Blue Valentines

I'm going to see you every time I turn my back Кастиэль и Дин решили расстаться, потому что так было правильно. Нет, на них не давили и родители, ни друзья и, в общем-то, никто не был против. Но Дин понимал, что и ему, и Касу надо будет жить дальше. От него родители когда-нибудь точно потребуют завести полноценную семью, а Кас… Кас не умел ничего скрывать или врать, но очень хотел сделать карьеру в области науки. А там таких, как говорится, не жалуют. Когда они начали встречаться, Касу было всего пятнадцать, Дину — семнадцать. В них было полно любопытства, тяги к неизвестному, гормонов и новых, нежных чувств, которые надо было куда-то выплеснуть. Конечно, их отношения никогда не были пустым трепетом юношеских сердец, и Дин всегда воспринимал их серьезно. А уж Кас тем более. Кастиэль заботился о Дине, когда тот болел и приносил ему домашнюю работу, которую спрашивал у учителей. Дин следил, чтобы в школе или еще где-нибудь никто про них ничего не прознал. Ему-то, по сути, было все равно. Он может начистить зад любому, кто хоть заикнется против него, Сэмми или Каса. Но вот сам Кас навряд ли смог бы постоять за себя, к тому же одноклассники его были раза в два крупнее. Но Дин любил Каса, а Кас любил Дина, и тогда это было самым важным. Дин театры ненавидел, но каждый субботний вечер они выбирались на спектакли, потому что Кастиэль почти что визжал от восторга, когда они сидели в партере, ровно на том расстоянии, когда на актеров не приходится смотреть снизу вверх, но и вглядываться в их лица не нужно. Он неизменно надевал светлую рубашку, темно-синюю галстук-бабочку и выглядел словно сын аристократа ушедшей эпохи. Самому Винчестеру наряжаться не нравилось, а потому он доверял это дело Касу. И тот, на самом деле, неплохо справлялся. А после представления они шли до дома по старому парку, и Кас восторгался игрой актеров и замыслом произведения, ну, а Дин молча улыбался и держал его за руку, наслаждаясь теплым вечером. Кас в свою очередь, ненавидел езду на больших скоростях, притом на старой Винчестеровской импале, но никогда ничего не имел против, если Дин выжимал сто — сто двадцать по хайвэю. В такие моменты Кас закрывал глаза и, хоть и знал, что так нельзя, накрывал руку Дина, лежащую на руле, своей. Так ему было гораздо спокойнее. Так ему было почти не страшно. А больше всего Касу нравилось, когда Дин играл ему на гитаре. Неважно что, неважно когда, но голос Винчестера имел особенность уносить Каса от всех проблем, больших или маленьких. Музыка обволакивала его и несмотря на то, что Кастиэль был очень замкнутым и стеснительным, он всегда подпевал Дину. Пусть едва слышно, но от самого сердца. И Дину всегда хотелось записать голос Кастиэля, потому что не было в тот момент ничего красивее и удивительнее, чем он. А потом, когда Касу исполнилось двадцать два, когда у них уже была собственная маленькая квартирка, когда их отношения стали чем-то настолько важным, что и представить было трудно, произошло то, чего всегда боялся Дин. Отношения стали препятствием и препятствием непреодолимым. Касу отказали в должности, когда он случайно проболтался о том, что состоит не в дружеских отношениях с мужчиной. И даже живет с ним под одной крышей. Так же случилось и во второй раз, и в третий, и, к сожалению, в четвертый. Кас никогда не винил Дина, ведь их любовь было самым лучшим в его жизни. Зато Дин ясно осознавал вину. То, что было между ними, мешало Касу стать по-настоящему счастливым. И это не было надуманно: Кастиэль на самом деле был расстроен, он опустил руки и как бы Дин не старался ему помочь, ничего толком не получалось. Дин думал, много думал. Он видел выход, он знал, что другого нет, но никак не мог решиться. Он не мог отказаться от Кастиэля, от счастья и тепла, но считал себя жутким эгоистом. И все шло по кругу, все становилось только хуже. А потом был серьезный разговор. Наверное, хуже него были только последствия. Нет, Дин не бросил Каса, не ушел из дома, хлопнув дверью, не заставил Каса ненавидеть его, хотя это было бы гораздо милосердней с его стороны. Дин с ним поговорил. Долго, серьезно и тяжело. Сначала Кастиэль упирался, кричал и злился. Даже грозился избить Винчестера, но тот был непреклонен. Дин держал руку Каса и смотрел ему в глаза. Он говорил, что Кас не сможет наладить карьеру, не сможет сделать