Возляжешь ли со мной

Кастиэлю горько. Ему горько с того самого мгновения, как Дин заговорил о женщинах. И сам факт этой горечи очень неприятен. Сев в машину с Дином, он не мог перестать думать об этом. Секс никогда его не заботил. Секс – это то, чем занимаются люди; ангелы, конечно, в курсе дела, но на этом всё. Кастиэль никогда о нём не задумывался – ни разу за всё своё существование. По крайней мере, применительно к себе. Так что неясное покалывание, когда Дин заговорил о сексе (вернее, о его отсутствии в жизни Кастиэля), смущение после этого и обида и горечь, когда он вынужден был признаться в отсутствии опыта, - все эти реакции были по меньшей мере неожиданны. Но он всё это ощутил и даже не осознал, что произносит какое-то оправдание, пока не заговорил; это сбивало с толку, и частично поэтому он… взволнован. Трудно поверить, что он волнуется, хотя ещё год (человеческий) назад он даже не понимал, что означает это слово. Но сейчас он не может заставить пальцы прекратить двигаться и чуть не отрывает пуговицу своего плаща, потому что или она, или машина Дина, а это не вариант. К такому он не привык. С другой стороны, он вообще не привык ощущать всё так ярко и глубоко, пока не вернулся. Раньше, даже когда ему казалось, что он начинает чувствовать, всё было как-то размыто. Наверное, причина частично в Джимми – он всё ещё с ним, но (и это тоже беспокоит) совсем не отвечает, и вовсе не потому, что Кастиэль ему не позволяет. Кастиэль даже пытался разбудить его, трижды, но напрасно. Всё сбивает с толку, всё слишком, всё сделанное было впустую, и теперь осталась лишь надежда на бога, где бы он ни был; призыв Рафаэля скорее всего будет означать смерть Кастиэля, ведь он далеко не так силён, как когда-то (он надеется лишь, что это не с Рафаэлем он сразился в доме пророка, но это лишь предположение, и он не позволяет себе особенно в него верить и уже тем более не заговаривает об этом). Он вообще не позволяет себе слишком отдаваться чувствам – вернее, пытается. Нужно держать себя в руках, хотя бы создавая видимость того, что он остался прежним, и пока этого хватает. Он сказал Дину, что погибнет, и пожал плечами, хотя внутри что-то болезненно сжалось, когда Дин выслушал эти новости без особого неприятия. Честно говоря, Кастиэль даже не знает, согласился ли он с затеей Дина, потому что одобряет её, или потому, что это значит, что Дину на него не плевать. Может, по обеим причинам. Он не знает. Он смотрит в окно; темно, и дорога едва видна. Выпустив пуговицу, он лезет рукой в карман, находя амулет Дина, и сжимает его, не вынимая. Он вздыхает, зная, что Дину непросто было его отдать, и жалея, что об этом вообще пришлось просить. Не то чтобы Дин надолго без него останется, если Кастиэль не переживёт завтрашний день. Вряд ли Дин продолжит поиски, и винить его не в чем, но Кастиэля раздражает непонимание Дина. Всё так сложно. Кастиэль не знает даже, верный ли выбрал путь; в конце концов, если завтра он умрёт, Дин не станет искать дальше, и единственным выбором для него станет «да» Михаилу. Кастиэль не понимает, почему от одной мысли об этом к горлу подступает желчь; уж этого ощущения он точно попытался бы избежать. Может, это раненая гордость: никто не счёл его достаточно важным, чтобы рассказать ему об истинном предназначении Дина, хотя с учётом того, что он почти обо всём узнал последним, удивляться тут нечему. Но ещё спасая Дина из Ада, Кастиэль знал, что Дин – Избранный, а никто даже не упоминал Михаила. Кроме того, Кастиэль согласился с известной ему частью пророчества, с тем, что ему сочли нужным рассказать, стоило ему увидеть душу Дина, сломленную и замаранную – иначе и быть не могло. Воссоздавая Дина, он действовал необычайно бережно, веря, что это лишь задание, доказывающее бесконечное милосердие, доброту и мудрость бога; в конце концов, Дину давали вторую возможность доказать свою праведность – да и само по себе прощение казалось Кастиэлю величайшим проявлением милосердия его отца. Тогда. Сейчас же Кастиэль твёрдо верит, что Дин – Избранный. Никто и ничто его не переубедит. Но здесь замешано и что-то иное. Одна мысль о том, что Михаил овладеет Дином, непереносима, потому что Дин должен принадлежать только себе и никому более, пока он сам того не захочет по доброй воле – и в любом случае не должен становиться ничьим сосудом. Есть причина, по которой он потерял бы всё, что потерял, снова, есть причина, по которой он сделал всё это. А ещё, кажется, он чувствует стыд; он знает, что значит просить чьего-то разрешения на вселение в тело, знает, что сам факт того, что ангелам нужно согласие, немногое меняет. Знай он раньше, как всё обернётся, выбрал бы кого-то, у кого нет семьи, которую можно потерять; но это ничего не изменило бы. Как бы он ни сожалел о содеянном, вряд ли от этого есть польза жене Джимми или ему самому. И чего бы ни хотели Небеса, Кастиэль не хочет, чтобы кто-то поступил с Дином так, как он поступил с Джимми; но если завтра он погибнет, он уже не сможет ничего поделать. Он просто хочет, чтобы Дина волновал он сам, а не то, умрёт ли он девственником. Хотя за год с лишним Кастиэль успел заметить, что