"А на улице вьюга..."

В старой церкви на окраине города сладко пахнет ладаном и терпкой полынью, а деревянные половицы мирно поскрипывают под ногами прихожан. И огоньки многочисленных свечек перед образами слегка подрагивают, отбрасывая причудливые, витиеватые тени на бледные лица молящихся. Их глаза широко распахнуты, во взгляде нет ни тени мучительной тревоги, тяжелого беспокойства или смятения. Они с покорностью и благоговением всматриваются в лики святых, повторяя священные слова молитвы. Это снаружи жалобно стонет вьюга и кружит метель, а здесь царит молчание тишины; это снаружи люди торопливо бегут по улицам, сливаясь в мутный поток похожих, обезличенных фигур, а здесь пытаются постигнуть бесконечную дорогу к Богу. В старой церкви на окраине города молятся не за себя, а за тех, кто не смог выбрать путь спасения души, а предпочел забвение праздности. Медленно затихают всякие звуки, чуть меркнет свет и раздается голос священника. Два брата, Борис и Глеб, недавно окончившие духовную семинарию, готовятся читать проповедь о примирении с ближним и всеобщем прощении. Начинается служба. Она стоит в углу, у иконы Божией Матери, с трепетом вслушиваясь в слова проповеди. Ладонь почти до боли сжимает маленький серебряный крестик, висящий на шее, а губы сжаты в странной, отрешенной полуулыбке. Это не знак насмешки, нет, а скорее способ молчать, иначе против воли из груди вырвется тяжелый горестный стон. А богослужение не приемлет постороннего шума. Сестра бы непременно посмеялась над ее набожностью и не преминула бы подшутить над тем, что ее не зря назвали Кристиной. Да, непременно бы посмеялась, будь она рядом. Она не видела ее уже давно, и даже не могла припомнить их последнюю встречу – счет времени был потерян с роковой минуты. Тогда семейная трагедия целиком перекроила их жизни, пробежала трещиной между ними и разделила близких людей: сестра всегда была замкнутой, а затем совсем отдалилась. Ей было проще переживать боль в одиночестве, избегая пустых утешений и сочувствующих взглядов. «Люди смертны, а потери необратимы. Но ничто не сможет смирить тебя с этим фактом. Даже религия» – Кристина помнит, как Маргарита скептично изогнула бровь, когда она приняла веру. Сестра всегда была на стороне разума, не верила в существование Бога и отрицала любое проявление поклонения. Но Кристина все равно молилась за сестру. Просто потому, что считала это правильным: прежде всего думать о любимом человеке и просить у высшей силы послать ему благодать и душевный покой. Прощать и любить, даже когда бездна дышит под ногами и грудь давит сердечный спазм, ведь твоему ближнему всегда труднее, чем тебе, и крест его значительно тяжелее, нежели твой. Все равно не хватает сил – слезы застилают глаза прозрачной пеленой, и окружающие предметы теряют свои очертания, плывут и ускользают в свечении. Кристина плачет совершенно беззвучно, машинально повторяя «Отче наш». Богородица смотрит на нее печальным, всепонимающим взглядом. Кристине почему-то кажется, что по щекам Божьей Матери тоже скользят соленые дорожки слез. *** Маргарита прижимается лбом к холодному стеклу и усиленно старается сдержать вырывающиеся рыдания. Оглушающе гремит музыка, толпа людей радостно вскрикивает и всплескивает руками, так что надо соответствовать ситуации и изображать беспечное веселье. Сегодня ей это дается значительно хуже, чем обычно, и девушка спешно покидает душное помещение: вряд ли кто-то заметит ее отсутствие. На улице жуткий мороз и настоящая метель. Ноги не слушаются, невольно подкашиваются, а ветер продолжает нещадно толкать в спину. И это все равно лучше, чем «пир во время чумы» с его безумным девизом: мир жесток и полон боли, но мы все равно продолжаем улыбаться и пить из общего кубка. Сердце усиленно стучит и ноет. Ноет не прекращая, ноет давно и постоянно. Она думала, что со временем научится не обращать на это внимание. Словно в издевку раздается колокольный звон. Звуки замерзают на холоде, становятся громче и продолжают жить, как эхо. Кажется, где-то идет служба. Маргарита вспоминает про сестру, и сердце начинает колотиться еще быстрее и болезненнее. Ей хочется свернуть в сторону церкви, но она видит не ее, а лишь сплошную стену снегопада, темноту и деревья, словно окутанные белоснежным саваном. И все-таки нет сил это вынести. К чему все эти восхваления? Зачем они продолжают звонить в колокола? Даже если Бог и существует, то он жесток, потому что за спасение требует кровь, и не твою, а тех, кого любишь больше всего. Но неужели этого мало? Неужели искупление приходит через страдание? Маргарите хочется обнять сестру и заплакать на ее плече. Ей совсем не хочется приносить Ему жертвы и преклоняться перед мрачными образами: они всегда смотрят на нее с осуждением. Нет, она никогда не сможет стать одной из них. Как это унизительно и глупо – просить милости у убийцы и ждать пощады. И сестра готова верить Ему и Его служителям? Горячие слезы обжигают кожу, и Маргарита решает вернуться назад. Ей кажется, что колокольный звон навечно поселился в ее голове. Снова протяжно воет вьюга, и пурга приносит новые вихри снега. И бороться со стихией тщетно, как и пытаться достучаться до другого сквозь стену взаимного одиночества и непонимания.