Вопросы принадлежности

В салоне прохладно. Кондиционер где-то под потолком пашет на совесть. И от этой воздушной охлаждающей неги тело очень быстро впадает в анабиоз. Кожаное кресло уютно обнимает со всех сторон. Минералка в стакане приятно позвякивает кубиками льда и мягко шипит, расставаясь с пузырьками газа. Я смотрю через огромную витрину на заполошную суету летнего Токио и чувствую себя рыбой в аквариуме. Томной, ленивой, счастливой рыбой. Женька уже битый час зависает у прилавка, то ли очаровывая девушку-консультанта, то ли пытаясь найти предел японской невозмутимости. Я уже давно перестал наблюдать за процессом и даже прислушиваться к их обоюдо-ужасающему английскому. Мысли в голове лениво перетекают с одного на другое, не задерживаясь ни на чём конкретно, но постоянно крутясь вокруг одной и той же точки. Медленно-медленно, словно нехотя, цепляясь друг за друга и переплетаясь, они раз за разом сворачиваются ярко-синей спиралью и возвращают меня в начальную точку… Галстук… Я слушал про этот галстук почти три с половиной месяца. Я узнал о нём всё. Все тонкости производства ткани. Все подробности ручной её окраски. Все детали технологии «семи сложений». Все мелочи сложно-выебанного дизайнерского рисунка, представляющего собой нагромождение микроромбиков. Разглядеть которые без специальной оптики способен был только мой, закалённый предыдущим браком, муж. Я узнал об этом галстуке всё. И даже больше. Столько, сколько я о самом себе не знаю… но… спроси меня вот сейчас… я всё равно скажу, что главным его достоинством был… Женька… И у бедняги-галстука не было ни единого шанса закончить свою текстильную жизнь как-нибудь иначе… Я улыбаюсь собственным мыслям, вспоминая, какие были у Женьки глаза, когда в них отражался я, а галстук… добавлял синего… тёмного… блядского до невозможности цвета… и только одни воспоминания об этом взгляде заставляют сердце пропустить несколько запланированных по графику ударов… и зависнуть где-то в невесомости грудной клетки… напоминая о том, что я всё-таки прав… и это до некоторой степени несправедливо… хотя… – Лёх, какой? Я с трудом возвращаюсь в аквариумную реальность. Несколько секунд бестолково разглядываю Женьку, держащего в каждой руке по галстуку… лениво-заторможено отмечаю, что ни один из них не синий… и равнодушно машу рукой: – Любой, Жек! Лю-бой! – Ла-адно… Это его «ладно» пытается сформулироваться в голове каким-то предупреждением об опасности, но не успевает принять осмысленную форму. Развеивается прохладным воздухом кондиционера. Растворяется. Позволяя снова окунуться в томно-мечтательное состояние. Только теперь я смотрю на него. И подвисаю окончательно… шорты и майка оставляют его слишком как-бы… раздетым. Голые ноги, шея, ворох позвякивающих при движении амулетов, кожаный ремешок на запястье, исписанные татуировками руки… Почти наглость… Нет. Для Японии это откровенная наглость… но… слишком жарко… слишком расплавлен воздух… и слишком мне нравится знать, что в этой стране любой прохожий читает это Я.А., вбитое под кожу на его руке… и… – Извините… – ужасающий японский английский разливается в воздухе приятной мелодией женского голоса. – Оплачивать будете вы? – Да, – я одним глотком допиваю минералку и извлекаю себя из недр кресла, настраиваясь на финишную прямую аквариумного бытия… – Сто сорок тысяч шестьсот восемьдесят йен, пожалуйста. Даже ослепительная женская улыбка не способна снизить градус моих впечатлений от услышанного. Я механически вставляю карту в прорезь считывающего устройства: – Женя, мне мерещится… или я сейчас покупаю тебе… что? – Галстук, Лёх! – он улыбается и тут же обращается к девушке: – Покажите ему покупку, пожалуйста. Он хочет убедиться. – Конечно! Не сомневайтесь, у мужчины прекрасный вкус! Вы не будете разочарованы ни в коем случае! – она медленно и крайне торжественно выставляет на стойку деревянную шкатулку и откидывает крышку. При этом у неё такой вид, что я ожидаю увидеть нечто вовсе невероятное, что-то такое… что заставит меня влюбиться в галстуки… что-то… – Он ещё и розовый?! Жень, ты чё, охренел?! Ты хочешь сказать, что вот это… нечто в