Приятные моменты

Иногда Алёне казалось, что она многое готова отдать за то, чтобы выкинуть Германа из своей жизни. Но она соврёт, если скажет, что всё время считала его ужасным человеком, что ей всегда было неприятно находиться рядом с ним. Она помнила, что во время их первого поцелуя его лицо не было так гладко выбрито, как в другие дни. Его щетина шершаво касалась её губ и щёк, слабо колола и терпимо царапала их; губы тут же начали болеть и пульсировать, стоило девушке покинуть каюту учителя. В тот же день Макс при встрече опустил шутку, будто её рот такой красный, словно по нему прошлись наждачкой. Она помнила, как на первых порах их отношений она часто бегала в душ по понятным причинам. Она помнила, что всегда его будила, если вставала раньше него, и помнила, как иногда просыпалась одна в его каюте. Она помнила, что его губы были приятно солоноватыми. У него был чарующий голос — с лёгкой хрипотцой, низкий, бархатный, эротичный баритон. Он не всегда сопутствовал угрозам. Она знала, как нежно и ласково он мог звучать, каким чувственным и родным мог быть — этот голос обволакивал, овладевал ею, пробирал до приятных мурашек, тепло наполнял собой мысли. Она помнила, как говорила ему, что ей нравятся его руки, как они ласкают её. Его ладони были тёплыми и широкими, и когда они накрывали её руки, в груди зарождался приятный лёгкий трепет. Она чувствовала то же самое, когда он подносил её ладони к своим губам и поочередно целовал каждый пальчик. Когда он гладил её по голове. По спине. По бедру. По животу. И по груди. За завтраком она украдкой бросила на него взгляд. Видимо, о чём-то задумавшись, он приложил ложку к губам, смотря куда-то в стену. Черное изваяние посреди обыденной столовой... Ей вспомнилось, как ночью она комкала его черную рубашку. Он опускался всё ниже и ниже - подарил долгий поцелуй в ключицу, осыпал ласками грудь, проложил дорожку из поцелуев вниз по животу... А потом она закрывала руками лицо, чтобы её никто не услышал, её ноги, закинутые ему на плечи, напрягалась, дрожали, и она выгибалась, стонала, звала его по имени и ничего не могла с собой поделать... А он крепче брал её под бёдра, чтобы она меньше ёрзала, и усиливал напор, доводя её до грани. Он целовал её медленно и любил растягивать поцелуи, но иногда, словно поддавшись неожиданному и отчаянному порыву, он вдруг начинал целовать её быстро, сбивчиво и пугающе напористо. Это всегда длилось недолго — в какой-то момент он замирал, не отрывая губ от её кожи, а потом снова начинал покрывать её тёплыми и тягучими поцелуями, как и делал до этого. А ещё она замечала, что обычно он закрывал глаза только в двух случаях — когда спал и когда целовал её. Неважно куда — в губы, в лоб, в шею, в грудь, в живот.... Она редко обнимала его по своей инициативе, хотя знала, что ему это очень нравилось. Нравилось, как она закидывала на него ногу и прижималась к нему всем телом, если они лежали вместе на одной кровати и она назойливо мешала ему уснуть, как она потом жалась к его груди, засыпая рядом с ним, как брала его за руку, когда они вместе прогуливались по палубе, и как обнимала сзади, если он сидел за столом и читал какую-нибудь книгу. Она помнила, что он расслаблялся, если его лицо находилось близко к её коже — например, когда его щека касалась её щеки или когда она прижимала его голову к своей груди. Она знала, что ему было приятно, когда она гладила его по волосам, но если она делала это слишком долго, его начинало клонить в сон. Она спрашивала про шрамы на его теле, а он брал её руку в свою и водил её пальцем по своей коже, будничным тоном рассказывая, как и где их получил. Вот тот на животе — это ему вырезали аппендицит, за левым ухом — неудачно подстригли в парикмахерской, неровный и маленький рубец на локте — со всего размаху ударился об угол стола, кривой и угловатый на левом предплечье — поранился бритвой, два тонких бледных на спине — получил на работе, и тот на левом боку — там же, напоролся на битое стекло, когда полз на животе. Алёна слушала, а в конце лукаво спрашивала, не обманывает ли он её. Он улыбался и в шутку хвалил её за