того, к чему так долго и упорно стремился, того, что было мечтой всей его жизни, что его никогда не смогут оценить по достоинству. Говорил, что все это, если говорить честно, может быть временным (Дин сам себя ненавидел за эти слова), что когда-нибудь, когда они уже не смогут быть вместе, Кастиэль ужасно пожалеет обо всем, что было, и что этого Дину хотелось бы меньше всего. Ведь все, к чему он стремился, это сделать Каса по-настоящему счастливым. Чтобы он мог получить от жизни все, чтобы исполнил все свои задумки и был доволен тем, что делает. И, главное, чтобы он никогда не был один. Дин ни за что не хотел бы, чтобы Кастиэль вспоминал их любовь как ошибку, как нечто, что было неправильным и плохим, хотя и убедил сам себя в этом. Если бы Кас жалел о том счастье, что они успели друг другу подарить, Дин бы просто не выдержал. И Кас не мог поступить так с человеком, которого любил и которому отдал лучшую часть себя. И в итоге они приняли решение. Решение, которое, по их мнению, было единственным правильным. Решение, которое навсегда искалечило их обоих. Это не случилось сразу. Они провели вместе еще пару месяцев, наполненных горечью предстоящего расставания и искренней любовью, которую каждый молча обещался искоренить в себе. А потом, теплой летней ночью, Дин ушел. Он не оставил ни адреса, ни номера телефона, ни хоть какой-нибудь записки. Так было надо, так Кас быстрее отойдет. Утром, когда Кастиэль не обнаружил Винчестера, он почти не удивился. Спустился вниз, заварил себе кофе и провел день так, как, в общем-то, самый обычный день. А вечером лег в кровать и не смог сдержать слез. Он лежал, уткнувшись подушку, чувствуя, как его сердце медленно рвется на маленькие лоскутки, словно бумага. Его грудная клетка пульсировала болью, а по лицу текли слезы, которые он тщетно пытался сдержать, искусывая губы в кровь. Он не знал, что все будет так… больно. Дин же ехал, выжимая под двести, чего никогда не позволил бы себе, если бы рядом сидел Кастиэль. Ему жутко не хватало его руки и его самого. Дорога расплывалась, но Дин не сбавлял скорости, потому что умереть бы сейчас было легче, чем прожить следующие десять лет. Дин не мог найти себе места, не мог не пытаться найти Каса, выяснить, что с ним и как, в порядке он, здоров ли. И когда все летело к чертям, Дин отправлялся бар и пил. Очень много пил. После этого его обычно забирал Сэм, слушая все излияния его пьяной души. Сэму не было это в тягость, ведь он переехал в Остин с братом, именно для того, чтобы быть рядом. И только спустя десять лет Дин немного отошел. Он познакомился с милой девушкой (почти что женщиной), пригласил ее на свидание, а потом, собственно, все пошло так, как должно было еще давно. Нет, Дин ее не любил, но она привлекала его как человек, и они стали не то чтобы парой, но очень хорошими друзьями. Спустя какое-то время они поженились и даже завели ребенка. Мальчишка был удивительно похож на Дина характером, но внешностью шел в маму. Темные волосы, светлые глаза… Дин думал назвать его Кастиэлем, но это имя все еще было запрятано в самом темном и истерзанном уголке души, и он не был готов вытащить его. И, кажется, никогда не будет. А через год Дин получил первую валентинку. Небольшой синий кусочек бумаги в виде сердца, погребенный под кучей ненужных писем. Дин улыбался, пока доставал его. Улыбался ровно до того момента, пока не прочел имя отправителя. Кастиэль. Дин пару секунд буквально не мог вдохнуть. Ему вдруг стало тяжело даже просто стоять, словно сила притяжения возросла в несколько раз. С трудом переставляя ноги, он вошел в квартиру, оставил письма на столе, сжал в руке валентинку и пошел в ванную. Молли поинтересовалась, все ли с ним в порядке, на что Дин даже не смог кивнуть головой. Скажи он хоть слово сейчас, он наверняка сорвался бы на крик, а любое лишнее движение могло стать началом разрушения квартиры. В Дине бушевали гнев, радость, печаль и ужасающая по всеобъемлемости боль. Когда он зашел в ванную, он обессилено опустился на пол, прислонившись спиной к двери. Сердце с силой билось в груди, а руки, сжимавшие послание, тряслись. Он смотрел на валентинку так, как наверное смотрит бывший наркоман на новую дозу. Дину хотелось открыть ее, хотелось прочесть каждое слово, обвести взглядом каждую букву, выведенную рукой Каса, рукой, что когда-то Дин