невнятный цветочек… стоит штуку евро?! – Тысячу семьдесят шесть, если быть точным. Это Marinella. Единственный экземпляр! – он светло и счастливо улыбается. – Упаковывайте. Ему очень понравилось. Он в восторге. Консультант смотрит на меня с некоторой долей недоверия во взгляде, но я успокаивающе киваю головой. Да. Упаковывайте, милая барышня. Оставшиеся вопросы у меня явно не к вам… *** – Тысяча семьдесят шесть евро! Я хуею, дорогая редакция! – Слышь, солнце моё, хуей молча, да? А то я тебя сейчас погашу, чтоб не светил так ярко! Спать охота! – Спать? Да я теперь вообще спать не смогу! Никогда! Я как только глаза закрываю… на меня жаба нападает! Улыбается так прекрасно-широко и шепчет: сто сорок тысясь шестисот восемидесят иен, пожарусита! А сама при этом душит… душит… Женька длинно и как будто нервно выдыхает, отворачивается и накрывает голову подушкой. Я молча улыбаюсь, так… чтобы он не почувствовал. Потому что… где-то и правда! Не жалко этих денег, но непонятно… как длинный розовый лоскут, упакованный в деревянную коробку, может стоить такое количество бабла? – Не, – я внаглую стягиваю с него подушку. Чтобы слушал… – Расскажи мне всё-таки, вот куда ты пойдёшь, наряженный в это розовенькое нечто? Весь такой в цветочек… – и, подумав… представив… добавляю: – Куда б ты ни собрался… пойдёшь ты туда без меня. И я тебе ещё инфо-табличку с ценой на галстучек прилажу! – Слушай, как ты заебал! – Я? Минуточку, ангел мой! Я, знаешь ли, теперь десять раз подумаю, прежде чем… А то ты какое-то дорогое удовольствие. Я уже начинаю сомневаться, что зарабатываю достаточно, чтобы… – Ах ты ж, сволочь! – он ржёт и разворачивается ко мне лицом. – Опять я? Да это меня ещё Бог сберёг насчёт брюк! А то б получилось: ты в брюках, а я с голой жопой! – Хм… Между прочим, Лёх… вот это, тобой только что намечтанное… и было отправной точкой к твоей финансовой яме… – он мечтательно закатывает глаза и медленно стягивает с меня одеяло. – Да-да… именно так… Я в брюках… А ты с голой жопой… – Вот не начинай сейчас! – Ага… Ты мне теперь ещё скажи, что спать хочешь! – он придвигается, окончательно отбрасывая одеяло куда-то себе за спину. Но ничего не делает. Обнимает. И я пристраиваю свою голову где-то у него на груди. – Я, может, и не хочу спать… – полушутливо, полусерьёзно пробегаюсь пальцами по его бедру и подцепляю снизу край белья – А сколько стоят эти трусы, Жень? – Убери руки, Лёх, от моих бесценных трусов. Тебе нельзя знать таких цифр… а то ты не только спать не сможешь, а ещё и заикаться начнёшь. – Нужны мне твои трусы. У меня свои есть! – отвечаю и демонстративно убираю руку. Подпихиваю себе под щёку. И теперь его сердце бьётся точно под моей ладонью. На самом деле, настроение такое, что можно вырулить в любую сторону… Можно просто лежать вот так, обниматься, болтать ни о чём, и ни о чём не думать… а можно… – Ага, тебе никогда ничего не нужно! А я потом только убытки подсчитываю! – Ты?! Убытки?! Сто тысяч… – Слушай, ну успокойся ты, да? Ну, сколько можно? – Так не знаю пока… может, месяца три? – я улыбаюсь. А что? Я три месяца слушал, теперь он пусть послушает… – Ла-адно… – и снова это дурацкое «ладно» не успевает оформиться сигналом опасности, как он уже сталкивает меня с себя и прижимает к кровати. – Я понял. Заткнуть тебя можно только одним-единственным способом… Я из какого-то внутреннего азартного упрямства пытаюсь сопротивляться. Вывернуться из-под него. Запрокидываю голову, не давая себя поцеловать… – Вот я мечтал, чтоб ты меня за мои же бабки ещё и выебал… утешая! – А чё, не мечтал? – он сдвигается вверх, прижимая меня чуть крепче, гася всякие… не то что попытки… мысли о сопротивлении. На секунду замирает. Примагничивает взглядом. Сковывает магией расширяющихся зрачков. И улыбается. – Надо было спать тогда… когда я предлагал. А теперь… начинай мечтать… прямо сейчас… Ни один его поцелуй никогда не похож на предыдущий. За всё время, проведённое вместе, он целовал меня несколько тысяч раз… и я, кажется, должен был выучить его наизусть… всего его… во всех возможных вариациях… должен был изучить и запомнить… уложить в памяти все его