Дин склонен заговаривать на подобные темы, когда ему неловко; может, сейчас тот же случай? Вздохнув, Кастиэль качает головой. Это слишком сложно. Это слишком сложно, и, каким бы сдержанным он ни казался со стороны, это не значит, что внутри он так же безразличен к тому, что завтра снова погибнет. Даже вспоминать первую смерть настолько тяжело, что он не может себя заставить это сделать, но пережить это снова… - Мы на месте. Готов к бешеной ночке? Кастиэлю чудится в голосе Дина какая-то резкость, будто он пытается, не особенно успешно, казаться бодрым; обернувшись, он видит, как Дин изображает улыбку. Глаза Дина не улыбаются, но Кастиэль об этом не заговаривает. Может, он видит то, что хочет. - Даже если бы не был, у меня ведь нет выбора? - Тоже верно. Идём тогда. Кастиэль кивает и выходит из машины, аккуратно закрывая дверь; Дин почти лязгает своей, и Кастиэль удивляется, но ничего не говорит. Дин нажимает кнопку у двери, и та открывается. Кастиэль входит за ним в тёмное фойе, выглядящее как угодно, но не представительно. Ему не нравится. Они поднимаются; Дин стучит в очередную дверь, и их впускают. Кастиэль ждёт, пока Дин поговорит с женщиной за стойкой – кто знает, только ли за стойкой она работает, с учётом того, куда они пришли. Пара минут – и Дин кивает ей, кладя на стойку деньги, а потом берёт Кастиэля за руку и ведёт его в какое-то помещение, где уже находятся тринадцать очень красивых девушек. У Кастиэля возникает ощущение, что он по колено стоит в пыли; нельзя не заметить, какая эта комната потёртая и угнетающая благодаря тяжёлой тёмно-красной бархатной обивке на стенах, и он почти забывает о девушках; Дин пихает его локтем, и Кастиэль дёргается. - Кас, э, выбери кого-нибудь. Не переживай, всё договорено. Хотел бы Кастиэль знать, что это за «всё» - проститутка, то, что это будет его первый раз, ещё что-нибудь?, - но обращает внимание к девушкам. Выражение лица Дина вроде как подбадривает его, и Кастиэль не смог бы отрицать, что он делает это наполовину потому, что ему хочется пережить что-то, настолько важное для его подопечного, а наполовину потому, что этого захотел Дин. Неважно. Он изучает девушек, отчаянно пытаясь понять, как нужно выбирать; не то чтобы у него был опыт осознания чужой привлекательности. Пока они шли к машине, Дин спросил, каков его типаж, и он не ответил. У него нет типажа, и он никогда не чувствовал ни к кому влечения, основанного на одной лишь внешности, не говоря уж о том, что раньше у него была возможность заглянуть прямо в душу, но её наряду с несколькими другими отняла у него предыдущая смерть, так что сейчас он не может судить даже по этому. Он делает вдох. Он справится. Все девушки, в общем-то, очень красивы, и для оценивания выставлено даже больше, чем ему бы хотелось. Он отметает двух, которые кажутся ему слишком накрашенными (забавно, он даже не знал, что ему это не нравится; видимо, никогда не бывает слишком поздно), но остаётся ещё по меньшей мере десяток. Это тупик. И тут он замечает ещё одну, сидящую на диванчике слева от него. Она единственная, чья юбка достаёт до колен, а её кружевной серо-розовый корсет, хоть и сидит прекрасно, не выставляет почти всю грудь напоказ, в отличие от остальных. Она босая и светлокожая, у неё полные розовые губы, русые волосы достают до груди, по щекам рассыпаны веснушки, а большие зелёные глаза обрамлены длинными тёмными ресницами. Она почти не накрашена, да и то ненавязчиво, и Кастиэлю это вроде как нравится. Когда она замечает, что он разглядывает именно её, уголок её губ приподнимается, показывая совершенные белые зубы; в этом есть что-то дерзкое и что-то знакомое. Тут Дин замечает, на кого он смотрит. - Э. Эта тебе нравится? – спрашивает он почти удивлённо. Кастиэль кивает, не доверяя своему голосу; он даже не знает, должен ли сразу подойти к девушке, но, к счастью, за него это делает Дин. Кастиэль не слышит всего разговора, но улавливает «первый раз», «всё оплачено вперёд» и «пожалуйста, будь терпеливой». Девушка кивает, поднимается и идёт к Кастиэлю. Она кажется уверенной, опытной и расслабленной. Ну хоть кто-то. - Твой друг сказал, ты слишком стесняешься, чтобы самому подойти, - говорит она с вопросительной интонацией, но легко и почти игриво. Кастиэль сглатывает. - Я… - Да всё нормально. Меня такие мелочи не напрягают, сладкий. Я Касси. Можешь не говорить мне своё имя, если не хочешь. Нас ждёт лучшая комната; приступим? - А. Ну. Да, - отвечает он, порастеряв все слова. Касси? Лучшая комната? – Дин, ты?.. - Я просто подожду, не беспокойся. Я что-то не в настроении, но это твоя ночь. Повеселись. Кастиэль не вполне уверен; слова Дина звучат спокойно, но что-то в выражении его лица кричит о другом, а Кастиэль знает это лицо. Но у него нет времени вдуматься, и он идёт за Касси в другую комнату с такими же тёмно-красными стенами. Они проходят три или четыре комнаты, слыша звуки, которые сложно принять за что-то, чем они не являются; возможность присоединиться к этому хору не особенно привлекает. Кастиэль чувствует себя нелепо. Касси. Кас и Касс, сказал бы Дин. Но это совсем не смешно. Касси открывает дверь, и они входят в