже если будет ранен. Рокэ не торопил события, внимательно разглядывая кота, лежавшего на крыше. Я мог бы поклясться, что сам Чужой прислал ему помощника из Закатной Тьмы, дабы тот охранял Ворона. Росчерк шпаги, легкое движение изящной кисти – и тело брата супрема корчится в пыли. И каждый день - без права на ошибку, И не прервать проклятую дуэль. Как Вы милы, как вежлива улыбка... Что ж, выпад точен - Вы попали в цель. Ги атаковал много раз и безуспешно. Алва отбивал его удары и каждый раз вбрасывал шпагу в ножны. Он издевался над всеми нами, смеясь над своей и чужой жизнью, что могла оборваться каждую минуту. Ги словно обезумел, он совершенно потерял голову, кружа по серым камням нохского аббатства и нанося беспорядочные выпады. Затем Ворон начал атаковать. На лице брата королевы отразился ужас. Ги попятился, затем его нога подвернулась. Я на мгновение отвернулся, глядя в безучастное небо. А когда вновь посмотрел на дуэлянтов, с Ги все было кончено. Теперь была моя очередь. В синих глазах Рокэ полыхала ярость. Я понял, что не уйду отсюда, так же, как это случилось с Гирке-ур-Приддхеном и Ги Ариго. С чувством человека, приговоренного к смерти, я сделал первый выпад. Был выбор мой - безумье за отвагу, Был вызов мой - Вы приняли его. У Ваших ног - изломанная шпага, Несбывшейся победы торжество. Я не чувствую боли. Просто моя душа несется куда-то, в то время, как тело корчится в предсмертной судороге на каменных плитах. Навстречу мне выходит легкий силуэт. Знакомые черты, печальный взгляд некогда надменных карих глаз. - И вы, эр Людвиг, - слышу я, - он убил вас так же, как меня, одним ударом шпаги. Эстебан Сабве, мой оруженосец, что был таковым меньше месяца. Мальчишка погиб, когда Ворон вступился за своего. За того, кто позднее подсыпал ему яд в вино. Алву часто обвиняли в безумии, но он всегда знал, что делает и на что идет. Там, в Нохе, погиб четвертый участник дуэли, Иорам Ариго. Но мне не было никакого дела до этого. Я ушел туда, куда и должен был – мой проводник вел меня уверенно. Я не жалею ни о чем. Приходит час случайного прозренья. За краткий миг - высокая цена. Никто из нас не верит в отступленье, Но никому победа не нужна...