действия и собственные ответные реакции на них… не удивляться… не вздрагивать… не вздёргиваться навстречу в попытке поймать его губы, словно боясь, что он передумает… остановится… исчезнет… растворится в воздухе фантомом моих подростковых фантазий… Иногда, по здравому размышлению, я с удивлением отмечаю, что не просто должен был выучить его… а даже… слегка устать. Привыкнуть… Утомиться… Не реагировать, как подросток, на каждый взгляд или жест… или на тёплые, солнечные, интимные интонации его голоса… обычно кажущиеся абсолютно естественным южным говором, который оказалась не способна вытравить ни одна из столиц… И я… ну да… вроде бы не должен реагировать, как полоумный подросток… и даже пытаюсь остановить собственные реакции… не вестись за каждым его прикосновением… не давиться ставшим вдруг густым, и каким-то влажным, воздухом… не закрывать глаз… не терять себя… не… – Тц-ц-ц-ц-ц… – кажется, что звук зарождается не извне, а где-то изнутри. И даже это укоризненное прицокивание языком звучит как будто нарочито многообещающе… – Я ж всё равно упрямей тебя… Он говорит и прикусывает где-то за ухом… просовывает ладонь под голову, обхватывает затылок, разворачивая почти жёстко, и тут же ослабляет хватку… ерошит пальцами волосы… гладит как-то… словно против шерсти… так, что нервная система должна… обязана взбунтоваться этой неестественной ласке… но она, вопреки всему, моментально оплавляется и выходит из строя… перестаёт воспринимать что-нибудь кроме прикосновения его пальцев и коротких, быстрых, невесомых поцелуев… и я уже сам разворачиваю голову, открывая шею… притираюсь затылком к его раскрытой ладони… – Я ж ещё даже не начинал, Лёх… Он улыбается. Я сквозь закрытые веки вижу эту улыбку. Слышу лёгкие победные интонации в голосе. И… да, он же прекрасно знает все мои реакции… знает, на что и как я отреагирую… и откровенно врёт, говоря, что не начинал… – Иди нахуй, Жень… – Мммм… Неискренне говоришь… но… мне не жаль… потому что я как раз не собираюсь… Или? Вопрос повисает в воздухе. И я торопливо и абсолютно невнятно дёргаю головой. Отказываясь. Нет. Никакого «или»… не сейчас. Не тогда, когда все мои последние разумные силы и язвительность характера ушли на этот бестолковый посыл… Настолько последние, что даже банальное «нет» связки уже отказываются воспроизводить вслух членораздельно. И получается только какой-то совершенно невнятный полувыдох, слабо дополняющий предшествующее движение головой. – Лёёёёш… – длинный, вытянутый звук моего имени перемещается вслед за его губами. Смещается вниз. Обжигает кожу прохладным воздухом. Этими недоприкосновениями, недопоцелуями… тут же скомпенсированными сильными и уверенными прикосновениями рук, ладоней, пальцев… Очень быстро сменяющих друг друга… так быстро, что я не успеваю сосредоточиться хоть на чём-нибудь… путаюсь сам в себе… в том, за чем именно сейчас ведусь… и что конкретно вытягивает изнутри короткий стон… – Ты такой сейчас… Он не заканчивает, не уточняет, какой именно… но я примерно и сам представляю… или нет, не представляю… потому что мне нечем ни представлять, ни придумывать… вот сейчас… я такой… что могу только чувствовать… и только его… рассыпаться на какие-то отдельные, одномоментные, не связанные друг с другом ощущения… и тянуться за новыми, следующими… выламываясь, выгибаясь, подставляясь под какими-то немыслимыми углами… до тех пор… пока не остаётся вообще ничего… и нигде… – Посмотри на меня. Я не понимаю смысла… но слова попадают сразу куда-то в спинной мозг… и глаза распахиваются сами собой. У него такой взгляд… такой невероятный, что я на секунду прихожу в себя… настолько, чтобы понять, почувствовать и… услышать… – Не закрывай глаза. Я понимаю, что это не просьба. А прямой приказ к исполнению. Понимаю… и даже запрокидывая голову, пытаясь двинуться ему навстречу, выдыхая, выговаривая своё: – Жеееень… – то единственное, что могу… стараюсь не отводить взгляда… дать ему увидеть всё, что он хочет… дать почувствовать насколько невозможно, нереально, невероятно просто, я принадлежу ему… настолько, что без него меня кажется и вовсе нет… но… – Вот сейчас я