довольно большую комнату. Всё обклеено небесно-голубыми обоями, которые явно почище красного бархата предыдущих комнат. Слева стоит огромная кровать, у стены, но не в углу, с голубым покрывалом, которое явно должно выглядеть дорогим, но не выглядит. Как сказал бы Дин, хватили лишку. Если это лучшая комната, каковы же остальные? А ведь, наверное, Дин специально просил лучшую. Этой мысли достаточно для Кастиэля, чтобы решить, что он пройдёт через это. Он не хочет умирать, отказывая Дину в попытке сделать ему что-то приятное, даже если до этого он не выказывал никакой заботы и даже если это что-то приятно лишь по меркам Дина. Кастиэль снимает плащ и аккуратно вешает его на стул. Наверное, нужно снять ещё что-то. Потом он вспоминает об амулете в кармане и о «не потеряй» Дина и, вынув, вешает его на шею, пообещав себе снять сразу же, как только это подойдёт к концу. Место для его ношения неподходящее, но он не хочет упускать его из виду. Потом он начинает беспокоиться, что действует слишком медленно, но вдруг на его поясницу опускается ладонь. - Расслабься, у нас два часа с хвостом. Можешь не торопиться, если не хочешь. Но твой друг сказал, что ты хочешь этого, так ведь? Кастиэль оборачивается к уверенно улыбающейся Касси и кивает, хотя и не вполне понимает, что включает в себя «хочешь этого». - Тогда… просто дай мне всё сделать. Будет приятно и медленно. Длинные мягкие пальцы начинают ослаблять узел его галстука, не снимая, а вторая её рука расстёгивает его рубашку. Она прижимается к нему – не вжимается, но явно нарушает личное пространство (так наверняка сказал бы Дин) – и действует медленно, невероятно медленно. Заодно она постепенно подталкивает его к кровати, и он переводит дух и смотрит на неё, а потом закрывает глаза и снова смотрит. Её лицо так близко, что он мог бы пересчитать её веснушки, но на одно мгновение он видит перед собой черты лица Дина, даже хотя она чуть полновата и накрашена; его руки начинают трястись, и он уже не может успокоиться. Весь самоконтроль, накапливаемый им после воскрешения, вдруг испаряется; она красива и приятна, и, хотя ей платят за это, касается она его так, словно сама этого хочет… и всё это не имеет значения. Все мелочи на месте, но они неправильны, потому что она не тот человек, к которому он по-настоящему привязан, даже если по причине сходства он подсознательно её и выбрал. Вовремя же он осознал. Очень вовремя. А ещё, хотя до Джимми не дозваться, Кастиэлю кажется, что прикосновения к этой красивой незнакомке могут оскорбить человека, чьё тело принадлежит теперь ему. Он даже не может спросить разрешения; может, стоит тогда и забыть об этом, но он внезапно не может этого сделать. Просто не может. Девушка качает головой, улыбается и берёт его руки в свои. - Я… прости, я не могу… - Эй. Расслабься. Я так и подумала. - Ты… - Сладкий, когда парень, смахивающий на моего брата-близнеца, просит меня затащить тебя в постель, платит за лучшую комнату и просит меня проявить терпение, потому что ты можешь сорваться, но хочет обеспечить тебе волшебную ночь, а я нравлюсь тебе достаточно, чтобы подойти на роль твоей первой… я могу сложить два и два. Давай-ка выдохни и реши, чего хочешь. И пока ты не спросил – я ничего не потеряю, если ты упорхнёшь. Видишь ли, я просто хочу делать свою работу. Распутывание личных дел клиентов в неё не входит. Но раз уже ты всё равно не хочешь… Кастиэль садится – падает – на кровать, следуя её совету. Но всё сбивает с толку, и хотя последнее, чего он хочет, это волновать Дина, он просто не может, не может, если только… - Можешь… можешь привести его? Моего… друга. - Может, потом оставить вас наедине на эти два часа? – она подмигивает и смеётся, увидев на лице Кастиэля удивление. – Эй. Вы же заплатили. Комната всё равно ваша. Только не теряй мне тут сознание, ладно? Он кивает. И она уходит, быстро переступая босыми ногами по ковру. У Кастиэля болит голова, и в нём не осталось ни капли той уверенности, с которой он убил двоих себе подобных в раздевалке Джона Винчестера. Нужно было просто тихо посидеть, как он и собирался. Может, тогда он и не понял бы, чьё имя нужно добавить к большей части причин, по которым он сделал бы всё это снова, если бы это было нужно Дину. Может, он до сих пор думал бы, что встретит неминуемую смерть, с верой в то, что поступает правильно. Не то чтобы сейчас он думает иначе; это правильно, и только Рафаэль может знать, но до сего момента мысль о принесении себя в жертву ради этого не подвергалась им сомнению, а теперь он чувствует в себе эгоизм и хочет существовать дальше. Так быть не должно. И Дин даже не поймёт, в чём дело, да и ему наверняка всё равно, особенно если… - Кас? - Дин, - Кастиэль умудряется произнести его имя ровно. Дин кажется по меньшей мере удивлённым, и Кастиэль качает головой. - Что… она сказала, ты… - Я… я просто… я не могу. - Не можешь что? Кастиэль и сам не знает, но открывает рот и во второй раз за вечер говорит, сам не зная, что. - Я пытался. Пытаюсь. Быть тем, кем был раньше. И я не хочу тебя беспокоить. Я думал, это будет разумно. Но… нет. Больше нет. И не потому, что они… подрезали мне крылышки, - цитирует