проницательность. В шутку ли?.. Она не знала, действительно ли он был романтиком. Может, все его красивые ухаживание - всего лишь дань её девичьей мечте о головокружительном романе с единственным мужчиной, как это обычно бывает в книжках... А может, это действительно был порыв души? Когда она согласилась переехать к нему в каюту, он вошёл туда с ней на руках. Полночи они целовались и обнимались; потом он отлучился ненадолго в душ, а когда вернулся - она уже спала, заняв собой всю его кровать, а он не стал её будить. Однажды он принёс ей на завтрак чашку кофе, хотя такого богатства у них на корабле уже давно не было. А ещё, когда капитан случайно застукал их вместе и в ярости выволок её полуголой из каюты, запретив им встречаться, Герман пришёл к ней ночью, в то время как другие девчонки спали, и забрался на её двухэтажную кровать. Пару раз, когда он приглашал её на свидание, он приносил ей овсяное печенье, волшебным образом оказавшееся у него. Её любимое печенье. Удивительно, но он так много знал про неё, даже то, что она не говорила. Знал её любимые книги, фильмы, телевизионные программы, сладости, знал, какие ей нравятся певцы и актёры, какую музыку она слушает. Она спрашивала, следил ли он за ней, а он почему-то смеялся. "Папочка бы не одобрил," - с насмешливым прищуром говорил он. В такие моменты ей больше всего хотелось нарушить правила, без оглядки наступить на сотню грабель, утонуть в ошибках, выпятить своё громкое "я" и перейти через поставленные отцом запреты. Как не бывает абсолютно правильных людей, так и Алёна никогда не была девочкой без изъяна. Когда он раздевал её в пустом учебном классе, она возбудилась сильнее обычного - что будет, если их, капитанскую дочку и её преподавателя, застанут вместе за таким недвусмысленным делом?.. Её щеки налились ярким румянцем, когда он усадил её на стол, а ладони стали влажными от волнения, когда он раздвинул ей ноги, не прекращая целовать. Когда папки и книги стали съезжать к краю стола и падать вниз, когда ей в лопатку упёрся колпачок от ручки, а карандаши вереницей посыпались на пол, когда он крепко прижал её к себе, а потом вдавил в стол, в бумаги, местами влажные от капель пота, - тогда она потерялась в ярком оргазме... А на следующий день он сидел за этим самым столом, вёл урок, время от времени ловил на себе её взгляды и старался не улыбаться. А чувство порочной тайны сладко напрягало ей живот... Перед ним она чувствовала себя как кролик перед удавом, но когда они оставались наедине, всё преображалось. Она чувствовала себя свободнее, когда он рассказывал ей забавные истории не о себе и когда от этого она звонко смеялась ему в шею, когда она стягивала с него футболку, после чего они долго лежали в тишине в одной постели... В такие моменты ей казалось, что они совсем на равных. Её улыбка всегда заставляла его улыбаться в ответ - наверное, именно поэтому она чаще других видела, как он улыбается. Ира говорила ей, что переезжать к Герману - плохая идея, ведь она почти ничего о нём не знает. Но это было неправдой - вон уже сколько всего перечислено, а в памяти всё равно всплывает всё больше и больше подробностей. Например, она знала, что если они долго лежали вместе и разговаривала, то вместо шнурка от рации он начинал накручивать себе на палец её волосы. Она знала, что если он искал её в девичьей каюте, то входил без стука, что у него на полке лежало немало книг о природе, что часы на его левой руке - водонепроницаемые и очень крепкие, что у него был приятель, который хранил фотографию своей бывшей в холодильнике, и что в начале путешествия он держал у себя в шкафу неприкосновенный запас сладкого. Она знала, что у него есть аккуратная круглая родинка посередь груди, знала, что он любил, когда во время секса она звала его по имени, и что он дышал чаще, если она была сверху.

***

Иногда Алёне казалось, что она многое готова отдать за то, чтобы выкинуть Германа из своей жизни. Но она соврёт, если скажет, что всё время считала его ужасным человеком, что ей всегда было неприятно находиться рядом с ним. Соврёт, если скажет, что Герман никогда ей не нравился.