Мизантропия

      - Мизантроп. Каждый, кого я здесь знал, был в той или иной степени мизантропом. Каждый, кто уходил из города к нам, пытался уйти от осточертевших людей. Я видел многих жителей мегаполисов, офисных планктонов, которые съезжались сюда и отстраивали себе дома где-нибудь на берегу, в небольшом отдалении от других – от тех, кто не хотел существовать в одиночестве. Поселение, которое ты, Винни, так рьяно пытался развивать. Ты дорожил тем, что делал. Ты гордился своими рыбацкими пристанями, гордился лесопилкой и даже небольшой туристической базой, которую отстроил здесь в короткие сроки. Благо, летом здесь можно было устроить возможность сплава по реке для приезжих, которые, вообще, каким-то образом узнавали про это место; зимой же Ты самолично прокладывал лыжню от базы в разные стороны. Зима здесь была теплой, поэтому ты позволял себе заниматься лесоповальной деятельностью и в это время года, когда деревья надевали на себя симпатичные белые платья и шубы, скромно ютясь друг рядом с другом. Зимой, однако, приходилось пользоваться транспортом для перевозки дерева, тогда как летом картина упрощалась: в сезон, когда туристы еще не приезжали в эти дебри, ты со своей компанией, частью которой был и я, сплавляли поваленный лес вниз по реке. Немалые лета мы занимались коллективной работой, позволяя друг другу почувствовать свою нужность в этой глуши. Каждый старался нам помочь. Ты превращал всех этих мизантропов, всех этих социопатов в настоящие элементы дружного коллектива, давая им не просто почувствовать себя частью какой-то системы. Ты заставлял каждого поселенца, каждого жителя и товарища почувствовать себя самой важной деталью этой слаженной системы. Почти управленцами. Таков был ты, черт бы тебя побрал. Таковы были мы. Никто не чувствовал себя одиноким или мизантропом.       - Тогда почему тебя вдруг стали считать таковым? – голос Винни донесся до меня из-за спины. Он был достаточно бодр для человека, который был вынужден тащить тяжелую тушку мертвого и промерзшего насквозь зайца. – Видимо, этот момент даже я как-то пропустил.       - Всему свое время, Винни. Я хочу рассказать всю историю. Записать ее на чертов диктофон, на случай, если мы все тут сдохнем. Пусть предыстория будем известна тому, кто доберется сюда живым. Если кто-нибудь, вообще, доберется… Так вот, до сих пор я не понимаю, почему меня начали так называть. Возможно, виной тому стал изменяющийся климат. Конец лета выдался на удивление холодным даже для наших краев, в домах было страшно холодно, а камины не всегда помогали. Это многих смущало, но все терпеливо запасались дровами, закупали уголь, лишь бы прогреть дома. Все злились. Мы и раньше терпели аномальные холода, но этот год выдался каким-то особенным: погода очень резко менялось, ветры становились порывистыми, а люди стали тяжело заболевать. Первой слегла Анна. Воспаление легких она заработала быстро, но это не останавливало ее, не заставляло ехать в город, в больницу. Анна была работящей сорокалетней женщиной, лицо которой уже покрывали морщины. Муж ее давно умер в схватке с медведем, который задрал его во время охоты, а сын женщины утонул, провалившись под лед два года назад. С тех пор она даже не пыталась завести новую семью. К мужчинам она стала равнодушна, да никто и не пытался. Все относились к ней, как к старшей сестре или матери. Даже шестидесятилетние старики с большим уважением относились к поразительной силе воли Анны. Болезнь не пугала ее. А потом она умерла. Говорят, дело было в пневмонии, но в медицине я не так силен, как хотелось бы. В свои тридцать два года мне печально сознавать, что я не так уж много узнал за свою жизнь, знания не текли в меня рекой. А теперь было поздно.       