он без тени улыбки. Руки беспомощно дрожат. – Но потому, что раньше я и думать бы не стал об ином способе призвать Рафаэля. Дин подходит ближе, медленно, но Кастиэль только переводит дыхание; нельзя прекращать говорить. - Раньше смерть во исполнение долга казалась мне чем-то, за что стоит быть благодарным. А теперь я чувствую что угодно, но не благодарность. Я думал, что просто не стану обращать внимания, но… просто… - голос предаёт его, и Кастиэль сам не особенно верит в то, что говорит дальше. – Неужели так сложно сделать вид, что тебе хотя бы жаль? Кастиэлю не нравится надломленность в собственном голосе и то, как невозможно тихо звучит последнее предложение, но потом он слышит шаги и негромкий звук, как от удара коленей о пол. Он открывает глаза и видит, что Дин действительно опустился на одно колено перед кроватью, на которой он сидит, и теперь они примерно одного роста. Выражение лица Дина лишает Кастиэля дара речи. Его губы упрямо поджаты, а глаза невозможно широко раскрыты и почти на мокром месте, и от одного этого у Кастиэля в горле образуется комок. - Я… Кас, я просто… это… Сэма нет, Бобби на другом конце Штатов, чёрт знает, сможет ли он когда-нибудь ходить, и я не могу… не хочу мириться с тем, что ты снова умрёшь. Ты сказал это так мимоходом, и с тех пор, как ты вернулся, ты был… ну, я понимаю, что ты на меня злился, но ты вроде был в порядке, и… ты так просто это воспринял, и я не хотел… даже думать об этом, наверное. Но если… боже, сначала ты говоришь мне всё это в больнице, и уж наверное, ты во всём прав, а потом говоришь, что умрёшь, так, будто собираешься порыбачить на выходных… Кастиэль мог бы – хотел бы – много чего сказать. Он мог бы сказать, что в больнице Дин просто воспринял его слова на свой счёт. Что упомянул о своей возможной смерти так небрежно лишь потому, что не знал, как сделать это иначе – или, может, потому, что сделал бы так раньше. Но лицо Дина отражает то, что можно назвать лишь искренней заботой, и Кастиэль теряется. - Я не хочу умирать, - вырывается у него; эти слова силой пробираются наружу, потому что он не хотел говорить ничего подобного, не хотел признаваться в таком человеческом страхе, не хотел поддаваться импульсу, не покидавшему его с тех пор, как он открыл глаза после смерти, дав тем самым понять, что он уже не тот, кем был прежде. Это такое потрясение, что он рад, что сидит, иначе колени бы точно подкосились, но он не успевает и подумать об этом: одна рука Дина обхватывает его талию, а другая обнимает плечо. Он наполовину вслепую подаётся навстречу, и вдруг тепло определённого свойства распространяется по его (его?) телу, когда он цепляется за плечи Дина, даже не осознавая этого. Щека Дина касается его шеи, и Кастиэль зарывается в его плечо; это вдруг оказывается необходимым, и он не хочет знать, почему. Просто хочет этого. И тут он слышит негромкое, напряжённое и приглушённое: - Чёрт, Кас, неужели ты думаешь, что я этого хочу? Кастиэль не знает, как мог быть так слеп, что не увидел Дина насквозь. Когда-то он мог сделать это, лишь встретив его взгляд – может, он всё ещё в состоянии, но теперь его рассудок затуманен. Он судил по первому впечатлению и поддался ему, даже не подумав дважды. Сейчас ему должно бы стать ещё больнее, но не становится: Дин прижимается ещё ближе, и это так хорошо, что Кастиэль, наверное, мог бы… просидеть вот так всё оплаченное время, не двигаясь. Это соблазнительная возможность. И весьма. На какое-то время ему кажется, что так и случится, но Дин чуть сдвигается, чтобы заглянуть в его лицо, но не отстраняется полностью; Кастиэль не уверен, что хочет иметь с этим дело, но на лице Дина отражается лишь искренняя обеспокоенность и что-то, кажется, похожее на привязанность. Но Кастиэль не стал бы уточнять. Но не хочет рисковать и узнавать ответ. - Так… она сказала… - Она? Касси? - Да. Э, она сказала… что очевидно, что ты сохнешь по кому-то другому или типа того, и не удосужилась объясниться. Просветишь? - Может, лучше было бы не… - Кас. Нет. Просто нет. Не надо этого снова. Посмотри, к чему это привело. - Мне действительно нужно объяснять тебе то, что она поняла за минуту? – тихо спрашивает Кастиэль, убирая руки с плеч Дина и обхватывая себя за талию. Он не может отогнать мысль о том, что как только Дин всё поймёт, он уйдёт. Кастиэль не хочет этого. Он не вынесет. - Она… - Дин приподнимает бровь, и это выглядело бы забавно – при других условиях. – Подожди, если… о. Лицо Дина озаряется пониманием, и Кастиэль опускает взгляд. Он не может смотреть Дину в глаза – но тот хотя бы всё ещё здесь. Кастиэль чуть не давится воздухом, когда пальцы Дина приподнимают его голову за подбородок – так мягко, что это даже больно. - Я, знаешь, удивлялся, почему ты выбрал ту, что смахивает на мою близняшку. Или я не так понял? - Нет, так. Я… я пойму, если… Кастиэль так и не заканчивает это предложение, потому что рука Дина за затылок притягивает его к себе, и губы Дина находят его губы. Кастиэль замирает на мгновение, не зная, что делать и как это понимать, но тут пальцы Дина соскальзывают с его затылка и теряются в его волосах, медленно вырисовывая кружочки