твой… Совершенно… Абсолютно… Как никогда… Смотри… Мне на секунду кажется, что это самые последние слова… вообще… что я никогда и ничего в своей жизни буду больше не способен услышать… потому что больше не будет никакой жизни… но это не имеет значения… ничто вообще… нигде… Мне было сказано смотреть… и я смотрю… в его чёрные подрагивающие зрачки, обведённые по краю тоненькой ярко-синей полоской радужки… на ломающуюся линию рта… на чуть припухшую верхнюю губу… на него… смотрю до тех пор, пока вообще могу что-то видеть… до тех пор, пока зрение не смывает длинной, бесконечной, мощной волной оргазма… ударяющей откуда-то изнутри и разбивающей… размывающей меня на отдельные атомы… – Кажется, Лёх, ты должен мне опять… Я чувствую прикосновение его пальцев к щекам и понимаю, что он вытирает слёзы. Мои. И мне самому кажется, что я ему должен… снова… – Кажется – крестись… Или я что? Порвал твои бесценные трусы? – Не… трусы – не… Но у меня сложилось впечатление, что я стою подороже ста тысяч йен… и вообще… – Вообще, у тебя такой блядский голос, Жень… это пиздец какой-то. Только за то, что ты вот так разговариваешь ты мне ещё приплачивать должен… за порчу нервной системы… – я открываю глаза и целую его. – Но я добрый… И щедрый. И это я, между прочим, вообще… А ты… – Ну да. Я понял. Тебя послушать – так удивительно, почему я до сих пор не на панели. С таким абсолютно блядским набором всего. – Ничего удивительного, ангел мой, – я спихиваю его с себя и разворачиваюсь следом. Прижимаюсь мокрым и липким животом к его бедру и даже слегка притираюсь, намеренно пачкая ещё больше. – Ты выкуплен до истечения всех сроков. Я тебя такой космической ценой оплатил… что даже и не мечтай… – А мне казалось… это твоя цена была космической… – Потому я и говорю: крестись, чтоб не казалось. И давай, вали за полотенцем… Я сталкиваю его с кровати, смотрю, как он уходит в сторону ванной, из-за спины показывая мне средний палец и счастливо улыбаюсь. Я тоже тебя люблю… – Я тут подумал, Жень… – И как? Успешно? – он возвращается из ванной, бросает мне на грудь влажное полотенце и падает на свою половину кровати. Игнорирую его подъёбку. Пока вытираюсь, прикидываю собственные шансы доволочь себя до душа… в который, по-хорошему если, надо… но… так неохота… – Не поверишь, но да! Успешно! – я кидаю полотенце куда-то в сторону ванной. Наблюдаю, как оно планирует на пол приблизительно на середине пути. Улыбаюсь, представляя, какую Женька сейчас скорчил гримасу, и придвигаюсь к нему. Почти укладываюсь сверху. Утыкаюсь губами в ухо и шепчу: – Так вот… подумал я… что галстук… тот, который стоит тысячу евро… прекрасно подойдёт к моему серому костюму… – Угу… – сонно соглашается Женька. – Он с таким расчётом и куплен… как раз под твой серый костюм… спи… – Что?! – мне думается, не только он, но и все до единого жители нашего подъезда, подскочили на своих кроватях, услышав мой вопль. – Только не говори мне, что я заплатил тысячу евро за галстук, чтобы носить его самому! Ты охренел?! Я его ценной бандеролью отправлю обратно сеньору Marinella! Непосредственно в Италию! Минуя японских посредников! Без… – Не… Не отправишь… Хотя бы потому, что за этот галстук заплатил я. Одну тысячу двести восемьдесят три евро, между прочим. Так что ты будешь его носить. И это я прилажу тебе инфо-табличку. А теперь… слезь с меня. И спи. – Нет, минуточку! Если за это розовое… ну, за этот прекрасный галстук, в смысле, платил ты… то за что платил я? – Лёх, ты чё, тупой? – он всё-таки скидывает меня с себя. Разворачивается. Обнимает. Опутывает руками и ногами. И говорит куда-то в ключицу: – Ну, чё непонятно? Ты заплатил за мой галстук. За тот. Который буду носить я. Просто ты его ещё не видел… я вообще думаю, что тебе опасно показывать галстуки… мои… – Жеееень… – я говорю и чувствую, как грудь щекочут его ресницы… когда он жмурится, слушая… – не надо показывать… Ты мне просто скажи: он – синий? – Ну, такой… в общем, да… синий… – он возится, устраиваясь. Трётся щекой. Царапает кожу щетиной. Щекочет волосами. Сопит. – Тебе понравится… Понравится… ну да… я и не сомневаюсь… осталось проверить, насколько сильно…