держал и слушал восхищенный щебет пятнадцатилетнего парнишки, рукой, что лежала на его руке, когда импала мчалась по трассе, рукой, что Дин целовал в приступе самой настоящей и жгучей страсти, рукой, что Дин никогда в жизни не думал отпускать, рукой, что Дин никак не мог забыть. С другой стороны, он боялся. Он так долго отвыкал, так долго держал все это как можно дальше. Так долго свыкался с острой болью, с бесконечными мыслями об одном человеке, что ему было страшно пережить это снова. Дин сидел и смотрел, продолжая метаться между двумя „но“, не зная, что окажется хуже: открыть и переломить себе еще раз или оставить письмо так, как есть, и мучиться до последнего. И Дин открыл. Почерк у Каса совсем не изменился: все те же буквы, почти каллиграфические, та же аккуратность, которой Дин всегда восхищался. «Здравствуй, Дин. Стоил ли извиняться за все те годы тишины? Или я должен дождаться их с твоей стороны? Я не знаю. Помнишь, ты мне всегда подсказывал в таких.. деликатных вопросах. Меня все же приняли на работу, туда, куда я хотел. В тот самый первый раз. Они сказали, что я вовремя одумался. Что если бы не сделал этого, я бы потерял весь свой потенциал и меня бы вообще „с таким“ никуда бы не взяли. Представляешь, ты оказался прав. Ты хоть когда-нибудь ошибаешься? Господи, как бы мне хотелось, чтобы ты ошибся. Сейчас я.. счастлив. Да, думаю так. Скучаю ли я по нам? Да. Жалею ли о том, что было между нами? Нет. Жалею ли о том решении? Нет. Месяц назад познакомился с милой девушкой, она собирается устраиваться к нам. Знаешь, она хорошая и очень милая. А еще она похожа на тебя, представь? Тоже гоняет, как сумасшедшая и не любит театры. Держу ли я ее за руку, когда она за рулем? Нет. Ходит ли она со мной на спектакли? Да. Спасибо тебе за, все Дин. Я все еще… В общем, у меня все еще хорошо. Надеюсь, у тебя тоже, Дин.. Винчестер. С любовью Кас» Дин не хотел плакать. Он поднял голову, всматривался в мелкие трещины на потолке и часто-часто моргал. Неприятный ком остался в горле. Дину казалось, что его хорошенько избили и выжали, словно половую тряпку. Он чувствовал себя опустошенным и в то же время наполненным до отказа болью и.. обидой? И, может быть даже, радостью. У Каса все было хорошо. И пусть это случилось только сейчас, но его жизнь налаживается. Дин слабо улыбнулся и все же слеза, против его воли, скатилась по щеке. Конечно, Дину было невдомек, что хоть Кастиэль действительно познакомился с милой девушкой, он все еще думал о Дине каждую минуту. И, конечно, не знал Кас, что Дин все еще вспоминает все дни, проведенные с ним. Все, на что они наделись, что решение было верным, и что каждый из них по-своему счастлив. Дин не ответил на это письмо. Как и ни на одно другое, хоть он и получал их каждый год. Если Кастиэль был счастлив, Дин не должен был мешать этому, как бы он не хотел ответить. Как бы он не хотел рассказать о том, что хочет все вернуть, о том, как ему не хватает Каса и о том, что ему хоть раз хочется ошибиться. А Кас продолжал писать. Каждый год, четырнадцатого февраля, голубые валентинки исправно появлялись среди писем и счетов. И каждый раз, когда Дин видел их, его сердце сжималось и дыхание перехватывало. Он чувствовал себя как ребенок, у которого умер пес. И Дин ненавидел их получать. Ненавидел, потому что они заставляли его переживать раз за разом все те десять лет. Они пробуждали самые нежные, самые больные чувства. Потому что они заржавевшими металлическими спицами карябали его сердце и душу, выцарапывая оттуда все, что Дин запрятал. Все, что Дин бережно хранил и ни за что не хотел вспоминать. Дин ненавидел эти синие клочки бумаги. Ему хотелось изорвать каждую на миллиард кусочков, потому что они возвращали то прошлое, от которого он почти отгородился. И потому что кроме боли, они дарили чувство.. присутствия. Чувство, что Кас где-то здесь, совсем рядом, стоит протянуть руку, и Дин коснется его темных спутанных волос, щеки, поросшей легкой щетиной… Но Каса не было рядом, и уже никогда не будет. И Дину хотелось разбить все, что было в радиусе его досягаемости, лишь бы не ощущать боли. Дин ненавидел получать эти валентники. И не ответил ни на одну. Но каждую из них, каждое чертово бумажное сердце он бережно складывал в верхний ящик стола, потому что… Потому что они были единственным, что он по-настоящему любил.