чуть повыше затылка, а губы Дина становятся чуть настойчивее – не давят, но ясно дают понять, чего хотят. Кастиэль знает, что должен сказать «нет»: Дин не обязан делать это из чувства долга, а ведь этого он не хочет. Но, вздохнув и этим разомкнув губы, тем самым случайно впустив Дина внутрь, Кастиэль внезапно осознаёт, почему люди говорят, что плоть слаба. Стоит ему сдаться, как Дин оказывается ещё ближе и ласкает его нижнюю губу языком; это словно предупреждение, потому что потом Дин целует его как следует, медленно исследуя весь его рот языком – но по-прежнему не торопя. Кастиэль действует инстинктивно и вздрагивает, когда их языки встречаются; пальцы Дина всё ещё блуждают в его волосах, и у Кастиэля в голове не укладывается, как совершенно происходящее, как касается его Дин: с тем, что уже нельзя не назвать привязанностью – она словно стекает с кончиков его пальцев, - как ничто из пережитого им ранее не может сравниться с этим. Поцелуй длится какое-то время, но даже после этого Дин почти не отстраняется. Кастиэль обретает голос лишь с третьей попытки. - Ты не должен этого делать, - шепчет он, несмотря на боль. Было бы куда легче просто забыть об этом, но он не сможет, если Дин просто хочет оказать ему последнюю услугу. - Не должен, - соглашается Дин, но не отодвигается и спустя пару мгновений вздыхает и заговаривает снова: - Но я хочу. - Если ты… - Что бы ты там ни хотел сказать – нет. То есть да, я сказал, что в мою смену девственником ты не умрёшь, но если ты думаешь, что я собрался трахнуть тебя из жалости, подумай ещё раз. Даже несмотря на… до того… в смысле… что с Джимми? Он пропал, когда ты, э… Кастиэль переводит дыхание. - Он здесь, но… не отвечает. Я несколько раз пытался привести его в сознание, но не выходит. Я не знаю, что происходит, Дин. И ещё одна причина того, что с ней бы ничего не вышло, в том, что сделать это с незнакомкой было бы неуважением, а я этого не хочу. Но… - Это другое? - Да. Мне хотелось бы думать, что он понял бы, хотя у меня и нет возможности попросить разрешения. Но… думаю, он бы его дал. Кастиэль не хочет говорить, что Джимми понял бы его, потому что чувствовал к Амелии то же, что он чувствует к Дину; Дину пока не нужно этого знать. - Ну… тогда я всё ещё хочу. Кастиэль сглатывает и смотрит Дину прямо в глаза; лги он, вряд ли смог бы надолго удержать его взгляд. Но Дин не только не отводит глаз; в них отражается такая искренность, что Кастиэль уже не может верить, что Дин притворяется. Он слишком хорошо его знает. Сердце Кастиэля (Кастиэля?) разгоняется, воздуха вдруг не хватает, и он готов уже сократить расстояние между ними, когда Дин вдруг опускает взгляд и смотрит на свой амулет на шее Кастиэля. Он не кажется рассерженным – просто удивлённым. Кастиэль решает, что лучше заговорить первым. - Ты сказал мне его не терять. Он лежал в плаще, но если я собирался… Ладони Дина мягко опускаются на его щёки, и Кастиэль замолкает. Он подрагивает под этим прикосновением, ощущая, грубость кожи рук Дина и противоположную ей нежность их движений. Кастиэль не ожидал такого, но жаловаться не станет. Ни за что. - Спасибо, - шепчет Дин, и Кастиэль совершенно не понимает, за что его благодарить – может, за то, что услышал просьбу; но раздумывать над этим некогда, потому что Дин мягко и медленно подталкивает его спиной на кровать, а потом останавливается, и Кастиэль приподнимает бровь. - Что… - Встань. - Зачем? - Раз уж мы это делаем, то делаем как положено. Кастиэль не знает, как положено, но пожимает плечами и поднимается. Дин сбрасывает свою куртку и плащ Кастиэля, а потом идёт к кровати и пару раз похлопывает по ней и проводит ладонью по покрывалам – пыль, может, стряхивает. Стянув покрывало, Дин скидывает обувь, и Кастиэль следует его примеру. Он не особенно понимает, почему Дин так медлителен, но, к счастью, проверив содержимое ящика прикроватной тумбочки и переложив что-то в карман джинсов, Дин наконец поворачивается к нему и подходит ближе, беря за руку и ведя к кровати. Он не говорит ни слова. Разгонись сердце Кастиэля ещё немного, оно взорвалось бы; он дрожит от предвкушения, оказавшись между Дином и кроватью. Руки Дина медленно распутывают его галстук и снимают его совсем, а потом принимаются за ещё не расстёгнутые пуговицы – вернее, этим занимается только одна рука, а вторая вырисовывает какие-то случайные фигуры на уже обнажённой коже; её движения почти невесомы, но кровь Кастиэля закипает – ему так кажется. Робко подняв руки, он стягивает рубашку Дина. Ему хотелось бы и самому что-нибудь сделать, но хотелось бы и знать, каково чувствовать это. Когда Дин избавляет его от белой рубашки, Кастиэль просто тянет за нижний край его футболки, и Дин приподнимает руки, позволяя её снять. Взгляду Кастиэля открывается обнажённая кожа, приобретающая непривычный оттенок в неярком освещении комнаты с красным абажуром на лампе. Дин безупречен, если не считать отпечатка Кастиэля на плече. Кастиэля тянет коснуться этого отпечатка, узнать, что случится, но он не успевает, потому что снова чувствует на себе руки Дина, медленно оглаживающие его талию и расстёгивающие ремень, который с глухим