Теперь мы должны были бороться. Бороться с собой, с собственной волей, с природой. Календари бодро и весело говорили нам о начале осени, но мы чувствовали совершенно другое, бездушные куски бумаги едва ли могли понять нас. Вокруг лежало много снега, сугробы становились огромными. И я был вынужден построить новый дом, на возвышенности посреди реки, которая покрывалась толстой коркой льда. Рыбаки горячо ругались, пытаясь бурить толстенный лед, но ничего не помогало. Приходилось прикладывать много труда, чтобы создать прорубь. Редкими были те, кому везло попасть на более тонкий лед, где можно было без труда бурить проруби. В основном были лишь те, кто либо в поте лица работал буром, либо проваливались под тончайший лед: вода замерзала в безумном контрасте местности. Я при таких условиях оставаться не мог, сугробы почти засыпали мою старую избу. Теперь я жил наверху, на холме. И меня стали называть мизантропом. Стали называть те, кто появился здесь не раньше, чем года два назад. Пускай. Лучше я прослыву мизантропом, чем останусь погибать, засыпанный сугробом в собственной избе.       Нас оставалось немного, - я продолжил говорить окоченевшими губами, обращаясь уже не столько к Винни, сколько к диктофону, хотя я был уверен, мой товарищ по несчастью меня слушает достаточно внимательно. - Холод губил людей, но порой все становилось совсем абсурдно: Фрэнки, один из наших дровосеков-старожилов, всегда обладал крепчайшим организмом, которому завидовал даже я, если уж быть совершенно откровенным. Вот только погиб он одним из первых, когда пошел к острову Рогатого Зайца. Ты помнишь, мы не могли понять, как это случилось: ни я, ни ты, ни кто-либо еще. Никто не мог даже предположить, как холод, который был еще, в общем-то, достаточно терпим, мог убить такого бородатого гиганта, как Фрэнк. Складывалось ощущение, что холод истреблял людей разумно, выборочно. Да и животных тоже. Все гибли, однако пугало то, что все умирали в одиночестве. Не случалось еще ни одной смерти при свидетелях, что предоставляло нам два варианта для размышлений: либо холод и впрямь истреблял нас разумно, либо среди нас был кто-то, кто, прикрываясь аномальным холодом, убивал людей. Но зачем? Разве был у кого-то мотив для этого? Едва ли. Алиби было у всех, мы никого не обвиняли. Тогда в наших головах лишь образовался какой-то мифический образ лесного духа. Мы уже не знали, во что верить.       Вытащить нас отсюда никто не мог. Наше поселение многими, вообще, давно было забыто, а единственный самолет, который пролетал недавно над нами, и вовсе почему-то завихлял в небе и свалился в лес. Ни одного живого мы не нашли, весь экипаж был мертв. Зато мы смогли забрать их запасы. Противно было ощущать себя мародерами, но каждый из нас осознавал, что это были вынужденные меры. Мы вымирали. Но вновь и вновь мы пытались что-то предпринимать. Мы с Винни часто пытались выходить на охоту, дабы хотя бы мясо помогало нам выжить. Вот только тщетны были наши попытки: лоси, волки, медведи, зайцы… Они тоже гибли. Мы были рады и замороженным тушкам, но разделывать их было очень тяжело. Становилось все холоднее. В поселении оставалось совсем мало тех, кого мы когда-либо знали, наши друзья уходили от нас в мир иной. Помнишь ли ты, Винни, как все начиналось? Как вместе мы ставили здесь срубы? Как наше хозяйство развивалось, а каждая семья вносила свой вклад в общую работу? Я помню каждое мгновение этого проклятого поселения, каждый момент его жизни. И пока я жив, я едва ли это забуду. Холод заморозил эти воспоминания, оставив их твердой, тяжелой глыбой лежать в моем разуме. Это все очень тяжко. Я не понимаю, зачем мы все это делаем, если холод когда-нибудь нас все равно сгубит. Винни… Не стоит дышать так глубоко, я осознаю, что ты устал. Но осталось немного. Еще чуть-чуть и мы доберемся до избы, где хоть немного все согрето печью. Надеюсь, Дэвид продолжает поддерживать там тепло, на него вся надежда. Вся надежда только на тех, кого холод все еще не убил. Вспомни те времена, когда всего этого не было, Винни. Помнишь, как Дэвид попал к нам в поселение? Ха, приехал, как какой-то турист, а потом с нами же и остался. Лиза тогда быстро покорила его сердце. Жаль, что Лиза теперь тоже мертва. Чертов холод заморозил ее, а вместе с тем и в сердце Дэвида поселился холодок. Зато все так хорошо начиналось, когда мы только затевали все это. Всю организацию поселения, мечтая о целой деревне или даже фермах. Вспомни, сколько энтузиазма тогда проявляли Дэвид и Лиза. Ты помнишь, Винни? Помнишь? Винни? Винни… Винни?!