стуком падает на пол. Дин целует его снова, крепко удерживая за бёдра, целует медленно и настойчиво, и Кастиэль решает просто… расслабиться, как и советовал Дин. Он неуверенно кладёт руку на бедро Дина, частично на джинсы, частично на обнажённую кожу, а вторая рука сама тянется к его плечу. Стоит ему коснуться отпечатка, как его словно пронзает электричеством, прошедшим по каждому нервному окончанию; Дин стонет ему в рот, не разрывая поцелуй, а кровь устремляется книзу; ему хорошо – нет, волшебно. Он чуть крепче сжимает плечо Дина, и тот решительно толкает его на кровать; простыни по крайней мере кажутся мягкими, прохладными и чистыми. Дин отстраняется от его губ, рвано и тепло дыша ему в щёку, и Кастиэль снова дрожит. Ощущений много, слишком много, а ведь они едва начали… Он сбивается с мысли, когда руки Дина спускаются с его талии и стягивают одновременно брюки и нижнее бельё, падающие на пол к рубашкам. Наверное, несправедливо, что сам Дин всё ещё в джинсах, но и эту мысль Кастиэль додумать не успевает, потому что Дин, едва заметно ухмыльнувшись, медленно разводит его колени в стороны и обхватывает его стоящий член губами. Кастиэль даже не осознавал, насколько возбуждён, пока не увидел своими глазами, а после этого он теряет и последнюю способность связно мыслить. Дин принимает в рот весь его член, и есть в этом зрелище что-то порочное, но и невыносимо притягательное. Дин медленно движет головой вверх-вниз и выделывает языком вещи, от которых Кастиэля колотит; глаза Дина не вполне открыты, но и не закрыты. Даже в красноватом полумраке этой комнаты Кастиэль различает проблеск их зелени и успевает подумать, что они прекрасны, пока Дин снова не ласкает его языком. Кастиэль вскидывает бёдра и хватается за простыни, видя в глазах Дина удовлетворение от этого – но даже будь они закрыты, Кастиэль почувствовал бы это удовлетворение. С губ Кастиэля безо всякого его на то желания слетают тихие жадные стоны; он смутно осознаёт, что они становятся всё громче, но ему плевать. Никого это не удивит, да и из-за всех закрытых дверей доносятся такие же. Ладони Дина остаются на его коленях, и Кастиэль так ошарашен накрывшими его ощущениями, что даже не замечает, что Дин так и продолжает мягко разводить его ноги, и понимает это, только когда Дин сдвигает их обоих. Он не знает, что делает Дин, не видит его руки в полумраке и, честно говоря, мыслить тоже не способен, но мгновенно всё понимает, почувствовав прикосновение влажного холодного пальца. Кастиэль запускает пальцы в волосы Дина, желая приласкать, но тут Дин одновременно действует и языком, и протолкнувшимся внутрь пальцем, и это вдруг оказывается слишком; Кастиэль больше не может сдержаться и тянет Дина за волосы, чтобы предупредить. Дин не сдвигается ни на дюйм, и Кастиэль кончает ему в рот. Это не похоже ни на что из пережитого им ранее. Он словно вспыхивает, пронизанный током; впервые он ощущает это тело своим, и его переполняет тепло, определённо неведомое ему доселе. Это приятно, невероятно приятно, и невероятно сладко; он роняет голову на подушку и, когда вновь обретает способность полусвязно мыслить, понимает, что тяжело дышит, а по лбу стекают капельки пота. Такого быть не должно, но он не задумывается об этом – не тогда, когда Дин смотрит на него так, словно знает, насколько именно ему это понравилось. Если можно вообще назвать это «понравилось»; это слово не передаёт и половины его ощущений. Так вот, у Дина лицо человека, который хорош в чём-то и очень даже прекрасно это знает; у него, пожалуй, есть на это право, но до Кастиэля доходит, что он впервые видит Дина таким. Хотел бы он видеть это выражение лица почаще, особенно вызванное не навыками в постели, а его праведностью (хотя Дин вряд ли научится соотносить это понятие с собой), предназначением или просто самим собой. Вот бы это случилось поскорее. И тут Кастиэль осознаёт, что Дин лежит на боку рядом с ним, улыбаясь липкими губами и положив ладонь ему на бедро. - Только не говори, что начал сомневаться. - Я… нет. Совсем нет. - Хорошо. Потому что, знаешь, хотя тебе и понравилось, технически ты всё ещё… Дин резко замолкает, когда Кастиэль тянется и прижимает к его губам палец. Не для того чтобы заставить его замолчать – ему просто вдруг становится любопытно и хочется попробовать вкус. Он подносит липкий палец к губам – горьковато, но не неприятно, просто странно. Он вздрагивает, услышав стон, и улыбается, видя, что Дин покраснел. - Прости. Э. Это… просто… это было… чертовски горячо. Уголок губ Кастиэля приподнимается. Наверное, его улыбки перестали быть неуловимыми. Покачав головой, он снова поднимает взгляд на Дина, по-прежнему смущённого; если завтра Кастиэль погибнет, может быть, возможность увидеть его таким – прощальное благословение его отца. Потому что, хотя Кастиэль и видел в Дине многое ещё со времён ада, задумывался о нём больше положенного после их возвращения из прошлого и не находил для его описания иных слов, кроме как «прекрасный» так давно, что и не помнит, когда это началось, всё же сейчас Дин выглядит так, что у Кастиэля захватывает дух. Может, дело в том, что всё его тело расслаблено; может, в какой-то растерянности во взгляде, означающей, что сейчас он не думает ни об аде, ни о конце света, ни о брате, ни о возможной смерти Кастиэля, ни о чём другом тревожном; может, в их близости; чем бы это ни было, Кастиэль хотел бы запечатлеть Дина в памяти именно таким, и он благодарен за то, что успел увидеть его таким перед смертью. Он тянется к нему, целуя его чуть разомкнутые губы и снова испытывая горьковатый вкус, снова вздрагивая и не замечая, что начал возбуждаться по новой. Дин хихикает, опуская взгляд вниз, и Кастиэль на мгновение смущается. - Кажется, кому-то не терпится узнать, как я сдержу своё слово? Кастиэль устраивает ладонь на щеке Дина, большим пальцем выводя маленькие кружочки на чуть грубоватой, но благословенно тёплой коже. Он мог бы сказать, о чём думает на самом деле, но, наверное, это испортило бы легкомысленность момента, и… он не хочет. Сейчас не время. - Так, может, покажешь? Положив ладонь ему на затылок, Дин поднимается на колени на кровати, и Кастиэль делает то же. Рот Дина снова невозможно жарок и влажен, и Кастиэль льнёт ближе, когда пальцы Дина запутываются в его волосах. Руки Кастиэля сразу же устремляются к джинсам Дина: кто-то здесь слишком одет, и это не он. Он расстёгивает их и стягивает, не особенно удивившись, почувствовав (не увидев – его глаза уже закрыты), что под ними на Дине ничего нет. Дин разрывает поцелуй, и Кастиэль, открыв глаза, видит, как он вынимает что-то из кармана – наверное, то, что до этого было в ящике тумбочки. Вот почему его палец недавно был влажным. От этой мысли кровь снова устремляется к паху, и Кастиэль облизывает губы, когда Дин, поднявшись с кровати, сбрасывает джинсы до конца, а потом снова забирается к нему. Кастиэль видит, как он возбуждён, очень возбуждён, и это до странного приятно – в конце концов, именно Кастиэль тому причиной, и что-то говорит ему, что присоединиться к Дину будет не слишком. Что ещё лучше, скоро они соединятся по-настоящему. Дин тихо шепчет ему на ухо: - Спереди или сзади? Выбор за тобой. - Спереди, - сразу же отвечает Кастиэль. Он хочет видеть лицо Дина и ни за что от этого не откажется. Дин кивает, подтаскивает подушку и устраивает её под поясницей укладывающегося Кастиэля. Кастиэль не знает, будет ли ему больно; кажется, обычно бывает, но вроде как ему такое чувствовать не положено – так что кто знает? Он уже ни в чём не уверен. Дин тем временем становится на колени между его ног, разводя их так же мягко, как и до этого; его лицо склоняется над грудью Кастиэля, и тот шумно вдыхает от удовольствия, когда Дин опускает голову и нежно целует его во впадинку у шеи. Амулет зажат между их телами, и Кастиэль думает было, что он должен быть на Дине, но тут же забывает об этом, когда губы Дина оставляют его шею и тот отстраняется, чтобы взять смазку. Не успев подумать, Кастиэль ловит запястье Дина одной рукой, а второй забирает у него смазку. Дин сглатывает, поняв, что он собирается сделать, а руки Кастиэля чуть дрожат, когда он выдавливает смазку на пальцы Дина, не отпуская его запястье. Наверное, одной руки будет достаточно; закончив, Кастиэль отпускает её и разводит ноги ещё шире. Он снова чувствует палец Дина, прижимающийся, надавливающий, влажный и прохладный, и, о, как же это невероятно теперь, когда он сосредоточен лишь на этом. Вторая рука Дина лежит на его бедре, и, когда Дин вводит в него второй палец, Кастиэль не задумываясь ловит эту руку за запястье, подносит к губам и целует в ладонь. Дин поднимает взгляд: он явно не ждал этого, но есть в его взгляде что-то открытое, от чего Кастиэль решает, что сделал это не зря. Два пальца Дина двигаются вперёд-назад, а Кастиэль принимается целовать кончики пальцев его свободной руки, и Дин тихо стонет, осторожно – очень осторожно – добавляя третий палец. Ощущений невероятно много, а неприятных почти нет, и Кастиэль снова перестаёт мыслить связно и ловит указательный и средний палец Дина губами и ласкает их языком; они шершавее, чем были, когда Кастиэль воссоздавал их. Дин стонет громче и поднимает на Кастиэля взгляд настолько полный желания, что тот снова приходит в восторг. - Чёрт, Кас, это… это… просто… ты же даже не представляешь, да? Кастиэль и правда не представляет, не особенно, но, видимо, он всё делает правильно, так что он втягивает пальцы Дина ещё глубже в рот. Вторая рука Дина вдруг отстраняется за новой порцией смазки, а потом все три пальца снова оказываются внутри Кастиэля, и чем глубже они проникают, тем поверхностнее становится его дыхание. Потом он отнимает от Кастиэля обе руки и снова тянется за смазкой, но Кастиэль и в этот раз останавливает его; быть может, у него больше никогда не будет такой возможности, так что он выдавливает смазку себе на ладонь и старательно увлажняет член Дина. Тот стонет даже ещё громче и начинает бормотать какие-то богохульства, а Кастиэль продолжает касаться: он даже не представлял, что доставлять кому-то удовольствие так же приятно, как ощущать его самому. - Чёрт, это… господи чёртов боже, Кас! Кастиэль даже не пытается скрыть усмешку, отнимая руку; Дин едва разборчиво велит ему приподнять ноги, и Кастиэль подчиняется, расслабленно обхватив ими талию Дина (подушка оказывается очень даже кстати), и тут же забывает, как дышать, почувствовав, как в него вжимается член Дина – до невозможности медленно. Дин не сводит с него взгляда, и Кастиэль кивает; тогда Дин толкается внутрь. Больно, но не так чтобы очень; Кастиэлю некогда думать, потому ли это, что Дин не пожалел времени на подготовку, или потому, что он не может почувствовать сильную боль. Это неважно – не тогда, когда Дин проходит ещё глубже, почти зарываясь в него, и Кастиэль не может сдержать вскрика удовольствия в то мгновение, когда Дин, видимо, находит нужную точку. И правда, это лучше всего, что было до этого, и, когда он шепчет «ещё», Дин только усмехается, подаётся назад и вновь вперёд, уже не так медленно, и Кастиэль стонет, когда он снова попадает по той же точке. И снова. И снова. А потом Кастиэль начинает отвечать на толчки, теснее сжимает ноги, пытается двигаться в заданном Дином темпе, единственно верном, не слишком медленном и не слишком быстром. Кастиэль не знает, сколько это длится; он осознаёт только, что в какой-то миг рука Дина обхватывает его член и начинает ласкать – тогда он понимает, что долго не протянет. Он ловит шею Дина руками и притягивает его для поцелуя, лихорадочного, смазанного, влажного и совершенного. Дин всё ещё бормочет что-то невнятное, и Кастиэль поднимает взгляд к его лицу, чтобы не пропустить ни мгновения; Дин, ухмыльнувшись, наклоняется и шепчет ему на ухо: - Кончишь для меня сейчас? И всё – Кастиэль кончает в ладонь Дина, не отводящего от него взгляда, и даже не понимает что кричит его имя так громко, что наверняка их слышит половина здания; его накрывает такая волна блаженства, что с ней не сравнится даже предыдущая, а потом он слышит «Чёрт, Кас», и Дин кончает внутрь него, сжимая его плечи и зарываясь лицом в его шею. Потом он чуть поворачивает голову так, что они оказываются лицом к лицу. Всё невероятно ярко и восхитительно, и к чёрту его предыдущие мысли – лицо Дина никогда не выглядело прекраснее, чем сейчас, и Кастиэль не может сдержаться и, почувствовав, что оргазм Дина подходит к концу, снова целует его, и Дин отвечает, так легко, что Кастиэль больше не может подавлять в себе глупую надежду выжить завтра. - Ты был прав, - шепчет он пару минут спустя, когда Дин уже вышел из него и лежит рядом, снова устроив руку у него на бедре. - Насчёт чего? - Тихо сидеть в номере было не лучшей моей идеей. Дин тихо смеётся, качая головой, и смотрит на него с явным теплом, которого Кастиэль не ожидал; он вспыхивает и надеется, что в красноватом освещении это останется незамеченным. Дин тянется к своему амулету, поправляет его и снова выпускает. - Дин? – зовёт после этого Кас, ловя его руку, пока она не исчезла. - Да? - Если я завтра я… ну… просто хочу, чтобы ты знал, что я не жалею ни о чём из того, что мы сделали. Я много о чём жалею, но никогда о том… никогда о том, что предпочёл помочь тебе. Всё, что я говорил, было правдой, но никогда не думай, что я поступил бы иначе. Дин сочувственно сжимает его ладонь, и Кастиэль выдыхает с облегчением. Если в итоге окажется, что он потерял всё и умер ради этого, он будет знать, что оно того стоило. Дин смотрит на часы и садится. - У нас есть ещё немного времени, но… лучше прибраться. Я знаю, что мы заплатили за два часа, но всё же место не лучшее. - Пожалуй. Дин кивает и идёт в маленькую ванную (может, поэтому комната и считается лучшей). Кастиэль, закрыв глаза, делает вдох и выдох и тут же оказывается чист и полностью одет. Видимо, на это он ещё способен. Вернувшись спустя пару минут, Дин, в полотенце на талии, приподнимает бровь и быстро одевается, а потом проверяет, не забыли ли они чего. Когда они уходят, Касси подмигивает Кастиэлю; он подмигивает в ответ, наверняка очень нелепо, но они уже выходят за дверь, так что он не успевает увидеть её реакцию. Два часа ночи. - Ты говорил про рассвет? - Про рассвет. - Ну, ещё есть четыре часа. Нам, наверное, хватило, ты же вроде не хотел выпить? - Я… лучше в другой раз. - Да, ко… в другой раз? Дин приподнимает бровь и смотрит на Кастиэля, словно не до конца веря, что он упомянул возможность этого другого раза. Кастиэль пожимает плечами и опускает взгляд; он не хочет ничего говорить, надежда слишком хрупка, но… кто знает. - Кто знает. Пути отца моего неисповедимы, а во мне осталась вера. Он помог однажды, возможно, поможет и снова. Дин вновь качает головой, но хотя бы не пытается сострить насчёт тортильи, и за это Кастиэль очень благодарен. - Уж я надеюсь. Кастиэль кивает. - А ещё он не может дать тебе умереть, раз ты занялся сексом всего раз. Это было бы жестоко, правда? Кастиэль как-то понимает, что Дин это не всерьёз, и это его устраивает. - Вчера я велел бы тебе прекратить богохульствовать. - А сегодня? - Тебе и правда стоит прекратить, но ты прав. Дин смотрит на него так, словно поверить не может, что он это сказал, и Кастиэль чувствует удовлетворение. А потом Дин открывает дверцу машины, бормочет что-то неразборчивое о сумасшедших ангелах и спрашивает, идёт он там уже или что. Кастиэль не отвечает и забирается на переднее сиденье.